Где папа? - Юлия Кузнецова

Но папа…

Папа у нас всегда со всеми ладит. Даже с Костей. А это, между прочим, не так просто. Мама говорит, что, когда Бог создавал Костю, человеческий материал закончился, и пришлось использовать дерево.

– Ну уж, ну уж, – примиряюще говорит папа.

– Это ты из жалости к Ирке, – спорит мама. – Она в него как дурочка влюбилась.

Но папа защищает Костю не из-за Иры. И не из-за самого Кости. Из-за себя. Потому что папа не переносит конфликты.

– Знаешь, кто я, Муськин-Пуськин? – спрашивает он у меня. – Я ручеёк. Любой камень обегу. И если надо – могу в землю уйти.

– Конечно, – ворчит на это мама, – это я у вас – бульдозер.

– Ты – двигатель прогресса, – говорит ей папа.

Он у меня мастер – найти такие слова, чтобы и человеку было приятно их слышать, и чтобы это было правдой.

Папа

Когда папа был маленьким, он был страшно мнительным. Когда он делал себе бутерброды перед сном, то спрашивал у своего папы, моего дедушки:

– Папа, а мне хватит двух бутербродов, чтобы не умереть от голода?

– Ты так хочешь есть? – спрашивал дедушка.

– Нет, но я же не буду есть всю ночь. Вдруг я за это время умру от голода?

– Не умрёшь, – успокаивал его дедушка. – Двух – вполне хватит.

Бабушка эту историю терпеть не может. Ей кажется, что она о том, как папа голодал в детстве. Но она совсем не об этом… Она о том, как папа переживает за всё на свете.

Например, когда он учился в школе, бабушка оставляла ему на кухне обед. Куриную лапшу. А папа, как любой ребёнок, терпеть не мог нормальную еду. И потихоньку выливал суп в унитаз. А сам мазал хлеб вареньем, лопал и читал книжки.

Но бабушке он никогда не говорил, что не ест лапшу. Он боялся её обидеть.

Правда, однажды бабушка обнаружила целёхонькую куриную лапу в помойном ведре. Но это не потому, что папа решил её обидеть.

– Просто книжка была интересная, не хотелось далеко от неё уходить, – объяснял мне папа, рассказывая эту историю.

– Ну конечно, – ехидничает мама, – просто кому-то было лень тащиться до унитаза.

– А бабушка сильно обиделась? – спрашиваю я в этот момент.

– Дело не в том, что я обиделась, – говорит обиженно бабушка, – а в том, что я за него переживала. Что он такой худенький и ничего не ест. Готовила так, чтобы посытнее ему было.

– И что, никак его не наказала? – удивляется Ирка.

Она считает, что всех детей необходимо наказывать как можно строже. Это потому, что на своей практике в институте она успела повидать настоящих детей.

– А как же, – говорит дедушка, еле сдерживая смех, – заставили съесть эту куриную лапу из ведра.

– И остальные три лапы доесть, – шепчет папа мне на ухо. – Они ведь мне четырёхлапых кур варили. Чтобы посытнее.

Мама

Моя мама – бухгалтер. Мама любит две вещи. Порядок и цифры. Я понимаю, что это какая-то карикатура на бухгалтера. Но это правда.

Она действительно больше всего на свете любит, чтобы во всём был порядок.

Она постоянно что-то моет, протирает спиртом, пылесосит, выбивает пыль, относит в химчистку, расставляет по порядку, выстраивает рядами, укладывает по убыванию или возрастанию.

Как она «Икею» с её ящичками и коробочками обожает, это что-то! Папа говорит, им надо придумать такой комод, куда можно убрать не только все вещи, но и нас двоих, каждого – в свой ящик. Тогда у мамы не будет мучений, куда нас девать, пока она моет пол на выходных. А мама говорит, что у неё мучений и так нет. Выгнала нас на улицу гулять – и хозяйничай.

И цифры мама любит, да.

Отметки, счета, даты, ценники, кроссворды судоку, наконец! Когда она убегает на кухню после ссоры с папой, то считает там до десяти, а то и до двадцати. Когда варит яйца, считает минуты. Чтобы уснуть, считает до ста. А когда стирает, для развлечения (честное слово) возводит числа в квадрат.

– Дай мне, – говорит иногда, – свой учебник по алгебре. Задачки пощёлкаю.

Она и утешает меня всегда цифрами. «Когда тебе будет двадцать, тебе будет на всё это плевать». А ещё: «Если бы ты занималась собой, то вполне могла бы убрать эти пять лишних сантиметров с талии». А вот ещё: «Не хочешь есть? Ну тогда три ложки каши и пять – творога. И ещё – четыре черносливины. И я от тебя отстану».

Она считает, что мы с папой не слишком приспособлены к жизни. Без неё бы пропали, однозначно. Ирка вот как-то из-под маминой опеки вывернулась. Мама, конечно, считает, что Ирка всё делает неправильно: и готовит не так, и работает не там, а уж про Костю лучше помолчать. Но всё-таки, по маминому мнению, Ирка справляется худо-бедно без неё. А мы с папой – как птенцы с вечно открытыми ртами.

Нас даже в магазин послать нельзя. Принесёт папа пакет с помидорами, а мама поставит на стол и начнёт перебирать их и ворчать:

– Вот заразы! – (Это про продавщиц.) – Накидали гнилья. Обманули такого порядочного мужчину! Видят, что не разбирается, и кидают всякую дрянь в пакет.

– Вот, Муськин-Пуськин – Папа поднимает в воздух палец. – Я, между прочим, порядочный мужчина. И неважно, в общем-то, что эти помидорцы сам выбирал…

Человек, который распрямляет стальные клетки

А я вот не считаю, что папа не приспособлен к жизни. Нет, ну, конечно, он явно не спец в вопросах, где и что купить, и парит в основном в облаках, придумывая свои рассказы.

Но он умеет делает такое, чего не умеет никто.

Помню в детстве одну игрушку. Я её ненавидела.

Сложенная клетка. Сверху ручка. Дёргаешь ручку резко вверх. И клетка распрямляется. Становится объёмной. Тогда можно открыть дверцу и посадить в клетку игрушечную птицу. Кажется, у птицы на пузике то ли кнопка, то ли рычажок, и она может петь.

Мне было страшно смотреть на эту игрушку, которую только что, на моих глазах распрямили одним движением. Потому что я была уверена: когда-нибудь эта клетка сложится обратно сама и придавит птичку.

В школе моя клетка постоянно складывается. Но меня ей не раздавить. Потому что всегда рядом папа, и он ловит клетку за ручку всякий раз, когда она собирается сложиться. И спасает меня.

Такой вот он, мой папа. Просто маленький великанчик, как в книге у Цыферова.

Хлеб-с-Вареньем

Меня папа зовёт Муськин-Пуськин. А я его – Хлеб-с-Вареньем.

Ночью я смотрю канал MTV. Клипы. Я смотрю внимательно, чтобы запомнить, что есть личности, которые круче моих одноклассников. Которые уже чего-то добились в жизни.

И тогда, на фоне этих ярких, красивых людей, которые так умело поют и двигаются, меркнут звёзды моего класса, – Алка, Фокс, Алаша и остальные.

Как-то я пыталась объяснить маме, зачем смотрю MTV. Она посмеялась и посоветовала смотреть канал «Культура». Мол, те, кого показывают по «Культуре», добились гораздо большего, чем те, кто кривляется на музыкальном канале.

Я пробовала, но там показывают совсем старых дядек, каких-нибудь пожилых мушкетёров или завывающих усатых поэтов, которые устраивают творческие вечера, а старые тётеньки с фиолетовыми волосами, в малиновых платьях и брошках на широкой груди, хлопают им со слезящимися глазами.

Вся эта компания не переигрывает Фокса и Алку.

Так вот, когда я смотрю ночью клипы, приходит папа. Он долго щурится со сна на экран, потом ворчит:

– Тьфу, надо же какую гадость показывают! (Это про Леди Гагу в одних трусах, но в кепке.)

А потом спрашивает неуверенно:

– Муськин, а у нас нечего поесть-то?

Я достаю ему хлеб, открываю банку клубничного конфитюра или абрикосового джема, и тогда он говорит:

– О!

И намазывает варенье на хлеб. И жуёт, всё так же щурясь в экран. А потом крышкой от варенья закрывает Леди Гаге голову. Получатся инопланетянин в трусах. Она бегает по сцене, а папа водит по экрану крышкой, и мы оба смеёмся.

А потом он намазывает второй бутерброд, и я всегда думаю о том маленьким мальчике, который спрашивал у папы, хватит ли ему двух бутербродов.

И у меня каждый раз дрожит что-то в сердце от любви к папе. Тогда я встаю и понимаю, что у меня есть силы идти завтра в школу.

– Спокойной ночи, Хлеб-с-Вареньем! Не забудь экран протереть, а то утром всем достанется.

Глава 3

Плохая новость

Я повесила трубку после разговора с мамой. В ушах ещё звучал её голос, звенели её слёзы.

«Бабушка», – вспомнила я. И позвонила.

– Лизочка, – тихо сказала бабушка, – на сколько его забрали?

Я растерялась и прошептала:

– На пять лет.

– Ой…

Бабушка словно зажала себе рот. Послышался стук – упала трубка.

– Лиза! – крикнул дедушка. – Что ты ей сказала?

Я повторила.

– Ну зачем ты?

Прежде чем он бросил трубку, я услышала: «Погоди, погоди, солнышко, это какая-то ошибка!» (Это он бабушке.)

Тут я совсем растерялась, окончательно. Что я должна была сказать? Как я должна была сообразить, что должна сказать что-то другое?! Как он может…

И тут до меня дошло. Что от моей новости бабушке может сейчас стать плохо. Так плохо, что хуже не бывает. Так плохо, что даже думать об этом страшно. И я буду в этом виновата.