Напиток любви - Ольга Сергеевна Сысуева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что-то в правительстве? — Спросила Зинаида Николаевна.
— Хуже. — Ответил Савинков. — Ты простишь меня, если мы вынуждены
будем расстаться?
Она побледнела. Он понял: не простит. И тогда мягко, старательно, стараясь не задевать чувств Гиппиус, начал:
— России нужен лидер, сильный лидер, иначе она впадёт в анархию. Мы все надеемся на Керенского. Но моё терпение в итоге лопнуло. Этот адвокат ничего не желает знать. Приходишь к нему, молишь о действиях, и в итоге видишь чуть ли не слёзы в глазах аки баба, и истерику. Женскую истерику, которая не дозволительна мужчинам и, тем более, что правителям. В июле большевики уже пытались смести его со всем правительством вместе взятым. Ему мало? Или он надеется, что его сметут? Тогда. конечно, совесть его будет чиста, и в мемуарах он напишет, что все кругом виноваты, кроме него…
Гиппиус молча слушала, стараясь понять, к чему он клонит. Между тем, Савинков открыл чемодан, и достал оттуда записку, и протянул ей.
— Читайте… — он отвернулся, пока она не прочитала всё.
— Диктатура? Смертная казнь за дезертирство? — В ужасе воскликнула Гиппиус. Мережковский закрыл окно, сплюнул, и вышел.
— И Вы на это решитесь?
В Савинкове женщин всегда привлекала его жёсткая решительность, и умение идти на риск, и кружило женщинам головы и зажигало сердца.
Даже в такие сложные жизненные ситуации паразит Савинков этим пользовался. Желая покорить Гиппиус окончательно, и сам испытывая чувство лёгкой влюблённости, опьянённый от красоты рыжих кудрей, Борис сел в полоборота, легко и полутеатрально, так чтобы на него едва падал свет от электрической лампочки в слегка освещённой комнате- гостиной, и приобрёл весьма трагическую маску и мистическую позу.
Выдержав нужную паузу, Борис понизил голос на полтона, и трагически заговорил:
— Ради России я готов пойти на что угодно.
Он снова посмотрел ей в глаза. Она схватила его за руку, и поцеловала в губы. Над ними нависла мрачная ночь, которая скрыла все порывы
страсти. Мережковский ещё раз прочитал записку, и налил себе чаю.
Лавр Корнилов ещё при жизни стал живой легендой. Его жизнь была наполнена невероятными приключениями. Он родился 31 августа 1870 года в семье простых казаков-землепашцев. Мальчишкой Лавр трудился и нянчил братьев и сестёр. Окончив два класса церковно-приходской школы, два года доучивался сам. В 1883 году поступил в Сибирский кадетский корпус. Затем — в Михайловское артиллерийское училище и получил назначение в Туркестан. Биография его довольно глубокая, и требует отдельного романа, но в отваге ему было не занимать. Помимо военной, он занимался ещё научно-исследовательской деятельностью, публиковал научно-публицистические статьи в журналах. Он был первым кто пересёк страшную пустыню, называемую ещё Степью Отчаянья в 1903 году; но в Буджистане его застало известие о войне. В русско-японскую войну он проявил себя истинным героем. За то, что он геройски проявил себя, выведя войска из окружения под Мукденом, Корнилов получил звание полковника. В 1915 году уже когда бушевала Первая Мировая война, он бежал из Австрийского плена…
Корнилова называли новым Суворовым, и он обожал и обожествлял своего
предшественника, как тот обожествлял государыню-матушку Екатерину II, и отчаянно ругал её фаворитов. Его признавал народ. Быть может, поэтому он воззвал к мнению провокаторов Завойко и Филоненко, охотно поверив в то, что он — Избранный и что он придёт после Керенского получить власть. Вера в то, что он — Избранник судьбы Корнилова была почти детской, наивной, страдальческой. С Филоненко Савинков подружился в годы Первой мировой, но Завойко знал плохо. Более того, Борис Викторович подозревал, что Завойко — провокатор со стороны..
большевиков. После Июльского выступления, Савинкову всюду мерещились большевики.
Он был прекрасно осведомлён, что последние готовят вооружённое выступления в августе — об этом его предупредил бывший главным в Ставке и лояльный к нему генерал Алексеев.
Безуспешной июльская акция оказалась во многом благодаря стараниям самого Савинкова, и сам Владимир Ильич постановил свергнуть Савинкова во чтобы то ни стало, он просто ждал пока возмутится кто-то из генералов.
Этот момент настал, и Лавр Корнилов вознёсся до небес, искренно желая
спасти Россию от вездесущего Бориса Викторовича, который, как и
полагал Ленин, быстро всем надоел тем, что недостаточно знатный и не
генерал, и его врага Александра Фёдоровича, который надоел самому
Савинкову своими почти женскими истериками. Савинков решил, что
когда-нибудь его обязательно покажет мистеру Фрейду или кому-нибудь
из его учеников при случае, конечно. Керенским владел страх.
Он прекрасно понимал, что правительство потому и Временное, что название
к этому располагало. И почему Керенский так старательно сам рыл себе яму? Савинков предположил, что он был попросту окружён, оказался в незавидном положении и у него самого не было выхода, как впрочем не было выхода и у Савинкова — он сам оказался в заложниках этой непростой и ужасной, леденящей душу ситуации. Борис Викторович сидел у себя в кабинете и писал какие-то указы и записки. Рядом с ним, просто пялясь в потолок восседал его личный друг и пока что секретарь Флегонт Клепиков, который был знаком с ним ещё как и Филоненко — с Первой Мировой Войны. В кабинет к Савинкову вошёл его приятель с эмиграции — Александр Деренталь с супругой Любовью Ефимовной. Она была стройна, красива в изысканном, почти аристократическом платье, аккуратно причёсана — что было почти невозможно в современное Савинкову время, нежна и пахла дорогими духами. Савинков её припомнил. Она некогда пела и танцевала в варьете, кажется, знаменитую арию Сильвы Вареску.
Ему ещё тогда нравился дядюшка Ферри — веселый такой артист оперетты, фамилию которого он уже и позабыл. Он томно посмотрел в её глаза. Она смутилась. И опустила веки. Савинков поцеловал её руку.
— Я, кажется, Вас знаю. — Савинков театрально откинул волосы. Флегонт ухмыльнулся: он понял, что его другу понравилась эта миниатюрная, изысканная женщина. — Вас зовут Сильва Вареску. Приведший супругов Александр Христофорович Бельский не знал, что и сказать — было очевидно, что Любовь Ефимовна понравилась Савинкову, но Бельский, умудрённый опытом, решил что это не к добру — слишком был ревнив Деренталь, чтобы в классическом стиле не убить соперника.
Любаша смутилась.
— Я давно уже жена Александра. — Улыбнулась она. — Литератора по профессии, и он обещал
