Этидорпа, или Край Земли - Джон Ллойд

Никто, кроме профессора Ллойда, не смог бы написать главу «Пища человека». Никто не знает и не думает о таких предметах подобным образом. Описание «старого человека», описание «духа камня», «духа растений» и, наконец, «человеческого духа» необыкновенно изящно. Но те, кто слушал лекции профессора Ллойда, везде улавливают его импульс. Единственное сожаление при чтении этой захватывающей книги заключается в том, что она заканчивается неожиданно, потому что конец Земли приходит без катастрофы. Она должна бы быть на сотни страниц длиннее… Читатель жаждет большего и… задумчиво закрывает книгу.

Предисловие к книге «Этидорпа»

Книги являются надгробными камнями, сделанными живыми для живых. Они предназначены скорее для того, чтобы лишь напомнить нам о мертвых. Предисловие подобно эпитафии. Оно представляется бесполезным, для того чтобы «вымолить приходящую дань» мимолетного интереса. Ни один человек не обольщается ни «могильной надписью», ни предисловием, пока оно не будет сопровождено невыразимым очарованием. В некотором смысле библиотеки представляют из себя кладбище, а ряды молчаливых томов, со своими туманными заглавиями, предполагают надгробные плиты, многие из которых, увы, не более чем пустые надгробия. Современная книга, независимо от того, насколько талантлив автор, несет в себе его близкую персональность, с которой часто могут обращаться пренебрежительно или даже с презрением. Но громкость старого века требует некоторого почитания пергаментно переплетенного или сделанного из свиной кожи издания, либо старинной желтой парчи двух- трех- пятисотлетней давности, независимо от его содержания. Оно запечатлевает единое с неописуемым ощущением чувство, близкое к благоговению и преклонению – так действует пшеница из египетских гробниц, даже если это всего лишь пшеница. Мы берем такое издание с полки осторожно, а кладем обратно мягко. В то время как с продукцией современных писателей обращаются фамильярно, пока живущие толкают еще живых людей к тем авторам, которые давно мертвы, прикоснулись подобно тем, кого схватили рукой из невидимого мира. Читатель чувствует, что призрак формы противостоит его собственной и спектральные глаза сканируют страницы, как только он их переворачивает.

Суровое лицо персонажа, чье подобие оформляет заглавный лист пожелтевшего тома в моей руке, говорит о себе по прошествии двух веков и приказывает мне быть настороже. Титульная страница, красная от почитания, большой фолиант, поставлен обратно на место с заботой, так что почти суеверное ощущение побуждает меня быть осторожным и не причинять обиды. Пусть будут осторожны те, кто берет на себя смелость критиковать интеллектуальные труды таких авторов.

Находясь в библиотеке античности чувствуется тень кладбища. Каждый тон прибавляет угнетение, каждый старый фолиант проявляет воздействие своего духа на очевидца. Так разве эти старые книги не являются духами? Земная гибель покрывает разум так же, как тело своего обитателя. И хотя только сильное воображение может допустить, что дух обитает вокруг и задерживается у неодушевленной глины, здесь каждое название является голосом, который говорит так, как будто сердце его создателя все еще бьется, а умственная суть мертвого писателя покрывает живущего читателя. Снимаю с полки покрытый пергаментом фолиант – он был написан в одном из столетий далекого прошлого. Приятное лицо его создателя настолько свежее, как будто вчера напечатанное, улыбается вам с восхитительной обложки, покрытой гравированной пластиной меди. Без слов разум автора возвышается перед вами. Этот человек не умер, а приятели его живы. Повернитесь к полкам – перед каждой книгой стоит дух-хранитель, вместе они формируют призрачную армию, которая не видима смертным, она окружает зрителя.

А! Это античная библиотека не то, что церковное кладбище – здесь одни могилы мертвых, а она является мансардой для живых. Ее альковы это места свиданий стихийных теней. Мысли прошлого приобретают очертание и живут в этой атмосфере. Кто может сказать, что такие неосязаемые пульсации, за пределами достижения физики и химии, не являются ни чем иным, как эфирными семенами разума, которые хотя и не видимы, но все же в живом мозгу раскрыты до такой атмосферы, как эта. И формулируют эмбрионные мысли-выражения, направленные на то, чтобы стать энергетическими разумными силами. Я сижу в такой таинственной библиотеке и размышляю. Тени суровых авторов шепчут мне на ухо, скелетные формы противостоят моим собственным, а призраки владеют мрачными альковами библиотеки, которую я создаю.

С целью, которая переносит в будущее часть мысленного потока из прошлого, были собраны древние библиотеки многих народов, а покупки делались на каждом книжном рынке во всем мире.

Эти книги окружают меня. Естественно, что многие личности стали заинтересованы в таком развитии и, считая это достойным, они объединялись для дальнейших проектов, потому что целью не является личное достижение. Поэтому нет ничего необычного в том, что прибывали коробки со старыми химическими или фармацевтическими книгами грузовыми судами или экспресс-почтой, без малейшей информации о посылающем. Почта доставляет еще не вышедшие в печать манускрипты, таинственные памфлеты без вступительного слова. Они приходят без извещения. Авторы или посылатели осознают, что в этой уникальной библиотеке остается вакантное место, если отсутствует какой-либо труд по соответствующему предмету.

И мыслящие люди мира объединяют свои усилия, чтобы заполнить такие вакансии. В отношении античной библиотеки, которая вызвала такие размышления, сказано достаточно, и моя личность не интересует читателя. Так же как и я, он теперь может формулировать заключения по поводу происхождения манускрипта, о котором пойдет речь, если его вообще интересуют предметы таинственные или исторические, и мое отношение к нему не имеет большого значения. Не важно, передал ли мистер Друри лично этот странный документ или послал его обычной, или экспресс-почтой; был ли он незаметно вложен в коробку с книгами из-за границы или был написан моей рукой; стоял ли я лицом к лицу с мистером Друри в тени этой комнаты или имею лишь умозрительное представление о его облике, были ли нарисованы воображением художника живые подобия некоторых персонажей книги, которую предстоит прочесть, или были даны факсимиле настоящих из достоверного источника. Вполне достаточным будет сказать, что манускрипт этой книги был в моем распоряжении в течение 7 лет и теперь губы мои должны быть склеены печатью молчания в отношении всего, что случилось помимо того, о чем было запечатлено в манускрипте. И хотя я не могу отрицать, что колебался по поводу линии своего поведения эти семь лет, я не раз собирался спрятать эти гипнотизирующие листки, спрятать их среди окружающих меня книг, позволить им спать до тех пор, пока случай не привлечет внимания к ним будущего исследователя.

Эти мысли усиливаются передо мной в этот мрачный день декабря 1894 года. Выкроив момент времени от неотложной работы, я сижу среди старых книг, посвященных знанию мудрости, снова изучаю уникальный манускрипт и размышляю над этим. Я снова колеблюсь, поступить так или не поступить? Но долг есть долг. Быть может, таинственная часть предмета прояснится для меня лишь тогда, когда мои собственные слова-мысли найдут успокоение среди этих бесподобных реликтов прошлого, когда написанные мною книги станут компаньонами древних работ. Ведь тогда я смогу заявить о своем праве на мое отношение к теням, которые появляются и исчезают, и смогу потребовать от них – духов библиотеки – вступить в общение с тенью, которая хранит книгу, содержащую это предисловие.

Пролог

Меня звали Йоханнесом Левелином Лонголином Друри. Мне дали имя Левелин по желанию матери, из уважения к ее отцу, доктору Эвану Левелину, ученому и теоретическому философу, хорошо известному пытливым студентам как автор разных редких трудов по оккультным предметам. Другие имена также являются наследственными. Но когда я достиг возраста признания, они естественным образом стали ненужны, так что я убрал первое и третье имя, а оставил лишь второе, христианское. И хотя читающий эти строки может вспоминать это фамильное имя меньше, чем другие у иных личностей, мне оно все еще нравится, потому что это было любимое имя моей матери, которая всегда полностью использовала его, а мир однако стал применять Лью вместо Левелин, к большому огорчению моей матери, которая чувствовала себя обиженной. После ее смерти я решил переехать в западный город и сделал я это из уважения к ее памяти. А также я решил отобрать и переставить буквы моих имен, чтобы построить из них три короткие сжатые слова, применяя их лишь для себя в качестве похожих на мое прошлое имя. С этого времени директория Цинцинатти не отмечает моего самопобранного имени, которое я выносил на публику по некоторым причинам. Для читателя мое имя Левелин Друри. Мог бы добавить, что предки мои были среди ранних поселенцев того, что сейчас называется городом Нью Йорк и были прямыми потомками первых валлийских королей, но эти вопросы мало интересны читателю и не ради них я теперь решил писать. Опуская эти параграфы моим делом является просто обеспечить читателя такими и только такими фактами, которые могли бы его убедить в моей искренности и ответственности, чтобы он мог читать с правильным пониманием те выдающиеся заявления, которые воспоследуют в следующих главах.