Сдача крови - Джон Апдайк

– Вместе пойдете?

– Естественно.

При мысли о том, что вот этому подмастерью, сущему юнцу по сравнению с ними обоими, придется вверить драгоценную жидкость, которая суть естество жизни, в Ричарде взыграл боевой дух. Но стоило ему встать, как все его негодование само собой растаяло, а ноги словно растворились. Пробный забор крови из среднего пальца превратился для него в самое томительно-долгое за всю его жизнь физическое взаимодействие с другим человеческим существом. Про хорошего дантиста, механика, парикмахера говорят, что у него легкая рука; так вот этого дара стажер был лишен напрочь: он был неловок и оттого без нужды груб. Снова и снова – упырь недоделанный! – он жал и выкручивал лиловый от натуги палец, и все без толку. Тонкая стеклянная капиллярная трубочка как была прозрачной, так и осталась.

– Не идет, и все тут. У него всегда так? – спросил стажер, обращаясь к Джоан. Невозмутимая, как медсестра, она уселась в кресле у стола с какими-то электронными датчиками.

– У него, как я заметила, вообще кровь еле движется, – сообщила она, – пока не пробьет полночь.

В ответ на ее попытку сострить Ричард, дошедший в своем страхе до крайней точки напряжения, преувеличенно громко рассмеялся, и смех, вероятно, стронул с места оцепеневший коагулянт. Красный столбик взметнулся вверх по изнывающей от жажды трубочке, как ртуть во внезапно разогревшемся термометре.

Стажер с удовлетворением крякнул. Размазывая пробы по стеклышкам на приборном столе, он, чтобы заполнить паузу, по-свойски принялся объяснять:

– Что нам действительно было бы нужно здесь – это миска с теплой водой. Вы же пришли с холода. На минуту опустишь руку в горячую воду – кровь сама брызнет наружу.

– Отличная мысль, – заметил Ричард.

Но стажер уже сбросил его со счетов как дешевого фигляра и размеренно продолжал, обращаясь исключительно к Джоан:

– И нужно-то нам всего ничего – подогреватель для детского питания за шесть долларов, и тогда, кстати сказать, можно было бы заодно и кофейку сделать. А так, если попадется донор, которому необходимо в конце подкрепиться чашкой кофе, приходится срочно гонять кого-то наверх, пока мы тут держим голову бедолаги между его колен, чтоб не отключился. Как думаете, вам кофе понадобится?

– Нет! – встрял Ричард, разобиженный, что эти двое не принимают его в расчет.

– У вас нулевая, – сообщил стажер Джоан.

– Я знаю, – ответила она.

– А у него первая, резус положительный.

– Так это же замечательно, Дик! – поздравила она его.

– Я что, особенный? – поинтересовался он.

– Нулевая, резус положительный, и первая, резус положительный, – повернувшись к нему, пояснил юнец, – встречаются чаще всего.

Что-то в терпеливом наклоне его коротко остриженной головы, висках, поблескивавших в лениво-ярком утреннем свете, вдруг остро напомнило Ричарду давние дни, когда он обслуживал целую батарею телетайпов, установленных в комнате точно таких размеров. К этому часу, десяти утра, ярды и ярды отпечатанных бумажных полос, которые с пяти изливались из машин непрерывным потоком и к его приходу в семь устилали весь пол неопрятными ворохами, бывали уже заботливо собраны, рассортированы, склеены и подогнуты, и можно было плевать в потолок, вспоминая о работе, только когда очередное стаккато возвещало о появлении свежей порции новостей, и мечтать о самых незатейливых вещах вроде чашки кофе. К нему вернулось ощущение тех приятных безмятежных часов, когда он, король в своем закутке, был еще молод и только постигал азы взрослой ответственности.

– Кто первый? – спросил стажер.

– Давайте я, – вызвалась Джоан. – Он в этом деле новичок.

– Джоан – это по-нашему, вообще-то она Жанна, Жанна д'Арк, – просветил его Ричард, взбешенный ее предательством, безупречным в своем бескорыстии и самодовольстве.

Стажер, почуяв бунт в собственных владениях, уперся недоуменным взглядом в пол где-то посредине между ними и распорядился:

– Снимайте обувь и ложитесь оба, вы на ту кровать, вы на эту, – потом добавил: – Пожалуйста.

Все трое рассмеялись, один за другим, стажер в последнюю очередь.

Кровати стояли вдоль стен, образуя прямой угол. Джоан улеглась, и муж впервые увидел ее в совершенно новом, непривычном ракурсе. Он никогда раньше не смотрел на нее именно под таким углом зрения – чтобы ему так бросались в глаза ее собранные на затылке волосы, чтобы ее голая рука казалась такой серебристой и длинной, а ее обтянутые чулками ступни были развернуты так по-детски трогательно и послушно. Подушек на кроватях не было, и, хотя они с Джоан лежали совершенно плоско, ему казалось, что голова у него запрокинута; иллюзия, будто он безвольно плывет по течению, подогревала его надежду на то, что эта нереальная затея скоро сама собой рассеется наподобие сна.

– Ты как, нормально?

– А ты? – Голос ее звучал негромко, приглушенно. Пробор был ровный-ровный – казалось, над ним потрудилась материнская рука. Он смотрел, как длинная игла погружается в плоско вытянутую ладонью вверх руку и как потом это место наспех протирают раз-другой влажным комочком ваты. Он воображал, что их кровь будет собираться в какие-нибудь банки-бутылки, но стажер, чье дыхание в пределах этой комнаты осталось теперь единственным звуком, поднес к кровати Джоан что-то вроде миниатюрного полиэтиленового ранца, кое-как свернутого и перетянутого жгутами. Его фигура скрывала производимые им манипуляции. Когда он отступил в сторону, гибкая пластиковая трубочка – прозрачная жила – была уже подсоединена к распрямленному сгибу вытянутой руки Джоан, там, где кожа словно просвечивает и вены разбегаются бледными голубоватыми ручейками совсем близко к поверхности. Нежное, беззащитное место, и на романтической стадии их отношений ей нравилось, чтобы он ее там гладил. И вот без всякого заметного глазу перехода всаженная в это место бледная жила стала сплошь темно-красной. Ричард чуть не вскрикнул.

Готовность, с какой ее кровь молниеносно устремилась прочь из ее тела, поразила его, как внезапная боль. Хотя он смотрел во все глаза, можно сказать, не мигая, он все-таки упустил момент, когда первая порция крови ринулась в трубку. Он ожидал, что ток крови можно будет распознать по каким-то видимым приметам, но если не знать, в чем дело, и просто посмотреть на этот тоненький, в петлях, шланг, вполне можно было подумать, что кровь по нему бежит в ее тело или что это просто ничего не значащая кривая линия вроде полоски усов под носом, добавленная по чьей-то прихоти к уже готовому портрету. Из-за того, что голова его находилась в более или менее неподвижном положении, представшая его глазам картина казалась лишенной объема.

Теперь стажер взялся за него – комариный укус новокаиновой иглы, а затем грубое, хотя только наполовину ощущаемое вторжение чего-то толщиной с хороший гвоздь. Юнец дважды по ошибке ткнул мимо вены, на третий раз попал и зафиксировал соединение лейкопластырем. Все это время сознание Ричарда отстраненно блуждало меж созвездий потолка, разукрашенного потеками и трещинами. Когда стажер отошел и, что-то напевая себе под нос, принялся перебирать позвякивающие инструменты, Джоан, изловчившись, вывернула шею, чтобы обратить лицо к мужу, и на этом опрокинутом, как ему виделось со своего места, лице возникла гротескная улыбка.

Не так уж много минут лежали они там под прямым углом друг к другу, но время текло как нечто находящееся за пределами этих стен, нечто такое, к чему примешивался отдаленный перестук каких-то металлических посудин, приближающиеся или удаляющиеся шаги в коридоре, открывающиеся и закрывающиеся двери. А здесь, отмечая настойчивую безболезненную пульсацию на внутренней стороне локтевого сустава, но совершенно не испытывая желания полюбопытствовать, как все там выглядит, он тихо плыл куда-то и представлял себе, как поплывет, освободившись, его душа, когда вся его кровь стечет под кровать. Его кровь смешивалась на полу с кровью Джоан, а его и ее дух скользил от трещины к трещине, от звезды к звезде на потолке.

Вот она слегка откашлялась, и звук поцарапал тишину – словно камень отскочил из-под башмака альпиниста.

Дверь открылась. Ричард повернул голову и увидел старика, лысого и невзрачного, который вошел и опустился в кресло. Почти в каждом учреждении имеется такой старикан, исполняющий никому толком не известные, но освященные традицией обязанности. Молоденький доктор был с ним, по-видимому, знаком, и они заговорили вполголоса, не боясь потревожить мистическое единение супружеской пары, возлежащей на жертвенных ложах. Разговор их вертелся вокруг людей и событий, которые для постороннего были не более чем пустой звук: Айрис, доктор Гринстейн, четвертое отделение, снова Айрис, от которой старику досталось ни за что, и какая жалость, что нет подогревателя – чашки кофе не сделать, и неужели правду говорят, будто чернокожие телохранители с кривыми ятаганами наголо денно и нощно несут вахту у постели страдающего глаукомой шаха. Сквозь отрешенное полузабытье и неведение Ричарда обрывки их разговора проходили словно разрозненные облака невнятных впечатлений, окрашенных в разные цвета, обретших плоть: вот доктор Гринстейн с острым носом и миндалевидными глазами цвета старого плюща, вот Айрис-громовержица, ростом футов восемьдесят, мечет вокруг себя стерильные громы и молнии. Подобно тому как в иных религиозных учениях многочисленные божества не более чем ничтожные колебания на поверхности непознаваемой твердыни Бога, так и эти мимолетные образы невесомо накладывались на его неотвязные мысли о том, что Джоан, как и он сам, истекает кровью. Связанные этой общей потерей, они словно слились в непорочном соитии; у него возникла идея, что отходящие от них обоих трубочки где-то там, вне поля их зрения, друг с другом соединяются. Желая убедиться в своей догадке, он глянул вниз и увидел, что пластиковая жила, закрепленная пластырем на тыльной стороне локтевого сгиба, у него и правда точно такого же темно-красного цвета, как у нее. Он перевел взгляд на потолок, чтобы ощущение дурноты рассеялось.