Прощание с первой красавицей - Диана Бош

Иван подошел незаметно и, склонившись, тихо сказал:

— Она похожа на тебя.

Я смутилась под пристальным взглядом художника, с дотошностью препаратора изучавшего меня, скомканно попрощалась и пошла вперед. Наверное, эмоции слишком захватили меня, потому что когда я очнулась, Ивана рядом не было. Он прибежал позже, запыхавшийся и возбужденный.

Сюрпризы Иван делать умел. Когда мы вернулись в гостиницу, картина стояла на столе, прислоненная к стенке, а рядом, опираясь на вазу с цветами померанца, — открытка. В ней неуклюжим Ваниным почерком были выведены стихи, одна из «Песен к возлюбленной, посланных с цветами померанцев» Отомо Якамоти:

«Померанцы, что цветут передо мною,возле дома, среди множества ветвей,как хотел быночью с ясною луноюпоказать возлюбленной своей!»

Наверное, на меня это произвело очень сильное впечатление, если после долгих колебаний я вдруг, не задумываясь, ответила — «да» в ответ на очередной вопрос Ивана, выйду ли я за него замуж.

Все-таки не каждый мужчина любит японскую поэзию и не путает цветок померанца, символа любви, с цветами желтой акации, вестниками разлуки. Откуда же мне было знать тогда, что знатоком тейки и языка цветов была милая девушка, работавшая в цветочном магазине? Об этом спустя месяц проболтался сам Ваня, но это уже ничуть не волновало меня. Он оказался нежным, заботливыми и любящим, а остальное было не важно.

Жили мы в просторной четырехкомнатной квартире Ивана, решив со временем продать оставшийся мне в наследство небольшой дом бабушки. Со свадьбой тоже не торопились — назначили дату в августе.

Первая размолвка у нас произошла, когда Иван назвал моих любимых коллег курицами. В моем представлении ни Надюха, ни Тамара Марковна, ни уж тем более харизматичная Соня Абрамовна не заслужили такого хамского отношения. Я ужасно обиделась и три дня с ним не разговаривала.

Он сначала тоже держал паузу, но потом не выдержал, приволок охапку цветов, раскидал их по комнате, бухнулся передо мной на колени и разыграл сцену раскаяния. Иван уверял, что все понял и больше никогда и ни за что не будет лезть в мою жизнь.

Хватило его ненадолго, вскоре Иван предпринял новую атаку. Начал он издалека — с туманных рассуждений о личностном росте и карьерных взлетах, о роли случая в жизни человека, о необходимости работы над собой. Иногда поднималась тема соответствия профессионального статуса жены высокому статусу «титулованного» мужа (Иван был бизнесменом средней руки, но считал себя без пяти минут олигархом).

В тот день я слушала его в пол-уха, меланхолично жуя кукурузные хлопья и одним глазом пытаясь смотреть «Запах женщины». Мне ужасно нравится сцена, где слепой герой Аль Пачино ведет в танце девушку, не ошибаясь при этом ни на шаг…

И тут до меня дошел смысл того, что говорит Иван:

— Понимаешь, я больше не мог смотреть, как ты гробишь себя! Я от твоего имени написал заявление, и Семен Аркадьевич — святой человек! — все понял и подписал. А послезавтра тебя уже ждут на новом месте работы.

От злости я запустила тарелкой в стену, хлопья с осколками разлетелись по всей комнате, а я, как следует бахнув дверью на прощанье, ушла. Около полуночи Иван разыскал меня в одном из городских баров в компании трех юнцов, которым я лихо показывала, как правильно пить текилу.

— Диана, — взмолился Иван, — прости меня! Честное слово, я просто не знал, как тебе доказать, что ты губишь себя!

Так я оказалась в редакции газеты «Любимый город».

Перед первым рабочим днем на новом месте я изрядно нервничала. Перемерила весь свой гардероб и осталась недовольна — все было не то. Одно платье — слишком строгое, другое — слишком легкомысленное и фривольное, третье и вовсе вызывающее. Пошла на компромисс: выбрала черные брюки и шелковую блузу, а чтобы смягчить официальность наряда, талию подчеркнула ажурным ремешком, сплетенным из тонкой кожи.

Когда я вошла в редакцию, сразу стало ясно, что выбор был неверным. Впрочем, любой мой наряд оказался бы мимо цели, потому что правильнее было бы выбрать серенькое бесформенное платьице, на ноги надеть растоптанные лапти и вообще прикинуться бесцветной молью. Такой совет, во всяком случае, мне померещился в обращенных на меня змеиных взглядах. Серпентарий дружно рассмотрел меня с ног до головы, и я чуть не провалилась сквозь пол. Хотя, вполне возможно, причиной этому были мои детские комплексы, которые в тот момент дружно дали о себе знать.

— Здравствуй, — откликнулась на мое приветствие женщина, которую я вначале не увидела.

На вид ей было около сорока. Рыже-каштановые волосы, уложенные колечками вокруг лица, и добрые близорукие глаза. Она улыбнулась и поманила меня за собой в соседнюю небольшую комнату.

— Вот твой стол. Тут еще обитает юрист, но он бывает два раза в неделю, и сейчас его нет. Располагайся. Если что нужно — спрашивай, я рядом. Зовут меня Галя.

Порадовало то, что от «серпентария» я отделена стеной с дверью, пусть и постоянно открытой. Но попасть за свой стол можно, только пройдя через весь гадюшник.

В тот день, кроме Гали Молочковой, со мной больше никто не заговорил. И если бы не она, я бы точно почувствовала себя аутсайдером. Но Галя была по-прежнему дружелюбна и мила и совершенно не обращала внимания на поведение своих коллег.

На следующий день я собиралась на работу, как на каторгу. В какой-то момент удушливой волной накатила злость, и мне мучительно захотелось плюнуть на все и вернуться в уютный мирок моих прежних коллег.

— Даже и не думай! — заявил вдруг Иван. И добавил в ответ на мой немой вопрос: — У тебя на лице все написано. Нельзя всю жизнь засовывать голову в песок, надо уметь отвоевывать место под солнцем!

Я вздохнула и поплелась «воевать». Все повторилось в точности, как в первый день, с тем лишь отличием, что теперь меня никто не окидывал ехидным взглядом — меня вообще не замечали. Кое-как дотянув до перерыва, я выскочила из кабинета и понеслась по коридору, ища место, где можно было бы перевести дух. Сначала мне показалось, что коридор свернул в тупичок, но когда глаза привыкли к темноте, я разглядела небольшую черную дверь.

За дверью оказался залитый солнцем сад. Старый и запущенный — с разросшимися кустами сирени, узенькими дорожками, давным-давно замощенными камнем, сквозь прорехи в котором весело лезла трава; с фруктовыми деревьями, покрытыми наростами и мхом; с беседкой, когда-то выкрашенной в белый цвет, а ныне стыдливо прикрывшейся диким виноградом, — он рождал мысли о романтических встречах, свиданиях украдкой и страстных прощальных поцелуях. Наверное, в таких вот беседках принято читать стихи, вдохновенно откинув волосы со лба.

Я прислушалась, и в шелесте листьев мне померещились слова. Кто-то слегка хрипловатым голосом читал Гумилева:

Или, бунт на борту обнаружив,Из-за пояса рвет пистолет,Так, что сыплется золото с кружев,С розоватых брабантских манжет.

И тут же другой, молодой и звонкий голос, продолжил:

Монастырского леса озера,Переполненные голубым,Говорят: нет лазурнее взора,Как у тех, кто влюблен и любим…

Я вздрогнула и пошла вперед, стараясь избавиться от наваждения. Мне нравились эти стихи, но, с другой стороны, мне нравились и другие. Почему же почудились именно эти? В общем, мне померещилось что-то грустное, сродни мрачному предсказанию.

В нескольких шагах от беседки, за поворотом, прикрытым мощной туей, прятался обрыв. Оттуда открывался изумительный вид на море — с белым парусником вдали и мелкими барашками волн. Залюбовавшись, я не заметила, как грусть исчезла, уступив место умиротворенной отрешенности, и оттого вздрогнула, когда за моей спиной раздался голос:

— Это вас я сегодня видел во сне? Разрешите представиться: Яковлев Игорь Семенович.

От удивления я на мгновенье онемела. Еще бы, передо мной стоял не кто-нибудь, а Яковлев — самый известный и самый скандальный журналист города! Его статьи всегда отличались ядовитым стилем и отсутствием оглядки на авторитеты. Видимо, Яковлев нуждался в адреналине, как рыба в воде, потому что скандалы с его участием повторялись регулярно. Периодически его за разоблачительные статьи били, но, едва залечив раны, он с воодушевлением принимался за старое.

Кроме бойкого пера, отличительными признаками Яковлева были элегантность и совершенно несовременная галантность. Дамам он целовал ручки, по праздникам всему женскому коллективу дарил цветы, открывал перед женщинами дверцу и подавал руку, помогая выйти из автомобиля.

Сейчас от него пахло умопомрачительным французским парфюмом, а одет он был в костюм оттенка жженого кофе, который потрясающе шел к его коньячно-карим глазам.