Нить надежды - Яна Завацкая

— Что ж, Ледариэн, мне жаль. Мне очень, очень жаль, что вы опозорили честное имя легионера, — он замолчал, будто сморозил что-то не то, а потом вдруг спросил человеческим голосом, — Ледариэн, зачем вы это сделали?

Честное слово, мне захотелось разреветься и броситься ему на шею. Но этого, разумеется, делать было нельзя. А объяснить — зачем?

Скорее уж не зачем, а почему…

«Потому что грал Сабана — тупой боров, подкаблучник ухватистой женушки, душит все живое и настоящее, что есть в Легионе и Школе. И Вы это знаете не хуже меня! Это он придумал стоячий арест в дисотсеке. И все эти бессмысленные ночные дежурства, перекрашивания стен и перманентный косметический ремонт отсеков, это к нему на дачу мы ездим по выходным во внеочередные наряды. Да, школа тяжела и сама по себе, но мы бы вытерпели. Вы же знаете, мы бы все вытерпели. И мы же не струсили, не дрогнули у Л-13, помните? Только тупость эту, бессмыслицу терпеть — невыносимо».

Ничего этого, разумеется, я не сказала. Произнесла лишь деревянным голосом.

— Виновата.

— Виновата, — вздохнул Дзури. Глаза его сделались какими-то обиженными.

— Грал Сабана, — сказал он, — боевой офицер Легиона. Его биография вам известна. Не уверен, что вы способны вести себя так, как он вел себя в вашем возрасте. Наконец, он старый человек. Зачем вам понадобилось его оскорблять?

— Виновата, — повторила я. Что тут еще скажешь? Да, биографию Сабаны мы заучивали наизусть, и она повторялась каждый раз в приветственной речи, в одних и тех же выражениях, когда Сабана посещал нашу Школу. Меня всегда поражало это дикое несоответствие героической биографии — и реального ее плода, нынешнего Сабаны.

Мальчишка, в 16 лет удравший из дома, чтобы участвовать в войне против Чаронга, ставший военным пилотом, в 18 лет — уже комэск, пара потрясающих подвигов, два ранения, в 24 года — звание грала…

И нынешний, 60-летний Сабана — жирный одышливый боров, роскошный особняк, дача, вторая дача, строящаяся бесплатными силами курсантов, коллекция дорогих флаеров, дочь — уродливая, явно по блату созданная модель, жена — заваленная глостийскими шелками и бриллиантами, жадная, хозяйственная, крикливая тварь, которой наш грал подчиняется беспрекословно даже в мелочах.

Ну как это совместить?! Неужели штатская жизнь за пару десятков лет из боевого парня делает свинью, ни черта, кроме всего, не понимающую в Легионе и задравшую всех, и курсантов, и офицеров, своими дурными приказами…

Или он и не был боевым парнем, и все эти рассказы — лапша на курсантские уши? Да нет. Почему-то я верю, что был. Хотя может, эта вера — следствие промывки мозгов… но зачем бы им врать? Не знаю.

— Ледариэн, ты была не одна, ведь так? — Дзури испытующе глянул на меня, — Да, краску нашли только у тебя, но ведь в одиночку такое не устроить, верно?

— Я была одна, капитан Дзури, — я ответила формально, и даже сделала движение встать. Дзури махнул рукой.

— Сиди… Я понимаю тебя, Ледариэн. И не настаиваю. Хорошо, ты это сделала в гордом одиночестве.

Он помолчал.

— А теперь пойми и ты меня. Мы не можем это так оставить. То, что вы сделали… ну, ты сделала… это выходит за рамки обычного проступка, обычной шалости. Вполне потянет и на уголовное дело, в принципе. Или даже политика, теракт, скажем… Мы не обязаны это интерпретировать так. Но вот отреагировать, причем неординарно, не обычным наказанием… Это мы, к сожалению, обязаны.

Я кивнула. Чего тут понимать? Сабана жаждет крови, и кровь должна пролиться. Фигуральная, конечно. Но весьма болезненно.

— Все, Ледариэн, что я могу сделать — это поверить, что ты была одна и постараться убедить в этом начальство.

Я смотрю Дзури в глаза. И это уже немало! Не только для девчонок, но и для меня самой. Такие, как Сабана и его женушка, больше всего любят вопрос «кто виноват?» С них бы сталось направить меня в контрразведку с грифом «теракт» на предмет выявления сообщников. А уж там бы их выявили, можно не сомневаться.

— Мне очень жаль, Ледариэн, — продолжил Дзури с горечью, — что из-за твоей идиотской выходки, достойной… достойной сосунка из первой ступени, ты не получишь диплома. Мне бесконечно жаль, что твой диплом накрылся всего за полгода до выпуска…

Он что-то еще говорит, но я не слышу. Что ж… мне не обидно. По крайней мере, теперь все ясно. Выявили виновника, с позором выставили из Школы и, наверное, из Легиона. Сабана успокоился, честь Школы спасена, все получили примерный урок.

Да, я не стану офицером Звездного Легиона, универсалом, командиром самых элитных подразделений. Да, тринадцать лет учебы — псу под хвост. Ну, знания и навыки-то у меня остались, а вот специальности, получается, никакой.

Но может быть, в следующий раз, Сабана подумает, прежде чем требовать «адекватной окраски помещения», «немедленной высадки газона» на забетонированной площадке старого плаца или гонять бесплатных курсантов вместо роботов, которых все же надо покупать и чинить, у себя на даче.

— Идите, Ледариэн. Вы остаетесь под арестом до дня исключения из Школы. Стоячий арест я заменяю обычным.

… И то хлеб…

Может, еще и пожрать завтра дадут.

Я говорю «есть», из последних сил гордо и легко иду в дисотсек, и там заваливаюсь на топчан. И вот только тогда я чувствую, что ноги и все тело так онемели и затвердели от напряжения, что расслабиться уже не могут.

Строевой плац граничит с обратной стороной дисотсека. Там сейчас, наверное, второкурсники занимаются. До меня сквозь стену доносится грохот сапог и бодрая легионерская песня. Я различаю только мелодию, и то с трудом, но слова мне хорошо известны.

Странники звездные,Храбрый легион,Воины грозныеЗа имперский трон!Мы идем, чеканя шаг,По пылающей равнине,Пламя духа в нас не стынет!На земле нам нет покоя,Наша участь так легка!Нас ведет судьбы рука.

Обычно строевые песни меня раздражают. Все, кроме этой. Нам не преподавали эстетику, однако к дурным виршам у меня врожденное отвращение, а боевые марши сочиняют, похоже, одни неудачники, которых вышвырнули из рекламы или журналистики за полной бездарностью (вообще есть закономерность — чем бездарнее человек в своем деле, тем более высокий пост он занимает и огребает больше золиков). Однако «Марш легионеров» сочинял не вовсе уж безнадежный тип, даже с некоторыми проблесками таланта — мне эта песня несказуемо и щемяще нравится.

Ее вообще-то редко выбирают для строя. Но ее должны были выбрать именно здесь и сейчас, чтобы мне стало особенно тошно.

Мы идем, чеканя шаг,По планетам покоренным,Влюблены в богов войны…

А для меня все кончено. Все. Самое мерзкое — то, что ведь в глубине души все до единого со мной согласны. Все — от салаги-первокурсника до латов и капитанов. И все мысленно хихикали там, на смотре, когда потайная надпись проявилась во всей красе на гральском флаере. Уверена — все хихикали и радовались, даже командиры, понявшие, что им еще предстоит расхлебывать всю эту историю.