Операционная - Кёка Идзуми

Одна из медсестер выдавила из себя улыбку и сказала:

— Вам сделают небольшой надрез в области груди, поэтому любое ваше движение может быть опасным для жизни.

— Тогда я не буду двигаться. Я не шелохнусь, приступайте к операции.

Услышав столь наивные слова, я не смог подавить невольную дрожь. Вряд ли нашлись бы люди, способные спокойно смотреть на такую операцию.

Вновь заговорила медсестра:

— Графиня, даже если вы не шелохнетесь, вам будет очень больно. Это совсем не то, что вы испытываете, подрезая ногти.

В этот момент глаза графини распахнулись. Сохраняя спокойствие, она сказала полным достоинства тоном:

— Операцию будет проводить доктор Такаминэ, не так ли?

— Да, глава хирургического отделения. Но даже доктор Такаминэ не сможет провести такую операцию без наркоза безболезненно.

— Приступайте, мне не будет больно.

— Госпожа, вашу болезнь не так просто вылечить. Нам придется разрезать мышечную ткань и скоблить кость. Пожалуйста, потерпите наркоз совсем чуть-чуть, — в разговор впервые вмешался консультирующий врач. Без наркоза подобную операцию мог бы вынести лишь самый мужественный воин, такой, как Гуань Юй[5]. Однако графиня не испугалась:

— Я знаю об этом. Но мне все равно.

— Она так тяжело больна, думаю, болезнь повлияла на нее, — с тревогой сказал граф.

— Может быть, не стоит проводить операцию сегодня, — предложил маркиз. — Лучше потом спокойно поговорить с ней.

Граф согласился не колеблясь, и все присутствовавшие в операционной люди поддержали его решение, но тут вмешался доктор Такаминэ:

— Нельзя терять ни минуты. Собственно говоря, вы все ведете себя неправильно, относитесь к болезни слишком легкомысленно. Все эти разговоры о чувствах и эмоциях не принесут истинного облегчения. Сестры, держите графиню, — по его суровому приказу пять медсестер окружили графиню со всех сторон, прижав к операционному столу ее руки и ноги. Подчинение указаниям врача являлось их долгом. Они не просто должны были выполнять его приказы — от них требовалось полное отрешение от прочих чувств.

— Ая! Скорее! Помоги! — слабым голосом позвала графиня свою служанку, и та в замешательстве двинулась было к операционному столу, однако потом дрожащим голосом ласково обратилась к графине:

— Подождите немного. Госпожа, прошу вас, потерпите, пожалуйста.

Лицо графини потемнело:

— Почему никто не слушает меня? Даже если я поправлюсь, я все равно в конце концов умру. Я ведь говорю вам, проводите операцию, я выдержу без наркоза.

Тонкой белой рукой она едва смогла немного отодвинуть воротник своего одеяния, обнажив часть белой, словно жемчуг, груди:

— Даже если я погибну, мне не будет больно. Не беспокойтесь, я буду лежать не двигаясь. Приступайте к операции, — твердо заявила графиня, и по ее словам и выражению лица было понятно, что она не изменит своего решения. Графиня вела себя с истинным достоинством, присущим людям ее положения, и ее поведение произвело впечатление на всех присутствующих. В полной людей операционной царило молчание, никто даже не кашлянул. И в эти мгновения гробовой тишины доктор Такаминэ, до этого сидевший неподвижно, словно иссякли его жизненные силы, легко поднялся со стула:

— Сестра, скальпель.

— Что? — глаза медсестры распахнулись от удивления, она медлила. Все ошеломленно смотрели на Такаминэ, когда другая медсестра дрожащей рукой подала ему стерильный скальпель.

Доктор взял его и, мягко ступая, подошел к операционному столу. Медсестра робко спросила:

— Доктор, вы уверены, что так можно оперировать?

— Да, уверен.

— Тогда мы будем ее держать.

Такаминэ поднял руку, останавливая медсестру.

— Нет, в этом нет необходимости, — сказал он и быстрым движением той же руки распахнул кимоно пациентки. Графиня скрестила руки на груди, пытаясь прикрыться, и замерла.

Как оперирующий врач Такаминэ обратился к пациентке серьезным, торжественным тоном, будто произносил клятву:

— Графиня, я возлагаю на себя ответственность за проведение операции.

В этот момент поведение Такаминэ казалось мне необычным — он словно готовился совершить священнодействие.

— Пожалуйста, — графиня произнесла лишь одно слово, но ее мертвенно-бледные щеки залились пунцовым румянцем. Она пристально смотрела в лицо врача, не обращая внимания на скальпель, приставленный к ее груди.

Подобно зимней сливе, падающей в снег, с груди графини быстро стекла струйка крови, окрасив ее белоснежное одеяние. Щеки графини снова покрыла мертвенная бледность, но она владела собой настолько, что не шевельнула даже пальцем ноги.

Операция продолжалась, и Такаминэ выполнял хирургические манипуляции со сверхчеловеческой скоростью, не теряя ни секунды. Когда он делал разрез на груди графини, никто из присутствующих, начиная с неспециалистов и заканчивая консультирующим врачом, не успел произнести ни слова. Кто-то задрожал, кто-то закрыл лицо руками, некоторые повернулись спиной к операционному столу или отвели взгляд, низко склонив голову. Я же, забыв обо всем, почувствовал, как холод пронизывает все мое существо до самого сердца.

Через три секунды, когда операция подошла к решающей стадии и скальпель достиг кости, из груди графини, которая в течение двадцати с лишним дней не могла даже лечь на бок из-за боли, вырвался глубокий стон. Вдруг, словно внутри нее сработал какой-то механизм, графиня приподнялась и крепко схватила обеими руками правую руку Такаминэ, в которой он держал скальпель.

— Вам больно?

— Нет, потому что это вы, вы! — произнесла графиня и откинулась на операционный стол. Ее последний поразительный, холодный, долгий взгляд застыл на лице знаменитого хирурга: — Но вы и не могли знать обо мне! — сказала она и, выхватив из руки Такаминэ скальпель, вонзила его себе чуть пониже груди. Кровь отхлынула от лица врача, по его телу пробежала дрожь:

— Я не забыл.

Его голос, его дыхание, его образ. Ее голос, ее дыхание, ее образ. Чистая, радостная улыбка появилась на губах графини Кифунэ, и она отпустила руку Такаминэ. Голова графини быстро опустилась на подушку. Ее губы становились все бледнее.

В это мгновение, кроме них двоих, вокруг не существовало ни небес, ни земли, ни общества, ни людей.

Часть 2

Если посчитать, то окажется, что прошло уже девять лет. В то время Такаминэ был еще студентом медицинского института. Однажды мы вместе с ним прогуливались по ботаническому саду Коисикава[6]. Было пятое мая, и азалии находились на пике цветения. Рука к руке мы пересекали ковер ароматных трав и любовались глициниями, растущими вокруг пруда в парке, расположенном на территории ботанического сада.

Когда мы повернули назад и хотели взобраться на поросший азалиями холм, чтобы пройти к пруду, в противоположной стороне сада появилась группа посетителей.

Впереди шел усатый мужчина в европейском костюме и цилиндре, за ним следовали три девушки, а замыкал процессию еще один мужчина, одетый так же как и тот, что шел первым. Оба были кучерами на службе у какого-то благородного семейства. Каждая из трех девушек, которых они сопровождали, держала в руках раскрытый зонтик от солнца, и, когда девушки легкой походкой проходили мимо нас, было слышно, как шелестят полы их кимоно. Такаминэ невольно повернулся, провожая их взглядом.

— Ты видел?

— Да, да, — кивнул головой Такаминэ.

Наконец мы взобрались на холм и любовались азалиями. Азалии были прекрасны. Однако их красота заключалась лишь в красном цвете их лепестков.

На скамейке неподалеку сидели два молодых лавочника.

— Кити, мы ведь хорошо провели этот день?

— Да уж, иногда действительно стоит тебя послушаться. Такая удача, что мы не отправились в Асакуса[7], а то сюда бы не попали.

— Ну, так если выбирать из троих, кто из них больше похож на персик, а кто на сакуру?

— У одной ведь волосы уложены, как у замужней дамы?

— Какая разница, как у них уложены волосы, в любом случае им до нас нет никакого дела.

— Кстати, а та, что была с прической такасимада [8], как-то уж совсем простенько была одета.

— Простенько?

— Ну, не очень модно.

— Наверное, не желает обращать на себя внимание таких, как ты, не хочет бросаться в глаза. Да, так та, что шла посередине, — самая красивая. Только она и стоит сейчас перед глазами.

— А как она была одета?

— Во что-то бледно-лиловое.

— Бледно-лиловое? Это все, что ты можешь сказать?! Тебе читать надо больше. Может, тогда научишься лучше рассказывать.

— Да солнце светило прямо в глаза, я и головы-то не поднимал.

— То есть ты рассматривал только то, что было ниже пояса?