Смерть под парусом - Чарльз Сноу

— А я бы не прочь перенестись в эпоху Эдуарда, — ответила Тони низким, чуть хриплым голосом, и я был благодарен ей за поддержку. Эта девушка сразу бросалась в глаза, у неё не было утончённости Эвис, зато она отличалась какой-то своеобразной, вызывающей внешностью. Высоко поднятые дуги бровей под копной волос, отливающих золотом в свете лампы, подчёркивали узкие, миндалевидные глаза, один из которых, как я с содроганием заметил, был карим, а другой — серым; на смуглом лице выделялись ярко накрашенные кроваво-красные губы. Стройную фигурку облегало ярко-зелёное платье, перехваченное на тоненькой талии чёрным поясом. Она сидела, подобрав под себя загорелые обнажённые ноги, а Филипп гладил её лодыжки.

— У Филиппа вкус оказался лучше, чем мы предполагали, — констатировал я, и все присутствующие застучали бокалами о стол в знак одобрения — Филипп был всеобщим любимцем. За всю свою жизнь он палец о палец не ударил и умел только заводить друзей. Кое-как одолев курс наук в Оксфорде, пописывая стишки, играя в любительских спектаклях, а в основном занимаясь пустыми словопрениями, теперь, в свои двадцать пять лет, он фланировал по Европе, бездельничая, как и прежде, и восхищая всех приятностью обхождения. Отец мог ему позволить такую роскошь. Филиппу всё прощалось, даже грехи, которых он ещё не успел совершить.

Развалившись на койке, он поглаживал девушке ноги, и я, глядя в его живое, открытое лицо с волнистой прядью волос, упавшей на лоб, готов был встретить смехом любую его проделку, чтобы доставить удовольствие ему самому и его очаровательной Тони, которую он ввёл в наше общество.

Он тут же откликнулся на моё замечание.

— Вкус? И ты ещё смеешь говорить о вкусе, старый негодник! Берегись, Иен, ещё одно слово, и я расскажу всем о твоей интрижке с той кривоносой, у которой лицо, словно блин.

Такого я ещё не слышал. Я даже растерялся. Все прыснули. Филипп продолжал;

— Иен встретился с ней в автобусе. Она читала какую-то книгу, а наш приятель подсел к ней и говорит! «Не хотите ли полистать книжечку, которую я вам предложу?» Она в ответ: «Какую книжечку?» А он: «Железнодорожное расписание». Она снова спрашивает: «Зачем это?» А Иен ей: «Чтоб выбрать подходящий поезд и махнуть вдвоём на край света!» У неё было плоское, как блин, лицо и нос на одну сторону, хотите — верьте, хотите — нет.

Раздался дружный хохот. Роджер заглушил всех, Я сделал попытку оправдаться, но мои слова потонули в общем веселье, к которому волей-неволей пришлось присоединиться и мне. Сквозь смех прорвался резкий, звучный голос Уильяма:

— У Иена отменный вкус, и такая история никак не могла с ним приключиться. А вот Филипп начисто лишён фантазии и такие вещи вполне в его вкусе. Отсюда вывод! этот случай произошёл с самим Филиппом.

Филипп, нимало не смутившись, улыбнулся, а Тони шутливо дёрнула его за ухо.

Я поднял бокал и провозгласил:

— Уильям, мальчик мой, ты спас меня! В знак благодарности предлагаю тост — за твоё здоровье!

Как это было похоже на Уильяма: обычно слова из него не вытянешь, пока он сам не сочтёт нужным вмешаться, но уж если скажет, то в самую точку.

Он сидел в своей излюбленной позе, в которой мы привыкли его видеть, с полуулыбкой на бледном лице, беспрестанно теребя рукой квадратный подбородок. Когда Роджер знакомил нас с ним, он сказал, что это молодой врач с большим будущим. Позднее до меня доходили слухи, что Уильям якобы не прочь был использовать известность Роджера в своих корыстных целях. Признаюсь, меня это нимало не удивило: хотя Уильяму ещё и тридцати не было, в его суждениях и образе мыслей ощущалась твёрдость и прямолинейность, а под внешней бесстрастностью скрывалось незаурядное честолюбие — залог того, что он сможет достичь очень многого, если пожелает.

Он сидел позади Роджера, и его бледность ещё резче бросалась в глаза рядом с брызжущим здоровьем краснощёким Роджером. Если бы мне, не приведи бог, пришлось выбирать для себя онколога — как все люди с отменным здоровьем, я испытывал и испытываю панический страх перед докторами, — я бы, не задумываясь ни на минуту, обратился к Уильяму.

Мы семеро до отказа заполнили каюту. Осушив бокал, я с чувством блаженной расслабленности, которая наступает с последним глотком доброго коктейля, стал изучать компанию.

Чтобы ещё глубже прочувствовать прелесть моего окружения, я начал давать им в уме характеристики — так скряга перебирает свои богатства и каждый раз восхищается, будто видит их впервые.

Приятно быть среди молодёжи, среди друзей. Слева с сигаретой во рту, устремив на меня свой печальный, загадочный взгляд, сидела Эвис. Рядом с Эвис, у самой двери, расположился с бокалом виски в руке её кузен — Роджер Миллз, наш хозяин, преуспевающий врач. Уильям Гарнет занимал один всё сиденье в дальнем углу, он, как все нервные люди, ёрзал на самом кончике, подперев подбородок руками; я мысленно сказал себе: недалёк тот день, когда Уильям затмит всех сидящих сейчас в этой каюте. На боковой койке вдали от двери, запустив руку в пышную шевелюру Филиппа Уэйда, томно откинулась к стене Тони Гилмор. Сам Филипп с полуприкрытыми веками был сейчас живым воплощением блаженной праздности. Затем мой взгляд остановился на Кристофере Тэренте, сидевшем напротив нас; его худое загорелое лицо было наполовину в тени, глубоко посаженные глаза пристально следили за руками Эвис.

Передо мной сидело шестеро милейших молодых людей, жизнь которых казалась мне безоблачной. Кроме Тони, которую в нашем обществе знал, насколько мне было известно, один лишь Филипп, мы все были давние друзья. Три года назад судьба свела нас на юге Италии; совместное пребывание на вилле сблизило нас, я лично очень дорожу этой дружбой и хочу верить, что остальные — тоже. Окинув всех взглядом, я удовлетворённо улыбнулся.

Эвис склонилась ко мне.

— Начинаешь благодушествовать, да, Иен? Мне польстило её внимание.

— Дорогая моя, — сказал я, — благодушие — это одна из разновидностей компенсации безвозвратно ушедшей юности. Мы все рады, что мы снова вместе, снова в кругу друзей. Но вы, молодёжь, почему-то считаете нужным скрывать свои чувства. А я доволен и не боюсь признаться в этом.

— Старость, должно быть, чудесная вещь, — откликнулась Эвис, и мне почудилось, что она вздохнула.

— У неё тоже есть свои недостатки, — ответил я, глядя на её полуоткрытый рот.

Роджер вынул из шкафа ещё бутылку виски и по очереди наполнил бокалы. Было время, когда меня покоробило бы, если бы я вдруг увидел девушку, подобную Эвио или Тони, с бокалом виски в руке, но мало-помалу я смирился и стал смотреть на это как на неизбежное зло нашего беспокойного века; кроме того, я не видел причин, почему бы им и не выпить, раз это доставляет удовольствие.

Уильям пригубил виски и, взглянув на меня, сказал:

— А ведь Иен ещё не слышал нашей новости. Он и не подозревает, что мы сегодня отмечаем важное событие.

— Какое событие? — спросил я и добавил: — Кроме нашей встречи?

— Кристофер получил уведомление, что он принят на должность управляющего всеми каучуковыми плантациями в Малайе, — ответил Уильям.

— Прекрасно! Я так рад за тебя, Кристофер, — сказал я. — Надеюсь, это сулит тебе не только почёт, но и деньги.

— О, он будет купаться в золоте! — ввернула Эвис.

— Давненько не слышал я такой радостной вести, — заметил я.

Я хорошо знал, что Кристофер жил исключительно на деньги, заработанные своим трудом, и поэтому известие о его успехе искренне обрадовало меня.

— Друзья мои, выпьем за Кристофера! — Я поднял бокал, и все выпили.

— Молодцы вы у меня! — произнёс Кристофер, его лицо, обычно такое суровое, стало вдруг по-мальчишески растроганным. — Но это ещё не решено окончательно, — сказал он, улыбаясь. — Моё каучуковое начальство замышляет устроить мне смотрины, чтобы убедиться, что я не стану выкидывать коленца, как только доберусь до власти.

Мы встретили его слова смехом и снова провозгласили:

— За Кристофера! Тут послышался жалобный голос Филиппа:

— А ни у кого нет желания выпить за то, что я тоже скоро устроюсь на тёпленькое местечко?

Эвис мягко заметила:

— Дорогой Филипп, если бы ты начал работать, ты бы поверг нас в смятение. Единственное, что непреложно в этом мире, — так это то, что ты ничего не делаешь, ровным счётом ничего.

Филипп комично выпятил грудь, изображая оскорблённое достоинство:

— Ты ещё дитя, Эвис, и ничего в жизни не смыслишь. К вашему сведению, Тони вполне серьёзно подумывает взять меня к себе в секретари.

Тони опустила руку ему на плечо и произнесла своим хрипловатым голосом:

— У него была бы одна-единственная обязанность — читать мою корреспонденцию.

Меня это озадачило. Я спросил:

— А почему вы хотите, чтобы он именно этим занимался?