Инкуб - Виллард Корд

 Белая ночь… При ней дозволено всё. Даже те, кто давно не помнит взгляда дня, вольны наслаждаться светом, казалось бы, утраченным навеки…

 «Дикий Койот», как всегда, приютил тех, кто заполняет рюмкой жизнь, украшая коктейли иглами и таблетками, продавая тело за щепотку дурмана, получая в дары болезни и продажную любовь. Находясь меж реальности швов, он не привык видеть у себя жеманных отступников порока, да и боялись они приближаться на расстояние его одинокого воя, опасаясь дикого нрава израненных душ.

 «Дикий Койот» принимал тех, кого бросили все. И будь то спившийся поэт, погубивший талант ради чувственной связи, или наёмный убийца, сошедший с ума от кошмаров клубящейся крови – всем найдется место под мутной луною в этом тоскующем аду преющих, стареющих розариев гроз.

 «Дикий Койот» не заводил друзей. И хоть многие знали друг друга внутри его стен, днём всё было иначе – в мире реальном, от которого каждый бежал, терялся в лабиринтах отражённых страстей. Их собственных, или придуманных кем-то... И если бы спившийся поэт увидел того самого наёмного убийцу в переходе метро, то не пожал бы руки, не попытался бы привлечь его внимание, нет – не последовало бы даже и взгляда. Словно и не было никого…

 Так, не видя друг друга, днём они продолжают свой бег, а ночью вместе, смеясь и страдая, предаются чумному веселью… в Городе терпких фасадов и плачущих рам, где так легко, словно дым, раствориться в осколках безвременья.

 _________

 Встреча

 _________

 Так и в ту ночь они сидели вместе в темном углу, окутанные парами марихуаны, время от времени заговаривая друг с другом, слово за словом наполняя стаканы чёрным ромом самой крепкой кубинской выдержки, с растворенным в нём опием.

 - А ведь сегодня у меня дело… – вдруг пробурчал наемный убийца после очередного периода затишья.

 Поэт строго посмотрел мимо собеседника, и пробормотал:

 - Если бы там было окно, я бы сочинил ему оду…

 - Посреди ночи, как раз тогда, когда я курю и пью, мне назначают дело, чёрт возьми! – стоял на своем убийца, но его крики никого не волновали.

 - Но раз уж там только стена, то мне остаётся писать оду стене... хотя, вряд ли я напишу лучше… Ты знаешь Стену? – поэт, наконец, поймал взглядом компаньона, тот смотрел на стакан, и в глазах его плескался ром, поглощавший в своем омуте даже неясные блики свечей, создававших в баре интимный полусвет, вполне соответствовавший публике и обстановке – Розовый Ллойд[1] её написал. Чёрт, до чего талантливый был, сукин сын! Нам не нужно ни хрена! Нам в стене нужна дыра! Лучше не придумаешь… Если представить, что стена – это все барьеры, которые мы встречаем по жизни, то итогом их преодоления является дыра – и к этому нужно стремиться!

 - Дыра? – наёмник поднял голову, услышав знакомое слово.

 - Да, исходом должна быть дыра!

 - Фатальный, кровавый исход… Всё сводится к одному. Дыра во лбу, дыра в животе, дыра в груди… Повсюду эти дыры! И эта густая, мерзкая, липкая дрянь из них хлещет! – с этими словами наёмник допил остатки рома и тут же налил ещё, снова окунувшись в свою маниакальную фобию.

 - Грудь… Слышал я тут одну историю, что где-то в городе есть человек, хоть и не человек он вроде, который может по необходимости вынимать из себя какие-то органы и хранить их в спиртовом растворе. Не знаю, может его уже затащили в лабораторию, или сам умер, но слышал о нём я давно. Так вот, было дело…

 Тут женский крик – страдание старого фильма – раздался из кармана куртки наемного убийцы. Тот вздрогнул, секунду соображая, откуда исходит звук, и, нащупав в кармане куртки мобильник, выключил сигнал оповещения. Уже в следующий миг лицо наёмника помрачнело, ожесточилось, и, не прощаясь, уверенным шагом он направился к двери из бара, к двери в стене восприятия[2], встречая трезвеющим взглядом безумную ночь.

 - Так вот, было дело… ¬– не заметив ухода компаньона, поэт продолжал свой рассказ –  Попал этот субъект в автокатастрофу. Не знаю, уж кто там был виноват, но суть в другом. Его машине снесло верх, а сам он вылетел через лобовое стекло, и выворачивавший с перекрёстка автомобиль, не успев затормозить, его ещё вдобавок переехал. Улица как раз зашевелилась, народ начал стекаться посмотреть на аварию, а этот герой кое-как отскрёб себя от асфальта и на глазах всех и изумленного водителя, что его переехал, набросился на него. Причем всё произошло так мгновенно, что никто не успел вмешаться. Когда подъехали врачи, горе-водителя уже нельзя было спасти. Тот, кого сбили, каким-то образом, словно голыми руками, вырвал у него сердце и исчез! Иначе не назовёшь, ведь никто не видел, куда он делся. А ещё, говорят, обескровил вдобавок... Чертовщина какая-то! Слышал я, что неподалеку от нашего района появилась какая-то нечисть, но чтобы такое… и наяву… Это он наверняка сердце-то стащил, чтобы своё заменить: видать на грани был – какой-нибудь старый упырь… Ну и кровь – понятное дело. Без крови и жизни нет, она ж у нас по всему телу туда-сюда марширует. Полицейские всех допрашивали, так никто ничего толком объяснить и не мог. Мне как раз это один знакомый рассказал. Он в то время в магазин за хлебом ходил, всё сам и увидел. Но ведь эка невидаль! После такого подняться и ещё справиться со здоровым мужиком, голыми руками грудь ему разодрать! Нет, явно в городе завелись какие-то нелюди…[3] 

 Поэт на мгновение остановился, задумавшись о чем-то. Он был настолько погружен в себя и размышления, что не заметил, как его уже давно с интересом слушал некто, занявший место ушедшего на ночной дозор наёмника. Тёмная фигура сидела неподвижно, почти бездыханно, прислушиваясь к ритму сердца поэта, наблюдая за каждой морщинкой, изгибами губ, рождавшимися на его лице вместе с чувствами, которыми он насыщал свои реплики, лишенные (казалось бы) всякого здравого смысла и логики. С минуту тишина ещё гнездилась между ними, но пламя свечей всколыхнуло блеск глаз незнакомца, и, словно взмахнув пером, он начертал губами рифму:

 - Мы многое не можем объяснить, понять не в силах странные явленья, боимся мы узнать их и, увы, страшимся их невидимого мщенья. Сомненья перед фактами нам кажутся и ближе, и яснее. И в темноте бродить отважимся едва ли в пользу дня…

 Поэт вздрогнул. Этот голос, казалось, звучал у него в голове. Холодный, но не леденящий; тёплый, но не горячий; страстный, но безразличный; участливый, но циничный – всё было в нём, и проникало вглубь, пронизывая тело опасным спокойствием, словно транквилизатор, полная анестезия, когда тело отдается во власть наркотической неги, не в силах сопротивляться тому, что последует впереди.