Восхождение Губернатора - Роберт Киркман

И снова тишина.

Брайан едва подавил очередной приступ. Кашель рвался наружу, как пробка от шампанского, но Брайан сдерживал его из последних сил, чтобы не пропустить доносящихся снаружи звуков. Он ждал, что сейчас опять послышится чье-то натужное дыхание, шаркающие шаги, влажное чавканье под ногами. Но все было тихо.

А затем, в полной тишине, раздался негромкий щелчок и дверная ручка начала поворачиваться. У Брайана волосы встали дыбом, но толком испугаться он не успел. Дверь шкафа распахнулась, и за ней показался живой человек.

– Все чисто! – сообщил Филип Блейк хрипловатым, прокуренным баритоном, вглядываясь в глубину шкафа. Его разгоряченное лицо блестело от пота, а крепкая, мускулистая рука сжимала массивный топор.

– Ты уверен? – прошептал Брайан.

Филип не ответил. Он взглянул на дочь и произнес:

– Все в порядке, солнышко. С папой все хорошо.

– Ты уверен? – сквозь кашель повторил Брайан.

Филип снисходительно взглянул на брата и сказал:

– Ты не мог бы прикрывать рот, когда кашляешь?

– Ты уверен, что все чисто? – в третий раз спросил Брайан.

– Малышка, – Филип повернулся к девочке. Сейчас только тягучий южный акцент, всегда проступавший в минуты волнения, выдавал бушевавшую в нем животную ярость. – Посиди здесь еще немножко. Всего пару минуточек. Хорошо, милая? А я скоро приду, и можно будет вылезать из шкафа. Договорились?

Пенни ответила ему едва заметным кивком.

– Идем со мной, братишка. Мне понадобится помощь, нужно все здесь убрать, – сказал Филип старшему брату.

Брайан вылез из шкафа, расталкивая висящую в шкафу одежду.

В глаза ударил слепящий свет, и Брайан заморгал. Потом закашлялся. Потом заморгал снова, огляделся по сторонам и просто-напросто забыл о рези в глазах от зрелища, которое ему открылось. На какой-то миг ему показалось, что роскошная прихожая двухэтажного дома в колониальном стиле, ярко освещенная вычурными медными шандельерами, вновь погрузилась в хаос ремонта и отделки, но маляры на этот раз попались то ли припадочные, то просто чокнутые. Бледно-зеленая штукатурка стен покрылась длинными фиолетовыми потеками. Пол пестрел черно-багровыми пятнами, словно сошедшими с карточек Роршаха[4]. И, наконец, в этом хаосе проступили очертания тел.

Шесть бездыханных, изломанных тел лежали на полу в странных позах. Лица изуродованы, черепа раздроблены. Самый большой труп скорчился в растекающейся луже крови и желчи у подножия широкой винтовой лестницы. А вон те кровавые ошметки, пятнающие белый паркет, еще недавно были женщиной – вероятно, хозяйкой дома, радушной дамой, не скупившейся на традиционное южное гостеприимство и персиковый лимонад. Из трещины в ее расколотом черепе сочилась серая слизь. Горло Брайана конвульсивно задергалось от подступающей рвоты.

– Так, джентльмены, внимательно посмотрите вокруг. Мы займемся уборкой. Нужно закончить поскорее, – обратился Филип к Нику и Бобби – своим друзьям… и к Брайану тоже, но брат его не услышал его. Он был слишком потрясен увиденным и в этот момент не слышал ничего, кроме яростного стука собственного сердца. Казалось, что все это не по-настоящему. Он не мог поверить в то, что видел.

В коридоре и на пороге гостиной все еще лежало то, что осталось от других несчастных – части тела и не поддающиеся опознанию куски мяса в лужах запекшейся крови. Два дня назад Филип начал называть такие останки «стейком двойной прожарки». Судя по всему, при жизни это были подростки – то ли дети хозяев дома, то ли жертвы традиционного южного гостеприимства, обернувшегося ночным кошмаром для всех, включая хозяев. Хватило одного укуса. Из-под одного тела, лежавшего лицом в пол, до сих пор тонкой струйкой текла густая красноватая жидкость, словно из прохудившегося крана. В черепах мертвецов торчали лезвия кухонных ножей, загнанные по самую рукоять, – словно флаги первопроходцев на покоренных вершинах.

Брайан прикрыл рот рукой, пытаясь сдержать рвотные позывы. Внезапно что-то закапало ему на макушку. Он поднял голову.

Очередная капля крови, стекающей с люстры, приземлилась ему прямо на нос.

– Ник, принеси несколько брезентовых покрывал, которые мы видели в…

На этих словах Брайан вдруг согнулся и рухнул на колени. Рвота хлынула на паркет. Желтоватозеленая желчь потекла по канавкам между плитками, смешиваясь с кровью лежавших на полу мертвецов.

От облегчения у Брайана даже слезы на глаза навернулись: его тошнило уже четвертый день, но только сейчас он, наконец, смог облегчить желудок.

Филип Блейк громко выдохнул: адреналин все еще бурлил в крови. Первым его побуждением было подбежать к брату и хорошенько его встряхнуть, но Филип сдержался. Положив окровавленный топор, он снова взглянул на Брайана и закатил глаза. Непонятно, как он еще не натер мозоли на веках за все те годы, что ему приходилось так делать. Но ничего не попишешь. Этот сукин сын все же его брат. А семья – самое дорогое, что есть у человека. Особенно в такие времена, как сейчас. Даже внешне Брайан очень похож на Филипа, несмотря на разницу в три года, – и с этим тоже ничего не поделаешь. Высокий, поджарый и мускулистый Филип Блейк, как и Брайан, унаследовал от матери-мексиканки и смуглую кожу, и волосы, черные как вороново крыло, и карие миндалевидные глаза. Мама Роза в девичестве носила фамилию Гарсия, и ее яркие латиноамериканские черты возобладали в потомстве над генами Эда Блейка – грубого здоровяка-пропойцы, среди предков которого числились только ирландцы и шотландцы. Но Филипу от отца достались хотя бы рост под сто девяносто и крепкие мышцы, а Брайану, похоже, не досталось ничего. Стоя посреди коридора в линялых джинсах, рабочих ботинках и мятой хлопковой рубашке, с длинными висячими усами и тюремным тату в виде байкера на мотоцикле, Филип сверлил брата презрительным взглядом и чувствовал, что вот-вот сорвется. Еще чуть-чуть – и он выскажет этому слюнтяю все, что о нем думает. Но внезапно из глубины прихожей, от двери, донесся какой-то шум.

Бобби Марш – друг Филипа еще со школьной скамьи – стоял рядом с лестницей, неспешно вытирая лезвие топора о широченную штанину Толстяк тридцати двух лет от роду, так и не доучившийся в колледже, с длинными сальными волосами, собранными в конский хвост, он был из тех, кого в школе называли «пончиком». Бобби глядел на Брайана и содрогался от взрывов нервного, рваного смеха, колыхаясь всем своим внушительным пузом. Едва ли вид согнувшегося в рвотных муках человека доставлял ему удовольствие – это был не столько настоящий смех, сколько разновидность нервного тика. Когда на Бобби такое находило, он просто ничего не мог с собой поделать.