Россия и мусульманский мир № 12 / 2011 - Валентина Сченснович

На самом деле драматическое отсечение Московской Руси произошло в 1448 г., это – самопровозглашенная автокефалия, когда Русская церковь отказалась принимать своих митрополитов из Константинополя, и особенно в 1459 г., когда московские епископы по настоянию митрополита Ионы поклялись хранить от всех независимой, как высшую ценность, «Святую Московскую Церковь». С тех пор примерно на 120–150 лет всякое общение со всем миром для Руси прекращается. Греки будут рассматривать Московскую церковь как раскольническую, схизматическую, самопровозглашенную. Католический мир не признает ее тем более. Завоевание Иваном III Новгорода и разгром его внуком Иваном Грозным Новгорода и Пскова полностью запечатали эти ворота в Европу и искоренили европеизированную северорусскую культуру.

Драматическое 150-летие (с середины XV и до конца XVI в.) стало для Руси периодом максимальной стагнации, остановки развития. За этот период Запад делает колоссальный культурный рывок. Ведь это – эпоха Ренессанса, научной революции. Это Уильям Оккам и Майстер Экхарт, Эразм и Лютер, Микеланджело и Леонардо, Коперник и Кеплер, Галилей и Фрэнсис Бэкон. Запад за XV–XVI вв. осваивает огромный пласт культуры, математики, механики, философии, медицины, а Россия остается почти вне этого процесса, все больше и больше отстает, отрубленная волей своих правителей, и светских, и церковных, от культурных центров. То, что в Париже, Риме, Оксфорде – естественный результат интеллектуального развития, в Москве – чудо-диковинки, вроде как сейчас – нанотехнологии.

В результате, когда в XVI в. в Европе обсуждали проблему свободы воли (помните – дискуссии Лютера и Эразма), в России размышляли, как ходить вокруг аналоя с Евангелием – по солнцу или против солнца, двоить или троить аллилуйю. В качестве компенсации полной отрубленности от всего мира при Василии III выдвигаются всем известные концепции Москвы – Третьего Рима, «Сказание о Мономаховом венце», «О Белом клобуке» и прочий бред, который был осужден Московским собором 1667– 1668 гг. как измышления, сделанные «от ветра головы своея». К тому времени наша референтная группа, Скандинавия, стала вполне органичной частью западного мира – не лидером, но и не чужаком. Рене Декарт чувствовал себя равно естественно и во Франции, и в Голландии, и в Швеции в XVII в., несмотря на все исповедные отличия этих стран. Немецкие же гости в Москве чувствовали себя совсем иначе, а несчастному выпускнику Падуанского университета, православному Михаилу Триволису (известному на Руси как Максим Грек) пришлось долгие годы провести в казематах подмосковных монастырей за попытку поднять интеллектуальный дискурс Москвы на приемлемый для ренессансного человека уровень.

Поэтому модернизация XVII в. проходит уже в основном или через Украину, единственную часть Руси, которая осталась открытой Западу, поскольку она была включена в Польшу, или непосредственно через немецкую Лефортову слободу. Но эта модернизация носит отчетливо имитационный характер, потому что русская модернизация – не следствие развития сознания людей, как в старой Европе, а результат простого заимствования некоторых технических новаций, военных, политических и т.д. Царь Петр Алексеевич сбрил своим боярам бороды и одел их как кукол в европейские камзолы, но европейцами от этого они, понятно, не стали, да и стать не могли. Понадобились немцы, и они в изобилии приглашаются в Россию или включаются в нее вместе с Остзейским краем. Одними ряжеными русскими боярами обойтись наши модернизаторы не смогли. Имитационная модернизация, безусловно, негативный момент. Она создает видимость культуры, но не культуру, подобно костюмам от Корнеллиани у нынешних московских чиновников.

Я не буду подробно говорить об альтернативе петровской модернизации, которая наметилась в конце XVII в. Это – план реформ, намеченных царевной Софьей и Василием Голицыным, последовательных медленных реформ, направленных на сущностную модернизацию. Важно то, что Софью победил Петр – царевну заточили, князя Василия сослали в Каргополь. Суть реформ Петра – это не прорубленное окно в Европу. В Европу была прорублена щель, через которую смогла войти лишь дворянская элита, да и то в системе имитационной модернизации. А 95 % общества оказались полностью отрезанными от модернизационных процессов. Для подавляющего большинства русских людей был закрыт путь к какому бы то ни было образованию, тем более – к европейскому, к любым гражданским свободам. Они не только оставались в XVI столетии. Фактически им было возбранено становиться иными. Указы Петра 1711 и 1719 гг., по существу, превратили в рабов большую часть населения России, причем без надежды на какую-либо аккультурацию. Это был очень примечательный и значимый для нас момент, когда модернизация элиты происходила за счет одичания и ограбления основной массы народа. И в итоге, как много раз писал мой старый друг и коллега Юрий Сергеевич Пивоваров, сложились две субкультуры: субкультура вестернизированная и модернизированная, даже по-русски говорить разучившаяся, но тончайшая – не более 2–3 % русских людей, и субкультура массовая, все более дичавших в сравнении с европейским простонародьем мужиков, «законсервированных» в эпоху Стоглава.

Западноевропейский абсолютизм в XVIII в. провозгласил: «Править без народа, но для народа». К концу 1700-х годов почти все население Пруссии, Франции, Австрии, Англии, Швеции было грамотным. Повсюду действовало местное самоуправление, крепостное право в среде государствообразующего этноса исчезло или сохранилось в совершенно символических формах (недельной в течение года отработки в пользу сеньора). В России с царствования Елизаветы Петровны крестьян перестали приводить к присяге – гражданами они не считались, собственности у них не было, права на свободный брак – тоже, грамоте их не учили, подавать на своих хозяев в суды они не имели права. Это были единоверные дворянам, единокровные им рабы. Об их модернизации не было и речи. Русский абсолютизм был правлением без народа и не для народа, а для тончайшего слоя элиты за счет народа.

Фактически только после освобождения крепостных, с великих реформ 1860-х годов и открытия России вновь полностью Западу – именно всей страны, а не только тонкого элитного слоя, – начинается новая модернизация. И всем известно, насколько быстрой и мощной она была. За 50–60 лет этой модернизации, особенно за последнее 20-летие царской России, произошел невероятный экономический и культурный рывок. Появился сущностно модернизированный слой общества, к которому относятся и славянофилы и западники, и Пирогов и Менделеев, и Чайковский и Лев Толстой, и Ключевский и Сикорский. Но из-за того, что у этой модернизации были больные во многом корни, эта модернизация в итоге закончилась не современной европейской Россией, как об этом мечтал Петр Столыпин, а большевистским кошмаром. Сущностно модернизированный слой русского народа достиг к Первой мировой войне 10–15 % населения, но дикая масса большинства, замученная непонятной для нее войной и взъяренная большевиками, захлестнула и смыла новую Россию в пятилетней Гражданской войне, которая фактически и была войной двух субкультур.

После короткого открытия времени нэпа с 1929 г. Россия вновь закрывается полностью. При этом уже уничтожен в красном терроре или будет уничтожен в последующие десять лет тонкий слой сущностно модернизированного русского общества, или эти люди были изгнаны из России. Ведь полтора миллиона граждан, которые покинули страну до Второй мировой войны, – в основном лучшая, наиболее модернизированная, самая культурная часть русского общества.

Итак, мы вновь были обречены на все большее отставание. Сталинская модернизация была во многом опять же имитационной в технической и военной сферах. И мнение, что Советская Россия была новой великой цивилизацией и силой, во многом, по моему убеждению, ошибочно. Ошибочно потому, что пока еще существовали старые дореволюционные кадры и их ученики – в основном до конца Второй мировой войны, до ждановщины и лысенковщины, – еще происходили какие-то новые исследования. Но в тех областях, в которых никаких заделов до революции не было, например, в той же генетике, кибернетике, – отставать стали с самого начала. И в итоге СССР в 50–70-е годы приходилось самым грубым образом воровать технические новинки на Западе. Без Пенемюнде, без Бруно Понтекорво возникла бы наша ядерная и ракетная мощь? Так и не осуществив модернизацию сущностную, мы вновь вернулись к модернизации имитационной. Швеция и Норвегия 1980-х годов и СССР эпохи позднего застоя – вот результат тысячелетней модернизационной гонки двух периферийных европейских регионов. Победитель очевиден.

Наконец, открытие России миру в 1990 г., снятие тоталитарного пресса, конечно, вызвали хаос и как результат деградацию общества даже в сравнении с советскими временами. Это понятно. Но этот период проходит. Мы все видим, как сейчас общество стабилизируется, меняется в отношении ценностей. Оно открыто Западу. Интернет, поездки и жизнь на Западе делают свою дело. Особенно меняется молодежь – те, кто завтра станет у руля русской жизни. Россия вновь начинает чувствовать себя частью большой цивилизации. В этой ситуации любые разговоры о создании автаркичной политической модели, об ориентации не на Запад, который является культурной основой России, а, скажем, на страны Дальнего Востока, мусульманский мир как главный источник культурного общения или на самое себя, – безответственны, неразумны и опасны. Сегодня любая попытка оградить Россию, построить новую стену между нею и Западом, как при Павле или Иване III, означает четвертую стагнацию, которую, скорее всего, страна не перенесет. Нынешнее, исключительно быстрое развитие мировой науки и технологии делает самоизоляцию особенно губительной, а покупка современного знания за нефть, т.е. новый виток имитационной модернизации, лечит наше общество не более чем впрыскивание морфия лечит онкологического больного.