Через семь лет - Олег Диверин

Мишка-Кашира первый сообразил, кто они, и, ткнув Равиля пальцем в бок, сказал: «Эй, Татара, одна твоя мечта уже сбылась, причем четыре раза, – и, перехватив вопросительный взгляд приятеля, пояснил, – они не инженеры, кердык-мердык, они «поварешки». Целых четыре, и все красавицы».

Все четыре девушки были на удивление привлекательны. Красивой, по-настоящему красивой, пожалуй, ни одну из них назвать было нельзя. Но каждая чем-то притягивала взгляд.

Впереди быстрыми маленькими шажками шла темноволосая кареглазая малышка. Равилю, Тимохе или Аркаше она едва достала бы до груди. Круглое личико, пухлые губки, ручки и ножки. Но эта округлость фигуры ее не портила, напротив, наполняла весь ее облик прелестью ребенка. Окончательно в ребенка ее превращали волосы, заплетенные в косичку-«колосок» прямо с макушки. Единственная деталь, говорившая о ее реальном возрасте, – глаза, полные то ли тревоги, то ли смертельной тоски. У ребенка таких глаз не бывает.

На шаг позади шла вторая девушка, тоже кареглазая и темноволосая, и с такой лучезарной улыбкой на лице, что все, кто смотрел на нее, непроизвольно заулыбались. Она была среднего девичьего роста, нормального телосложения, ее немного портил чуть длинный нос с горбинкой, но положение тут же исправляли точеная фигурка гимнастки, воздушная походка и улыбка, которая, казалось, говорила: «Всех люблю, и вообще все в этом мире прекрасно и по-другому быть не может».

Замыкали шествие две блондинки: одна совсем юная, как и шедшие впереди девушки, – скорее всего ей не было и двадцати, вторая же казалась лет на десять старше. Обе были чуть выше среднего роста и смахивали на сестер, но сестрами, видимо, не были, просто младшая копировала походку и манеру держаться старшей. И, следует заметить, там было, что копировать, – прямая, будто затянутая в корсет, спина, плечи подняты и развернуты в стороны так, что приподнимали и прекрасно очерчивали грудь. И там было что приподнимать и очерчивать. А еще – гордая посадка головы. Не горделивая или надменная, а именно гордая и полная достоинства. Глаза смотрели доброжелательно, мягко и даже слегка призывно, и не было проблем подойти к ней, улыбнуться, завязать разговор, а затем попробовать продвинуться дальше. Ее взгляд не отталкивал, напротив – вселял надежду. Но… вот этот гордый поворот головы мгновенно останавливал, пресекал попытку в зародыше, говоря: «Нет, парень, даже не пытайся, не обломится».

Кашира уставился на нее как завороженный – при своем небольшом росте он питал пристрастие к зрелым женщинам, крупнее и старше себя.

Вальке же, наоборот, нравились юные воздушные создания. Наверное, поэтому он уже давно сопровождал глазами младшую, и она, будто почувствовав его изучающий взгляд на себе, слегка наклонила головку в их сторону и скользнула равнодушным взглядом по лежащим на траве парням. Но… ее глаза, встретившись с Ванькиными, будто споткнулись, ресницы чуть заметно дрогнули, из под них сверкнули два огромных изумруда и в то же мгновение погасли. Валька зажмурился, встряхнул головой и вновь открыл глаза – девушки спокойно проходили мимо. «Почудилось, – подумал он, – что это со мной, девчонка как девчонка, ну симпатичная, но ничего же особенного».

Егор Натанович Лапин, которого за флегматичность и любовь к сметане все звали Сметаныч, повернулся к проходной базы: «Начальство возвращается, скоро обедать будем». Но обедать «скоро» не пришлось. Тимоха, не подходя близко, махнул им рукой, мол, идите сюда. Все поднялись. Валька исподволь глянул на дверь столовой и еле слышно вздохнул. «Царапнула зеленоглазка», – тихо сказал Кашира, проходя мимо, так тихо, что услышал только Валька. «Иди-иди, черт глазастый», – беззлобно огрызнулся тот. Кашира ему нравился больше всех остальных ребят в их компании (Тимоха был не в счет), хоть они и не ходили в близких друзьях.

А у «зеленоглазки» в это же время почему-то все валилось из дрожавших рук. Входя из зала в кухню, она наткнулась на полуоткрытую дверь и больно ударилась бедром, в сердцах оттолкнув «обидчицу», задела рукой швабру, и та стукнула ее по голове. Отшатнувшись от этой новой напасти, она другой рукой задела сковородку (хорошо, что пустую и холодную), которая с оглушительным звоном и грохотом запрыгала по плиточному полу. По счастью, Алевтина, та самая, что шла с ней рядом, не успела уйти далеко. Одной рукой она подхватила Дашу («зеленоглазка» – знакомьтесь), другой – поймала и прислонила к стене норовившую учинить еще больший разгром швабру, затем, не выпуская из рук потиравшую ушибленные места Дашу (благо весу в той было ненамного больше, чем в печально упомянутой швабре), подняла и водрузила на место сковородку, затем опустила младшую подругу на стул, сунула ей в руку носовой платок и погладила по спине.

– Было бы мне столько лет сколько тебе, я бы в него тоже влюбилась.

– В кого? – вытирая слезы, спросила изумленная Даша.

– Сама знаешь!

– Алечка, не говори никому.

– А никто и не поверит! – ласково ответила та и обернулась к двум парам любопытных карих глаз, выглянувших из дверей кладовки и пытавшихся понять, что там за грохот.

– Землетрясения никакого нет, и война не началась, просто Дашка влюбилась. Ну что застыли столбиками, через полчаса люди на обед придут.

Общежитие представляло собой длинное трехэтажное здание. Первый этаж занимал временный обслуживающий персонал базы: техники, слесари, сантехники и всякого рода командированные. Постоянными жителями были лишь наши «поварешки». На втором обосновались молодые инженеры, не успевшие обзавестись квартирами в Дмитрове или обустроенными в бытовом плане женами. Третий был зарезервирован для приезжавших на лабораторные, военные и прочие практики студентов.

Был еще и цокольный (полуподвальный) этаж, где располагались душевые, на удивление просторные и чистые, а также что-то вроде комнаты отдыха с теннисным столом, бильярдом и несколькими столиками для настольных игр. Кроме того, там же находились канцелярия, бухгалтерия и отдел кадров. Сюда и привел ребят Тимофей, чтобы оформить пропуска на территорию. Процедура заняла минут сорок, затем им устроили лекцию по внутреннему распорядку и правилам поведения на территории, так что на обед в первый день они попали с опозданием.

Кроме них в столовой обычных посетителей уже не было. На раздаче первых блюд стояла улыбчивая Светлана, а на вторых – малышка Лена. Тимофей заулыбался, заказывая отварное мясо с гарниром, и спросил тоном учителя младших классов: «А сколько тебе лет, девочка? Не слишком ли ты мала на раздаче стоять?» Та вспыхнула, сверкнула глазами, готовая ответить заезжему насмешнику на очередную колкость по поводу ее роста, но Тимофей улыбался ей так, как улыбается любящий старший брат младшей сестренке, поэтому злость ее мгновенно растаяла и она проговорила, шутливо сложив губки бантиком: «Ложки-то с котлетами поднимаю, что еще нужно?» Ребята, стоявшие рядом, зашлись от хохота, а Светлана, отсмеявшись вместе со всеми, пояснила: «Ленка у нас – ветеран, уж пятый год котлетами командует». Сметаныч присвистнул: «Не может быть! Слушай, без обид и подколок, сколько же тебе лет в натуре?» Лена опять было сверкнула глазами, но на Сметаныча вообще никто и никогда не обижался, настолько у того был добродушный вид, и ответила: «Уж два месяца как двадцать один, а вообще-то у женщины возраст спрашивать неприлично». И она опять картинно сложила губки бантиком и уставила глазенки в потолок. Мальчишки снова захохотали и принялись за Егора: «Сметаныч, ты что, слепой, перед тобой солидная женщина, в летах, а тебе все малолетки чудятся. А что ей на вид лет четырнадцать-пятнадцать, так это оптический обман зрения. Ты у Вальки спроси, он у нас по оптике, он тебе популярно все разъяснит». «Да ну вас, – отбивался Егор, – вон и девушку в краску вогнали, она сейчас и вправду обидится на ваши шуточки. Какая солидность, когда ей в натуре на вид лет пятнадцать».

Но Лена не обиделась – эти ребята ей понравились, хотя личико ее стало серьезным, а в глазах опять появился не то страх, не то тоска. Но спросить, кто такие и надолго ли, она не решилась, но зато решилась Светлана. Так что знакомство состоялось.

Дальше у ребят начались трудовые будни. Обещанный прораб оказался хорошим мужиком и умным учителем. Он сложил на асфальте кладку стены, объяснил, что означают специальные термины: перевязка, тычок, ложок, штраба, расшивка, шнурка и т. д. Вальке отдельно показал, как поднимать углы стен. Сам изготовил для ребят мастерки, принял вместе с ними первые машины с раствором, поработал пару дней и, убедившись, что публика ему досталась трудолюбивая и понятливая, пошел по другим объектам, время от времени заходя к ребятам проверить, как идут дела.

А дела пошли неплохо. Валька за два-три дня так наловчился складывать углы стен, что они не отличались от сложенных профессионалами на других корпусах. Остальные «гоняли» стенки между углами и ряд за рядом кладка становилась все ровнее, а работали они все быстрее, и вскоре даже скептик Валька поверил, что до конца августа стенки под крышу они подведут легко, даже если будут работать вчетвером и даже втроем. Так что, после короткого совещания Тимоха и Леня стали приходить утром со всеми вместе, а потом потихоньку исчезали. Вскоре стали появляться и шабашки: то ремонт гаража, то переборка крыши в коровнике, то пристройка к совхозному клубу. Много народу там не требовалось, бригаду половинили, четверо, как правило, были на корпусе, Валька и Игорь Ремизов вообще никогда не отлучались, а остальных Леня увозил. Платили там обычно почти сразу после завершения работ. Так что у ребят завелись деньги. Правда, по уговору, Тимофей хранил их в сейфе в бухгалтерии и ребятам не выдавал, брал лишь на бензин, на еду в столовой и еще, по согласию всей бригады, на редкие гулянки с пивом или водкой.