Беседы о режиссуре - С. Евхалашвили

Не противоборствовать, не высовываться, не нервничать, пребывать в покое... Несут ли человеку счастье эти житейские «истины»?

Как же не вспомнить тебя, мой романтический рыцарь, мой правдолюбец, летящий через века на своем Россинанте в вечном стремлении к добру, справедливости, красоте, гармонии! Нет, недаром твои черты ищу я в героях всех своих постановок...

ЖЕЛАНИЕ И ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ

Так уж получилось, что два моих желания исполнились одновременно: съемки фильма-спектакля «Портрет» и начало преподавательской деятельности на факультете режиссерского и операторского мастерства. Чем вызвано это второе желание? В последние годы, встречаясь на Центральном телевидении с молодыми своими коллегами, не устаю поражаться тому, с каким упорством они повторяют творческие ошибки, через которые прошло наше поколение телевизионных первопроходцев. А ведь нам казалось, что мы научились их преодолевать. Настораживает и то легковесное отношение к профессии, с которым, уповая на технические возможности одиннадцатой музы, мои юные собратья порой двигаются по жизни, оставляя за собой вереницу спектаклей, фильмов, передач, не имеющих ни четких жанровых границ, ни своего эмоционального нерва.

До сих пор, если не считать заочного отделения Ленинградского института театра, музыки и кино, режиссеров телевидения специально не готовило ни одно высшее учебное заведение страны. К нам приходили выпускники ВГИКа, ГИТИСа, Институтов культуры и начинали постигать специфику ТВ, в результате этого их открытия имеют ту же значимость, что и, скажем, сегодня изобретение велосипеда.

Организация Институтом повышения квалификации работников радио и телевидения факультета режиссерского и операторского мастерства — первая серьезная попытка изменить создавшееся положение. Поговаривают о том, что факультету суждено перерасти в Высшие режиссерские и операторские курсы, где педагоги будут иметь свои мастерские. Хорошо бы. А пока веду занятия с первыми студентами. Их прислали на учебу региональные комитеты по телевидению и радиовещанию. Тем, кто придет вслед за ними, придется уже выдерживать конкурсный отбор, при котором решающее слово будет принадлежать преподавателю, набирающему группу. Какими же хочется видеть абитуриентов?

Присматриваюсь к сегодняшним слушателям. Все они родились и выросли в телевизионную эру, у всех высшее образование, опыт работы на местных студиях. Но как по-разному относятся к занятиям!

Одни стремятся снять свой отрывок как можно лучше, хотя прекрасно понимают, что он вряд ли пойдет в эфир. Пытаются своими силами восполнить и бедность декораций, и нехватку времени. Волнуются, искренне переживают малейшую неудачу.

Другие, кажется, только и помнят о том, что снимаемый отрывок — всего лишь учебный вариант. И по тому, как откровенно они халтурят в малом, чувствуется, что будут халтурить и в большом. А ведь среди них есть и такие, которые бесспорно владеют режиссерской изюминкой. Тем обиднее.

Уверен, телевидению, как впрочем, наверное, и любому другому делу, нужны первые. Мучительным поиском, непримиримым спором, стремлением довести до конца задуманное начинается постижение профессии и открытие в ней себя.

В моей юности не существовало даже слова «телевидение». Магнитом, властно притягивающим всех моих товарищей, был театр. И может быть потому, что трудно было представить себе более театральный город, чем довоенный Тбилиси. Театр имени Ш. Руставели возглавил тогда Д. Алексидзе. На сцене театра имени Марджанишвили блистали такие актеры, как В. Анджапаридзе, В. Годзиашвили, П. Кобиахидзе, Г. Шавгулидзе, Ш. Гамбашидзе, С. Такаишвили. В Русском драматическом театре имени Грибоедова, которым руководил сыгравший большую роль в судьбе многих ныне известных актеров и режиссеров К. Шах-Азизов, любовью зрителей владели А. Смиранин, В. Брагин, Е. Сатина, Н. Алексеева-Месхиева.

И, конечно же, кумиром молодежи был русский ТЮЗ, художественным руководителем которого являлся Николай Маршак, где ставил свои постановки А. Гинзбург, где начинали свою творческую жизнь Георгий Товстоногов, Евгений Лебедев.

Мы, ученики 50-й школы, не только не пропускали ни одного спектакля ТЮЗа, не только жарко спорили о каждом из них, но и жадно читали историю театра, обсуждали работы Станиславского, Вахтангова, создали ЮТИ. Магические буквы имели красноречивую расшифровку: юные труженики искусства. Так мы назвали свой драматический кружок.

ИСТОКИ — ЭТО ВАЖНО

Между тем наш драматический кружок приобретал городскую известность.

Надо ли говорить, что в то время мы мечтали на сцене о «правде жизни» по К.С. Станиславскому, зачастую воспринимая лишь внешнюю сторону его учения. Взахлеб, например, обсуждался тот факт, что в одном из спектаклей была насыпана настоящая земля... Тогда нам было невдомек, что лишь театральная условность в сочетании с реальными деталями позволяет торжествовать правде искусства, рождая на сцене правду жизни. Позднее об этом мы прочли в записках Е. Вахтангова, а первый урок нам преподала сама Мельпомена, да еще как преподала.

В обновление репертуара было решено поставить пьесу, интересную для детей и взрослых. Выбор пал на «Шахматную партию» Добужинского. Мы несколько изменили текст, перенеся действие с Украины в Грузию. В результате шинкарка превратилась в духанщика Сандро, белогвардеец — в грузинского меньшевика.

Режиссерские функции мне пришлось выполнять в одиночестве. Распределяя главные роли, доверил Володе Арутюнову играть революционера, Жоре Чонишвили — духанщика Сандро. Ну, а над образом меньшевика стал работать сам. Кульминация и развязка действия пьесы происходили как раз в духане, где за шахматной партией встретились меньшевик и революционер, который должен был узнать у противника нужные сведения. Помогая этому, духанщик, не скупясь, подливал меньшевику смесь вина с коньяком. Но тот, раскрыв секреты, заподозрил неладное и попытался застрелить партнера по игре. Однако сам был сражен его метким выстрелом.

И вот, памятуя опыт Станиславского, мы решили, что у нас все тоже будет по-настоящему. Тайно из дома доставили вино и коньяк, и когда вместе с Володей я сел за шахматы, Жора, в обличии Сандро, стал усердно потчевать меня самым что ни на есть натуральным «ершом». Володя пил только вино. Но для девятиклассника этого, видимо, тоже было достаточно, потому что шахматные фигурки вдруг повалились на пол, и мы полезли их подбирать под стол. Трезвый духанщик исправил положение, расставив все, как полагается. Но фигуры снова повалились, и мы вновь вынуждены были искать их, принимая самые невероятные позы. Зрители в зале (а наши спектакли шли с аншлагами) с недоумением взирали на ползающих героев и, к ужасу дирекции, вдыхали запах винных паров. Эпизод растянулся на лишних тридцать минут. Наконец, вспомнив о развязке, я выхватил пистолет. Духанщик, как то было условлено, выбил его из моих рук, но так сильно, что оружие полетело не к моему противнику, а в зрительный зал. Однако с меньшевиком надо было кончать. Взглянув друг на друга, Володя и Жора мысленно пришли к одному решению и бросились меня душить. Сюжет этого не предусматривал — я начал отбиваться. Не знаю, чем бы все закончилось, но за кулисами, не ведая о том, что приговор меньшевику осуществляется другими средствами, дали запланированный выстрел, которому подчинилось мое затуманенное сознание. Я обмяк, сраженный пулей, хотя взяться ей было неоткуда.

Так состоялся первый и, пожалуй, самый блистательный провал в моей жизни. Его последствия разбирались на следующий день в кабинете директора. Но никаких репрессивных мер к нам принято не было. Просто получился большой разговор и о системе Станиславского, и о натурализме.

Ощутив на себе морально и физически последствия данного течения, я раз и навсегда понял: натурализм — это очень плохо.

Оказалось, что драматический кружок стал для нас хорошим импульсом на всю жизнь.

Мечтам многих наших ютеисовцев суждено было осуществиться. Долгие годы в Омске работал народный артист РСФСР Ножери Чонишвили, в Ереване работает народный артист Карп Хачвакян и я, профессор нашего Института. Уже более тридцати пяти лет я — режиссер телевидения. Но прежде в моей жизни тоже был театр.

УЧИЛИЩЕ ИМ. Б. ЩУКИНА

Шел первый послевоенный набор в театральные учебные заведения Москвы. И, наверное, никогда больше не было такого количества абитуриентов, награжденных орденами и медалями, вчерашних летчиков, танкистов, пехотинцев — тех, кто прошел войну, кто ее выиграл, ощутил на себе всю боль и сейчас стремился к искусству, веря в его очистительную силу, способность открыть людям глаза на правду жизни. И лучшие театральные учебные заведения столицы стремились принять как можно больше студентов, увеличивая число вакантных мест. Например, курс, который набирало Щукинское училище, должен был быть в два раза больше обычного и состоять из 36 студентов. Но что такое 36 вакантных мест, если число желающих приближалось к тысяче? Почти тридцать человек на одно место. Немудрено, что многие подавали заявления сразу в несколько вузов, действуя по принципу: где повезет. Не знаю, всегда ли и ко всем ли была справедлива фортуна, но со мной она обошлась более чем милостиво. Я тоже держал экзамены в два учебных заведения и, забегая вперед, скажу, что прошел в ГИТИС, к самому М. Тарханову. Но почему же так притягивало меня к себе Щукинское училище? Возможно, разгадку в себе таила книга в скромном сереньком переплете, которую я приобрел в сороковом году и с которой не расставался. Это были «Записки, письма и статьи» Евгения Багратионовича Вахтангова.