Маяковский и Лиля Брик. Падшие ангелы с разбитыми сердцами - Мария Немировская

Я всегда была очень эмоциональна – из-за моей страсти к Александру Краснощекову тоже хотела умереть… А когда режиссер Всеволод Пудовкин не ответил мне взаимностью, я выпила горсть снотворного… тогда моя жизнь почти оборвалась – страшно подумать, ведь завершись тогда моя попытка суицидом, сколько всего не было бы в моей жизни… Помню, я выздоравливала несколько месяцев. Наверное, доза снотворного была слишком мала.

Сейчас я не совершу такой ошибки – мне выписывают намбутал – он, говорят, может усыпить даже слона. Я спрятала под матрасом 11 таблеток… Ночью, когда все расходятся, я беру лист и пишу на нем карандашом:

«В смерти моей прошу никого не винить. Васик, я боготворю тебя. Прости меня! И друзья, простите…»

Володин голос в голове звучит все громче:

– Все равно ты то же самое сделаешь, все равно как я кончишь.

И я достаю таблетки, подношу горсть ко рту. Володя в моей голове словно замолкает – ждет, что я буду делать дальше. И я высыпаю лекарство себе в рот, запивая стаканом воды.

– Все равно как я кончишь, – снова говорит Володя.

Я чувствую, как его голос затихает. В голове поднимается гул, и я проваливаюсь в темноту – я засыпаю… Есть ли жизнь после смерти? А черт ее знает! Какая в сущности разница?..

Глава 2. Воспоминания о детстве

Явсегда была жуткой хулиганкой – можно даже сказать, настоящей революционеркой. Конечно, было такое время, скажете вы, но я возражу – революция и нежелание жить по правилам, подчиняться каким-то нелепым законам, быть таким, как все, и желание бороться с обыденностью и попытки изменить мир даны не каждому из нас. Даже в наше революционное время далеко не каждый решался на бунт, я же решалась. Всегда. Даже в самом юном возрасте! Конечно, тогда это были совершенно иные бунты – не такие глобальные и куда менее серьезные, но для меня они многое значили. Так я могла показать свою индивидуальность, так я могла оставаться собой в любой ситуации.

Мы с Эльзой, моей младшей сестрой, учились в гимназии, что находилась в Колпачном переулке. Кроме нас, ту же гимназию посещали Вера Брик, боготворившая своего старшего брата Осю, и Лиза Румер. С ней я дружила в те далекие годы – позже в домашнем архиве Румеров еще долго хранилась старая фотография. Две девочки в одинаковой школьной форме с передниками – Лиза и я.

Я никогда не хотела слушаться глупых правил. Помню, как в школе я пыталась протестовать против формы. Мне было 14 лет, я училась в четвертом классе. Тогда в гимназии бытовало глупое правило – нельзя было приходить в школу с распущенными волосами, даже с просто заплетенными косами было нельзя – всех учениц заставляли закладывать косы вокруг головы. Но у меня всегда были шикарные густые волосы – и косы получались такими тяжелыми, что в прическе они не держались, а если мне и удавалось уложить их, голова после школьного дня болела неимоверно!

И вот я решила воспротивиться этому глупому правилу. Но делать этой одной было бы просто глупо – единственное, что я поняла в революционное время, что революция начинается лишь тогда, когда сразу много человек попирают правила. Один – нарушитель и безумец, его скорее накажут, чем выслушают, но если людей много – глас толпы не может быть проигнорирован. И вот я уговорила моих школьных подруг на этот маленький бунт – мы пришли в школу с распущенными волосами и в таком виде вышли на молитву в зал… Конечно же был скандал! Моим родителям пришлось многое выслушать от директора школы и попытаться многое мне объяснить, но к тому времени на все у меня уже было свое мнение. Пусть это было всего лишь ребяческое начало, но именно после моего маленького бунта я почувствовала себя настоящей революционеркой…

Я удирала из дома, ходила на митинги – я чувствовала в себе силу к переменам, и этих перемен я хотела не ради неизвестных мне людей, а в первую очередь, ради себя. Я всегда оставалась женщиной и всегда помнила о том, кто я и ради чего я действую. Родители моего выбора не одобряли. Папа ложился перед дверьми и кричал:

– Лили, ты уйдешь только через мой труп!

– Папочка, ну почему ты не веришь в меня?! Не веришь в мои идеалы! Я способна на многое!

– Я знаю, – отвечал папа, садясь на полу. – Я знаю, моя девочка, но пойми, ты еще слишком юна…

– Но если не сейчас, то когда? Ведь именно сейчас у меня есть шанс изменить что-то! Неужели ты не сочувствуешь мне?

– Сочувствую. Но еще больше я боюсь за тебя! Поэтому, Лили, ты никуда не пойдешь. Ты останешься дома.

Этот диалог повторялся изо дня в день – я в слезах убегала в свою комнату, а потом удирала через черный ход.

Мы организовывали какие-то митинги, кружки, сборища. Постоянно обсуждали все, что творится в мире, требовали автономии Польши… Организовывали настоящие собрания, где каждый высказывал свое мнение, а в конце непременно подписывалась резолюция, в которой мы высказывали свое мнение… В гимназии мы организовали кружок политической экономии – нашим руководителем кружка стал старший брат моей подружки Веры Брик – Осип. Он был старше, и совсем недавно его исключили из гимназии за политическую революционную пропаганду! Высокий и красивый шатен, как было в него не влюбиться?.. Настоящий революционер и протестант, о котором мечтали все мои одноклассницы и подружки – едва ли не на каждой парте в нашей школе было вырезано или нацарапано ручкой его имя – «Ося». Именно так мы его ласково называли!

Я познакомилась с ним, когда он с сестрой зашел за мной, чтобы вместе идти к Жене, у которой в первый раз собирался наш кружок.

– Я – Верин брат, Осип, – представился он.

– Очень приятно, Лиля, – по-деловому ответила я.

Пока мы шли по дороге, говорили только о делах – как можно было думать о чем-то еще? А на следующий день Вера Брик с утра пристала ко мне с расспросами:

– Лиличка, ну скажи, как тебе понравился мой братик?

– Что? – недоумевала я. – Мне было 14 лет, и я тогда совсем не думала о мальчиках! Да и какие мальчики, когда такое творится в мире?

– Ну Лиличка, как тебе понравился Ося?

– Ося?

– Да, да! Мой брат Ося!

– Осип мне очень понравился, – честно призналась я. – Как руководитель группы. Он серьезный, уравновешенный…

Вера хихикала и улыбалась. Она-то знала, что это Ося попросил ее узнать о моем отношении к нему.

Кружок политической экономии просуществовал недолго. Началась война – и мы вынуждены были жить по особым правилам. Помню, как по ночам мы завешивали окна одеялом, собирались все вместе и тревожно ждали, что же произойдет дальше… Сначала было очень страшно, а потом уже меньше – мама и папа брали в руки карты и раскладывали пасьянс, а мы с Эльзой удобнее устраивались на диване и болтали обо всем на свете. В то время мне каждый шорох казался подозрительным.

Все ждали пока нас, как евреев, погонят из Москвы.

– Как же вы не понимаете? – плакала я. – Нас потому и бьют, что мы не защищаемся! Нужно дать отпор – настоящий отпор! И тогда, только тогда, мы сможем быть горды собой.

Мама и папа кивали – они и так смотрели за мной особенно внимательно, Эльза не доставляла им таких проблем, а вот я… Меня они считали взбалмошной и не слишком умной, может, и не напрасно. Помню, как сильно я испугалась, когда однажды ночью постучали в дверь.

Я была уверена, что это обыск, кинулась в свою комнату, хватая принесенные с митингов фотографии Спиридоновой, порвала их на мелкие клочки, которые спустила в унитаз, и заперлась в ванной.

Папа открыл дверь, но оказалось, что это всего лишь старый швейцар просил закрыть окна еще плотнее. Погрома ждали все – у папы был револьвер, а мама боялась оружия, но наша жизнь текла своим чередом.

Мы с Верой Брик были близкими подругами и через нее стали общаться с Осей ближе. Помню, как перед Новым годом я была у них в гостях, а потом возвращалась домой.

– Лиля, а можно, я провожу вас? – предложил Ося.

– Конечно, – ответила я, чувствуя себя бесконечно взрослой и прекрасной.

Мы шли пешком, потом ехали на извозчике, говоря о погоде, о политике, об общих знакомых, а потом Ося вдруг взял меня за руку и спросил:

– Лиля, а вам не кажется, что между нами что-то большее, чем просто дружба?

Помню, что мне так понравилась эта формулировка и так нравилось чувствовать себя такой взрослой и умной, что я ответила:

– Да, Осип, мне кажется…

И мы стали встречаться. Много времени проводили вместе, постоянно болтали по телефону, и Осип мне уже очень нравился, но он вдруг испугался нашего чувства и сказал мне, что ошибся и недостаточно любит меня. Боже, как было обидно и унизительно слышать это… Но я не подала виду – стала дружить с другими девочками, у которых были старшие братья, а у тех – товарищи. Вскоре я окружила себя мужским обществом и чувствовала себя просто великолепно!

Помню бал, который устраивали в гимназии, и я была там распорядительницей. О, что за чудо были эти балы – украшенные залы, нарядные юноши и девушки и мы – две распорядительницы – с большими белыми воротниками и бантами. Конечно, мы были окружены вниманием, сияли от радости и гордости, были красивы и свежи. И Ося заметил меня вновь. Подошел, пригласил на танец… Но я не забыла обиду – посмотрела на Осипа, смерив его взглядом сверху вниз и ответила: