Отзовись, кого зову! Сборник необычных историй любви… - Татьяна Груздева

Это, может, и кощунство, но мы танцевали под Моцарта. Если мелодия была совсем уж трудной – сидели на банкетке под пальмой и просто слушали. Олег не отходил от меня, откровенно сказал:

– Я этот вечер специально организовал. Ты днем была такая растерянная и одинокая, и так непохожа на здешних разряженных курортниц, стреляющих глазками с самого приезда, что я решил утроить тебе маленький бал…

Бал в январе – на фоне зимнего моря, даже легкий снежок идет за окнами, но здесь тепло. И Моцарт звучит божественно. Душа раскрывается навстречу звукам. И навстречу мягкому свету карих глаз… Никогда еще не было за мои двадцать лет, чтобы мужчина так долго, так ласково смотрел на меня. Я растерялась, слова не могла выговорить, только все больше погружалась в эту неожиданную, необъяснимую нежность. И вдруг произошло что-то странное: окружающее исчезло, остались только две точки – его глаза, но сквозь них видна стала бесконечность… Это было так, как бывает ночью, если в облачном небе откроются два чистых окошка, через которые взгляд без помех может улететь до самых далеких звезд…

«И внимая Шопену, полюбил ее паж…»

После импровизированной дискотеки в зимнем саду Олег стал приходить ко мне каждый вечер. Сначала мы гуляли в парке у моря, потом пили чай и без устали говорили. О чем? Темы проклевывались бурно, как трава под весенним солнышком. В присутствии Олега я на каждой прогулке стала замечать так много неизъяснимо прелестного – то прибрежный камень в зеленом парике из водорослей, расчесанных морем на пробор, то смешной молоденький кипарис с пахучими шишечками… Мне не терпелось разделить с Олегом все впечатления от сказочного Крыма и, удивляясь самой себе, я стала говорить так, будто поэму сочиняю. Олег понимал меня с полуслова и тоже охотно говорил, но больше о прочитанных им книгах. Он очень любил читать, постоянно носил какой-нибудь томик с собой и утыкался в него при любой возможности, даже, к моему возмущению, за чаем. Однажды увидел у меня на тумбочке «Избранное» Евгения Богата, открыл наугад, стал читать вслух:

«У одного старого философа говорится в духе давно ушедшей эпохи, что человеческие существа – замкнутые „монады“, любое общение между ними – чудо, потому что рушатся, казалось бы, непроницаемые стены. Когда же рождается особое общение: общение-понимание, то над обломками стен летают, ликуя, ангелы»…

Олег засмеялся:

– Надо же, как любопытно! А он мудр, этот писатель. Глубоко берет… Ну-ка, что там у него еще?

Олег листал книгу, цитируя то одну, то другую мысль. Он увлекся, даже раскраснелся от удовольствия, пока не натолкнулся на такие слова:

«Если можно сохранить себя как целостную личность, сохранить духовно, ценой крушения „судьбы“, надо пойти на это крушение, как шли в войну летчики на таран, как сегодня шоферы в экстремальных ситуациях кидают машину на фонарный столб или ограду моста, чтобы сохранить жизнь непредвиденно оказавшемуся на дороге ребенку».

Олег замолчал и внезапно как-то весь переменился. От его веселости не осталось и следа, он ушел в себя и даже, казалось, забыл о моем присутствии. Несколько минут смотрел перед собой, напряженно о чем-то думая. Потом стал листать книгу и вполголоса, самому себе, проговаривать отрывочные, малопонятные фразы:

– Богат уверяет, что достойная судьба и успех в жизни – совсем не одно и то же… А если не ребенок на дорогу, если душа твоя же тебе наперерез выскочила? Убить ее, чтобы не мешала комфортному жизнеустройству? Убить самое незащищенное в себе, чтобы огрубеть и уже без боли наслаждаться жизнью? Или спасти душу, но пойти на крушение удобной «судьбы»? Но кому ты нужен, неудачник? И можно ли спасти душу с таким грехом?

Наконец Олег поднял голову.

– Наташа, подари мне эту книгу, прошу тебя! Тут есть то, о чем я думаю и никак не могу решить, а Богат, он будто отвечает на мои вопросы. Мне вникнуть надо…

И я отдала ему свой любимый томик.

А потом наступил тот трудный вечер. Богат ли так повлиял на Олега или он и без этой книги пришел бы к неожиданному для меня решению – я никогда не узнаю. Но только случилось вот что. Олег не стал пить чай, который я как всегда заранее приготовила. Он подошел к окну, сжал руками подоконник и застыл, прижавшись лбом к стеклу. Я видела только его напряженную спину и затылок с мальчишеским хохолком.

– Наташа, я пришел последний раз. Это не потому, что не люблю. Постарайся понять: ты для меня человек, а не только женщина. Я тебя единственную здесь воспринимаю как человека. Мне с тобой интересно, всерьез интересно. И если я дам любви окрепнуть, это будет такое… Я на все пойду, я сломаю жизнь себе и Лиле! Ты знаешь, я женат. Там любви нет и не было: обычное кабацкое знакомство. Женился, потому что она ждала ребенка. Теперь растет сын. Ни Лиля, ни сын ни в чем не виноваты, я не хочу от них уходить, если только как гром не грянет такая любовь, ради которой…

Нет, лучше не надо! Ты обо мне ничего не знаешь, я и не хотел исповедоваться, не хотел падать в твоих глазах – если бы наши отношения продолжались. Но раз я решил, что это последний вечер, я тебе все расскажу. Мне надо, понимаешь, надо, чтобы хоть кто-то это знал. А никто, кроме тебя, не поймет.

Это сейчас я на инвалидности, а когда-то служил в разведке. Да, не удивляйся! Ну, не Штирлиц, конечно, а все-таки… К моей миссии меня готовили с детства, меня и моего друга. Так надо, чтобы на дело шли двое близких людей – они не смогут предать. А я предал. Нет, если бы я провалился и меня пытали, я бы ни за что не назвал Митю. Но я послал его выполнить задание, за которое лучше было бы взяться самому. Формально был прав: старший идет в крайних случаях, а тут вроде бы ничто не предвещало беды. Но я-то эту беду предчувствовал и в глубине души струсил. Если бы все обошлось, я об этой вроде бы мимолетной трусости потом и не вспомнил, но Митя погиб – и у меня будто глаза открылись на самого себя. И знаешь, я себя до сих пор простить не могу!

Меня потому и поразили слова Богата, что я тоже сознательно пошел, как на таран, на крушение судьбы. Не мог даже и думать о том, чтобы как-то приспособиться к жизни, найти новую работу, новых друзей… Попал в психушку, заболел туберкулезом, лишился одного легкого. Не скажешь по мне, да? Что ж, я не подаю вида, внешне держусь, вот даже женился. По пьянке, правда, но пьянка меня поначалу спасала. Сейчас уже не пью. Сейчас книги читаю. Мне все кажется: вот-вот пойму что-то главное, после чего жить станет легче, и страшное уйдет. Тебя вот встретил и поверил, что смогу начать жизнь заново. А сегодня ночь не спал и понял, что если ты мне поможешь, то дорогой ценой: возьмешь мою боль себе. Я этого не хочу! Это будет новое предательство. Свой крест я должен нести сам до конца…

Прости меня. И пойми, когда увидишь рядом Лену – ту блондинку с яркими губами, которая вчера с нами здоровалась в столовой. Мне жутко одиноко по ночам, мне нужна рядом женщина. Просто женщина – любовница, но не любимая. Любовь я себе позволить уже не могу: болит оставшееся легкое…

Олег и еще говорил, много говорил в тот вечер. Пытался окончательно уверить меня в необходимости больше не встречаться, но я видела и другое: он ждал, что я найду слова, которые помогут ему хоть в чем-то оправдать себя, хоть часть груза снять с души… Он снова и снова вспоминал Митю и рассказал, в конце концов, все подробности его гибели. Но мне было так трудно слушать, что я мало что запомнила. Я воспринимала не слова, а выражение лица Олега —отчаянное, потерянное, я следила не за сюжетом, а за болью его, которую он выливал. И очень хотела найти слова утешения. Но история была настолько неожиданной и лежала в такой далекой от меня сфере жизни, что я ничего не могла придумать. Только слушала и сопереживала. И не переставала любить его. Человек, который способен на такую силу раскаяния, что внешнее жизненное благополучие, пока не закончена работа по внутреннему очищению души, теряет для него цену – такой человек не упадет в моих глазах. Если наша душа бессмертна, то, наверное, иначе трудно спасти ее…

Когда Олег ушел, раздавленный воспоминаниями и уверенный, что чем дальше будет от меня, тем мне же лучше, я была почти в шоке. Чувствовала, что могу разделить с ним его огромную ношу и даже больше – что в силах помочь ему найти дорогу к выздоровлению, но делать несчастными его далеких жену и сына не хотела. Тогда, значит, надо согласиться с тем, что кончились наши разговоры и чаепития, кончилась любовь? Да, надо. Но больно! И уже трудно остановить ту духовную работу, которая во время его исповеди началась во мне самой, остановить поиски нужных слов…

«Это было у моря, где ажурная пена…» Я бродила вдоль берега, а в голове почему-то все крутились строчки стихов Игоря Северянина. Хотя сегодня пену ажурной не назовешь. На море был шторм, оно стало почти черным, а густая ослепительно-белая пена клокотала среди гальки и валунов, словно ее, как яичный белок, неутомимо взбивали в огромном миксере… Вертикально вздымающиеся волны, фонтаны и водопады брызг, яркий контраст черной и белой красок —колдовская картина!