Осторожно - Анастасия Михайловна Телегина

Какой странный дедок. Ходит по вагону, улыбается всем, счастливый такой. Я уже привык что в его возрасте ненависть к людям в метро достигает пика. Но может, пик уже прошёл, и он пошёл на спад, на спад ментального здоровья. Что происходит? Ладно деньги им дать, это я понял, а раздеваться-то зачем? Этот дед зачем-то снял верхнюю одежду. Ах, вот оно что! Дед решил раздеться, чтобы было удобнее танцевать. ТАНЦЕВАТЬ!!!! Он решил потанцевать. В вагоне метро. Под звуки плохой и скорее всего незаконной музыки. Но деду очевидно нравится. А всем нравится дед. Такие улыбчивые все сразу стали, смеются. Причем, видно, по-хорошему смеются, нравится он им. Хотя, что с блаженных взять? Нельзя на них сердится. Ох, а вот эти его периодически возгласы удовольствия? Ммм, он перекрикивает и микрофон, и стук колёс поезда. Звуки истинного наслаждения. Как же ему мало надо для счастья?

Слава Богу, песня закончилась, и этому цирку тоже суждено завершить свое существование. О да, дедок лезет обниматься к музыкантам и благодарить их, конечно, очень мило, но поезд скоро тронется, дорогие поспешите выйти, пожалуйста. Но музыканты активно отвечают на его любезности. Но господа, Вам там в следующем вагоне надо сыграть, денег заработать, на нормальную работу вам же лень идти, так хотя бы на этой не халтурьте. И, как и в прошлый раз, они уже выпрыгивали из полузакрывшихся дверей вагоне, чтобы дождаться следующего поезда, потому что в этот забежать они уже не успели. Мы наконец поехали, а я теперь могу спокойно почитать.

Ну что снова? Что за звуки? Что это? Что у этого деда в руках? Какой-то музыкальный инструмент? Это очень маленький синтезатор, соединенный с трубой? Или с гармошкой? Или в основе клавесин? Не знаю, что это, но выглядит это странно. А звучит? Звучит не менее странно. Странно, но интересно, никогда раньше такого не слышал. Я бы сказал, что мой музыкальный опыт достаточно большой, но такого я правда не слышал. Звук такой живой, он завораживает и не отпускает. Ты как будто катаешься на карусели, вместе с музыкой поднимаешься к высоким нотам, а потом резко падаешь к низким, но музыка не выглядит оборванной, грубой, она льётся также плавно как кисель. А вокруг все становится таким теплым и мягким, как в детстве молоко на ночь. Чувствую себя коброй перед дрессировщиком-флейтистом. Наблюдаю за тем, как виртуозно бегают пальцы деда по инструменты, как все тело увлечено игрой. Он играет не просто руками, он играет и ногами, и головой, и желудком, и сердцем. Это слышно в каждом звуке.

Мой уход в потусторонний мир был приостановлен самим музыкантом, который спросил, чего бы мы хотели послушать, что для нас сыграть? Пока моя голова наполнялась тысячами моих любимых произведений, и я выбирал самое подходящее, кто-то выкрикнул название какой-то песни, очевидно, из популярной советской комедии. Я огорчился, потому что нельзя на этом волшебном инструменте такие пошлости играть. Но боже как я ошибся. В этих звуках было все: смех, слезы, мечты о хорошем будущем, сожаления о прошедшем, о том, что послушал маму и не стал поступать на музыкальный факультет, о том, что 6 лет потратил в институте, обучаясь неинтересной профессии. В этой музыке была исповедь перед самим собой, возможно первый раз за 10 лет, что я окончил школу, я первый раз себе в этом признался. По тишине вокруг, непростой тишине, а очень громкой и очень наполненной, я понял, что это коллективная исповедь, сейчас, наверное, все для себя открыли что-то важное, все в чем-то признались. Я открыл, что моя ненависть к уличным музыкантам, актерам, танцорам, художникам и другим людям, это на самом деле не ненависть. Это самая настоящая черная зависть, потому что они делают, что им нравится. Что делаю я никому не нравится. Мне это не нравилось никогда, маме разонравилось, когда она впервые зашла ко мне в офис, а моему начальству не нравится все, за что надо платить. Поэтому я завидую. Завидую музыкантам, потому что они играют, возможно не так хорошо, как я, а все равно играют. И вообще я всем завидую, даже своим коллегам, потому что думаю, что они все счастливее меня. Но, пожалуй, это не так. Я вот сейчас смотрю в глаза остальных пассажиров и понимаю, что это не так. Здесь счастлив только этот дедушка. Возможно, во всей Москве счастлив только этот дедушка. Он не завидовал музыкантам, игравшим до него, он был счастлив за них, как за себя, счастлив их возможности играть, их таланту, навыку, вкусу он радовался как своим. Я тоже не хочу завидовать, я тоже хочу быть счастливым как этот дедушка. Хочу, чтобы глаза также светились. В последний раз я видел такие глаза на своём лице лет в 10. Весь вагон сидит, задумавшись, кто искренне улыбается, кто плачет, пожалуй, у всех есть о чем жалеть. Музыка закончилась. Весь вагон долго и громко аплодировал. Люди понесли дедушки деньги, но от них отказался. Он сказал: «Да я же так, для себя».

Скоро была станция, на которой дедушка вышел. Оставив нас одних, наедине с самими собой. Была абсолютная тишина, вот теперь уже тотальная, молчаливая и слегка пугающая. Даже парочки перестали переговариваться между собой. Моя книга упала на пол – видно отвлекся. Я поднял её, захотел включить, но потом просто убрал в рюкзак. Я был слишком наполнен, причем наполнен положительными эмоциями, чтобы отвлекаться на это антиутопическую чушь. Мне стало страшно наконец увидев свою жизнь так. Я хотел, чтобы дедушка вернулся и продолжил нам играть. От этого бы снова стало легче, снова захотелось бы жить, а страх перед завтрашними решениями бы отступил. Но я знал, что этого не произойдет. Поэтому вышел на следующей, сел в обратную сторону, доехал до казанского вокзала и купил билет до Жуковского. Там со станции я вызвал такси и приехал к своим родителям, в дом, где прошло моё детство, в дом, где меня не было больше года. Мама с папой только поужинали и совсем не ожидали меня увидеть. Я поздоровался и ничего не объясняя сел за свой старый «Красный октябрь». И стал играть.