Арабатская стрелка. Повесть - Сергей Горбачев

От таких вот слов старухи Свариной, Ивану Пантелеевичу легче не стало. Проводил до калитки, поблагодарил, да и вернулся в дом – в то же место, в те же думки.

Хозяйничал Иван Пантелеевич уже много лет один в своём доме. На одной стене грусть проглядывает – портреты тех, кто ушёл в мир иной: жена, сын, невестка… На другой радость прорывается – фотографии внуков висят: Мишка и Лерка. На старом серванте нежность просвечивает – россыпь детских фотографий в рамочках толпится: Лиза, Настя, Маруся – эти Мишкины москвички; Даня и Сонечка – Леркины киевляне. Много правнуков у председателя. Каждый год в середине июля съезжается вся эта детвора на день рождения деда Ивана, и прирастает старый сервант новыми фо́точками, скопившимися за год; накрываются столы во дворе под абрико́синой, что от старости плодоносит уже только на верхушке, но тень во дворе в любую жару держит исправно, и так неделю-другую, пока не схлынет детвора обратно по своим столицам. И снова один…

В дверь громко заколотили. Слишком громко, незваный гость словно стучал палкой.

– И чего тарабанить так, – пробормотал, поднимаясь, председатель. – Заходи, давай, открыто! – крикнул он.

В дверях стоял Васька Глод, местная достопримечательность, довольно взбалмошный, не от мира сего парень лет за тридцать, вечный «предприниматель». Над его попытками открыть очередной бизнес в Стрелковом уже даже никто и не смеялся, так искренне бросался он в новое дело с головой, забывая, чем занимался ещё вчера. И что забавно, вовсе не разбогатеть всегда Васька хотел, а пользу принести. Некоторые за это даже дурачком его считали, что тут скажешь… зато любили его в селе. А председатель вдвойне привечал Ваську, так как был тот одноклассником его внука, когда Мишка жил у деда в Стрелковом и учился в местной школе.

В руках Глод держал сложенный телескопический спиннинг, которым, очевидно, и тарабанил в дверь.

– Здравствуй, Василий, проходи. В дом-то зачем тащишь удилище своё, на рыбалку, что ль собрался? – невольно улыбнулся Иван Пантелеевич. – Брось, вон, у порога, и проходи. Чай пить со мной будешь? Садись, давай, за стол.

– Да, дядь Вань, буду. Здрасьте-здрасьте. Как там Мишка, звонит часто? – Возбуждённо-радостно улыбался в ответ Васька Глод и, не дожидаясь ответа, сам стал отвечать: – Не, дядь Вань, эт не для рыбалки, эт для отряда. Я в телике бачил. Умные они там, в Киеве, все приходят на митинг с маленьким спиннингом, хоп, разложил его в секунду, прапор нацепил и пятиметровый флаг готов для отряда. А мы шо, хуже?

– Для какого отряда? – не понял ничего председатель. – Ты что надумал, Вася?

– Ну, як же, якого – отряда самообороны, дядь Вань. У всех есть, гляньте-ка, вон, в телике, шо творят, а мы шо хуже, дядь Вань? – возбуждённо зачастил Глод. – Я и название уже придумал…

– Остановись-ка, Василий, – перебил его Иван Пантелеевич, – какой отряд? Какой-такой самообороны? Какое название? Ты что такое несёшь, Василий? – оторопев, застыл председатель с чайником в руках.

– Название хорошее, дядь Вань, правильное: отряд самообороны имени Вадима Титушки. Да, вы шо, телик совсем не бачите? Только и слышно из Киева: «титушки» – то, «титушки» – сё…

– Ну, слыха́л, конечно, но мало ли кто как ругается, там половину того, что болтают, сейчас не разберёшь, ну их, – махнул рукой Иван Пантелеевич и стал разливать заварку по чашкам.

– Ну, вот! – обрадовался Васька Глод. – Я тоже сначала не знал хто это, а потом смекнул, раз ругают по чём свет стоит, значит, надо присмотреться. В общем, в Гени́ческе на базаре вызнал я всё про него, дядь Вань. Титушка тот, простой хлопец из Ровно, спортсмен, говорят, чемпион олимпийский, по какому спорту брехать не буду, бокс там или штанга, не знаю, дядь Вань, но гонял хулюганов по Киеву будь здоров, вот и невзлюбили они его, обзываться стали… В общем, надо, дядь Вань, на флаг его поднимать, когда в отрыв пойдём. Шо мы хуже банде́ры всякой, – важно закончил Васька.

– Ну и каша у тебя в голове, – покачал головой председатель. – Да, ты пей, пей чай-то, – подвинул к нему чашку Иван Пантелеевич, – и скажи мне, сынок, это в какой же такой отрыв ты собрался, а?

– Ну, дядь Вань, – укоризненно смотрел на него Васька, – всё село только об том и болтает.

– Болтунов, смотрю, развелось, не только в телевизоре, – проворчал председатель.

– Ну, дядь Вань, – ещё более укоризненно протянул Васька. – Бабку Свариху хто зазвал, не вы шо ли? Бачил я, как она от вас щаз ковыляла. А шоб заноза эта впустую ходила куда, да ни в жисть такого не было. Я, дядь Вань, сразу смекнул, для чего вам Совет ветеранов сподобился. Вот только на деда́х, не обижайтесь, дядь Вань, далеко не уедешь, надо молодняк в отряд самообороны собирать. Да вы не бойтесь, дядь Вань, мне можно доверять. Шо я, хуже Сварихи, шо ли?

Васька Глод помолчал, громко отхлебнул чай и признался:

– Отряд як соберём, канаву копать первым делом будем.

– Какую канаву, Вася?

– Ну, як же, дядь Вань. За северной околицей дорогу в село перекопать надо срочно. По телику бачил, везде копают. А то, як попрут бандерлоги1 с севера, не сдюжим. Як думаешь, дядь Вань, сколько народу в наш отряд имени Титушки запишется?..

Долго выслушивал ещё Иван Пантелеевич Ваську, пока тот чай прихлёбывал, насилу выпроводил. Но только со стола прибрал, как в дверь тихо постучали.

– Во, дают, – изумился председатель, но вслух крикнул: – Открыто, заходьте!

На этот раз в дверях застыл директор местного санатория «Стрелок» Калина́. Деревня скора на прозвища, вот Николая Петровича Калину́ с детства и перекрестили в Колю-Ока́лину, потому как о́кал он в своей речи к месту и ни к месту.

– О! Здоро́во, председатель! Извиняй, что на ночь глядя, разговор серьёзный есть, пустишь?

– Да, пустил уже, проходи в дом Николай Петрович.

Калина достал из-за пазухи поллитровку и, хитро улыбаясь, протянул её хозяину:

– О! Держи… Со своим добром я, Пантелеич, принимай.

– Ну, значит, и впрямь разговор серьёзный, раз с магазинной горилкой пожаловал. Садись-ка за стол, Николай Петрович, вече́рять будем.

Хоть и один жил дед Иван, а борщ наловчился такой знаменитый варить, что даже Лерка, внучка его, шеф-повар киевского ресторана «Будапешт», всегда тарелку за добавкой тянула. Лерка с детства дедову еду уважала, ещё когда пацанкой гарцевала тут с Мишкой по двору.

Минут через двадцать на столе дымились две огромные тарелки горячего борща, председатель дорезал ломтями колбасу, сало, хлеб, достал из банки соленья и выставил на стол огурцы, помидоры.

– Горчичку, вот, к са́лку бери, перчи́ну в борщ, если повострее уважаешь, – предлагал Иван Пантелеевич, разливая водку в гранёные стопки.– Ну, что ж, давай, Николай Петрович, выпьем за встречу. Хотя, мы вроде, как уже встречались по утру в правлении, – хитро подмигнул он Калине. Чокнулся с ним и выпил.

– О! Ну так ведь народу по утру вокруг много, не поговорить по душам, – так же хитро смотрел в ответ Коля-Окалина, хрустко загрызая стопарик солёным огурцом.

– Да, ты ешь, Николай Петрович, ешь, а то остывает, успеем ещё поговорить-то…

Директор санатория ел, да нахваливал. Председатель подливал водки и терпеливо поддакивал. Догадывался, с чем Калина пожаловал, удивляло, что разом ходоки потянулись. Неужто и впрямь время пришло…

Дорожка от крыльца до самой калитки вела сквозь виноградник. Как часто бывает на юге, дед Иван смастерил лёгкую арочную конструкцию вдоль дорожки, перетянул её проволокой, и засадил виноградом. Это сейчас, в марте, перевитый лозой проход продувается насквозь во все стороны, но уже к маю ярко-зелёный по весне виноградный лист укроет всякого, кто шагнёт от калитки во двор.

Мужики сидели на крыльце прямо на деревянных ступеньках, Коля-Окалина курил и сетовал, что не будет туриста на побережье в этом году, а значит подзатянет пояса Стрелковое от недобору. Председатель соглашался, что тут скажешь, турист – он главный кормилец на побережье.

– Так ведь, Иван Пантелеевич, я к тебе не жаловаться пришёл, – наконец подступился к делу Калина.

– Да, уж я догадался, Николай Петрович, – усмехнулся председатель.

– О! Тогда прямо буду говорить. Сам, поди, понимаешь, Иван Пантелеевич, настала пора действовать. Ты видишь, что в Крыму происходит? Отвалится он, трещина через Стрелковое пройдёт, а мы не готовы.

– К чему не готовы, Николай Петрович?

– О! Так всё тут прахом пойдёт, председатель, неужто не понимаешь? Через две недели референдум в Крыму, отвалится он от Украины, как пить дать, а граница-то через нас идёт. Через мой санаторий! И где ты видел, Пантелеич, чтобы на границу турист загорать ездил…

Граница Автономной республики Крым, действительно, шла через Стрелковое. Само село и вся северная оконечность Арабатской стрелки находились в Херсонской области, но уже километрах в пятнадцати южнее села начинался Крым. А санаторий «Стрелок» стоял всего в километре от административной границы с автономией. Хотя, Иван Пантелеевич помнил времена, когда и Стрелковое к Крыму относилось. Да, что тут помнить, паспорт любого старика в селе открой, чёрным по белому прописано место рождения – село Стрелковое Крымской АССР, ещё когда автономия в составе РСФСР числилась. Зато потом понеслись преобразования: от автономии к области, от России к Украине, вот где-то на том пути, на какой-то административной колдобине и отвалилось Стрелковое от Крыма, приписали его к Херсонщине. «Так, ведь, одна советская страна была, мудри, не хочу. Вот и намудрили мудрилы, теперь расхлёбывай», – в который уже раз подумалось Ивану Пантелеевичу.