Послесловие к сборнику Лунная ночь - Б Скачков

Вот и оказались архитекторы здания польской фантастики в положении строителя, уже залившего фундамент и возведшего стены и стропила, но не уверенного в том, выдержат ли они проектную нагрузку и не рухнет ли под тяжестью вниз кровля, проламывая перекрытия этажей. Пока что, не видя другого выхода, они занялись умножением и накоплением количественных сдвигов (и, как мы видим, преуспели в этом), надеясь получить в будущем новое, более высокое качество.

Но вот в конце 1988 года Станислав Лем возвратился в Краков. Трудный период временного "безвластья" в польской фантастике завершился.

Что-то будет дальше?

* * *

Читатель настоящего сборника не найдет на его страницах произведений Станислава Лема, и логика такого решения издателей носит в той же мере вынужденный характер, сколь и сознательный. Во-первых, в творчестве самого Лема в последние годы явно наметился крен в сторону "крупноформатной" фантастики - ведь не вписавшиеся в сборник "Осмотр на месте" (1982), "Мир на Земле" (1987) и "Фиаско" (1987) оказались довольно-таки объемными романами. Лем и раньше не пренебрегал романной формой (кроме трех названных, у него, считая реалистическую трилогию "Неутраченное время" и автобиографический "Высокий замок", наберется еще пятнадцать романов), но разница здесь в том, что теперь писатель завершал романами изначально новеллистические циклы - "Звездные дневники", и "Воспоминания Ииона Тихого" ("Осмотр на месте" и "Мир на Земле"), и "Рассказы о пилоте Пирксе" (правда, "Фиаско" номинально к циклу не принадлежит, и Пирке "всего лишь" является одним из его героев).

Да и "Провокацию" и "Библиотеку XXI века", продолжающие линию мнимоакадемических трактатов "Абсолютной пустоты", состоявшей из рецензий и послесловий к вымышленным книгам, к фантастике можно отнести весьма условно. Во-вторых, из научно-фантастической новеллистики писателя за вычетом явно неудачных рассказов из раннего сборника "Сезам" (1954, 1955), совершенно незнакомыми советскому читателю остаются лишь "Записки" (1964) и несколько сказок из "Кибериады". И наконец, повторим уже звучавший довод: творчество незаурядного писателя, тонкого и взыскательного критика и глубокого мыслителя-философа, конечно же, заслуживает отдельного разговора.

В то же время нам предоставляется возможность познакомить любителей фантастики с творчеством других писателей, вместе с Лемом добывавших польской НФ высокую репутацию общелитературного феномена. Впрочем, "познакомить" - не совсем точное слово, ибо его можно приложить только к Мареку Баранецкому.

Что касается Конрада Фиалковского и Адама Холланека, то их имена давно на слуху у советского читателя, причем Фиалковский стал вторым (после Лема) польским фантастом, который издался в Советском Союзе "сольным" авторским сборником - "Пятое измерение".

Принадлежа к старшему поколению польских писателей-фантастов, Фиалковский и Холланек - обоих, кстати, связывает давняя и крепкая человеческая и профессиональная дружба, - естественно, прошли совершенно иную школу "воспитания чувств", чем молодой представитель "новой волны" Марек Баранецкий. И однако же все трое, относясь к числу десяти самых популярных фантастов Польши, в придачу к этому вместе с другими писателями входят в творческий актив журнала "Фантастика", а Адам Холланек ко всему прочему является его главным редактором. Именно в "Фантастике" были опубликованы все три рассказа Баранецкого, которые включены в настоящий сборник. Более того, как показали опросы читателей, "Карлгоро. Время 18-00" и "Голова Кассандры" долгое время лидировали в списке наиболее популярных произведений польского раздела журнала.

Объединяет всех троих и более глубинное сходство - приверженность к классической научной фантастике с ее строго определенным кругом тем и приемов, стремление избежать крайностей "социологической" фантастики в ее спекулятивно-политизированном варианте и безудержного, не обуздываемого мерой художественного вкуса экспериментирования - разумеется, в последнем случае не имеются в виду интересные в формальном отношении попытки соединения в одном произведении эстетик фэнтэзи и "черного" триллера (Анджей Сапковский), подчас нарочитая "легуинизация" Эммы Попик или те же лемовские псевдоэссе. Конечно, манера письма у Баранецкого заметно отличается от традиционного подхода, исповедуемого Фиалковским и Холланеком, - все-таки он больше тяготеет к так называемой "хард сайенс фикшн" - жесткой, "реалистической" фантастике; однако, если приглядеться повнимательнее, легко заметить, что он почти не отклоняется от тех тематических вешек-ориентиров, которые расставили в фантастике писатели предшествующих поколений. Так, "Голова Кассандры" при таком ракурсе зрения предстает вполне каноническим воплощением классической темы катастрофы, а "Право альтернативы", - компьютернодетективной фантастикой. Да и окрашенный в знакомые нам "телепсихотерапевтические" тона рассказ "Карлгоро. Время 18-00" укладывается в русло также довольно традиционной "экстрасенсорной" фантастики.

Детективных мотивов не избегают в своих произведениях и Фиалковский с Холланеком - ведь из произведений первого, вошедших в наш сборник, их содержат "Разновидность homo sapjens", "Опасная игрушка", "Биориск" и "Плоксис", а у Холланека безымянный рассказчик "Лазаря..." расследует автомобильную аварию. Но справедливости ради отметим, что в большинстве своем они отдают предпочтение произведениям об ученых и научных открытиях.

Каков он, коллективный портрет одного из главных героев нашего времени"? Взбалмошные и эксцентричные фанатики-сумасброды, носящиеся с бредовыми идеями, гении-затворники, в уединении от мира, втихомолку, чаще в каком-то безнадежном захолустье, какой-нибудь убогой тмутаракани создающие симфонию человеческого разума, такими они проходят перед нами: профессор Таропат, неудачник "неявной жизни" Мольнар, его удачливый (так ли?) визави Эгберг, Анадо (К. Фиалковский); и неприкаянные "Прометеи нового мира" Натан Бронкс, Ежи Фауст, безымянные Профессор ("Очко") и повествователь "Лазаря...", Петр Лигенза ("Любимый с Луны"), Глазуро ("Разлучил вас навсегда") А. Холланека...

Ученых, высшее предназначение которых - раздвигать для человечества границы мироздания, собственная отчужденность и неуживчивость замкнула в стенах плохоньких, порой пыльных и грязных, совершенно неприспособленных и недостойных великих открытий, в них совершаемых, лабораторий и убогих, тесных и полутемных, скудно обставленных жилищ. Но все эти помещения, в которых, говоря словами поэта, "томительно расцвел" очередной "безрадостный гений", - не что иное как странноприимный дом, преддверие беспредельного, безбрежного мира, куда рвется пытливый дух человечества, обретший временное пристанище в физической оболочке, скажем, Натана Бронкса или профессора Мольнара. Они "не от мира сего" и не в состоянии понять других людей, обремененных, казалось бы, такими обычными житейскими заботами. И потому каждый из них готов подписаться под гимном науке (в лице одного из главных ее представителей - математики), который произнесли уста их знаменитого литературного предтечи, такого же одержимого и изгоя - Лимфатера:

"Зато люди, равнодушные к математике, глухие к ней, всегда казались мне калеками! Они беднее на. целый мир - такой мир!.. Математическое построение - это безмерность, оно ведет куда хочет, будто человек создает его, а в сущности, лишь открывает ниспосланную неведомо откуда платоновскую идею, восторг и бездну, ибо чаще всего она ведет никуда..."

Но мир обычных людей, где конечные устремления его обитателей выражаются в категориях жизненного благополучия, а общим знаменателем, с которым соотносятся все побуждения и поступки, оказывается бестревожное, обеспеченное существование, - мир этот мстит за пренебрежение к нему, мстит метко и безжалостно. Всеми покинутым, в нищете и безвестности должен кончить свои дни профессор Мольнар. Его научный (и не только научный) оппонент Эгберг строит в горах первоклассную лечебницу, но и это тоже своеобразное бегство, подталкиваемое отчаянием и глухим, безнадежным ожиданием "на лестнице колючей разгадора б".

А мятущиеся анахореты от научных экспериментов, вышедшие из-под пера Адама Холланекв и спocoбные подчас воскресить, воссоздать наново и набело, чем устроить свою жизнь.

Впрочем, придирчивый критик, ревнитель литературного чистописания, вправе упрекнуть писателя за некоторое однообразие используемых приемов-ведь очень часто границей, которая разделяет два мира - мир "сей" и мир научных поисков, дерзких до обманчивой видимости умопомешательства экспериментирований, - выступают отношения героев с женщинами.

Действительно, даже среди включенных в настоящий сборник произведений лишь "Очко" противоречит подобной классификации. Все остальные с редкой убедительностью подтверждают ее. При этом "Его нельзя поджигать" выглядит даже менее показательным примером на фоне "Фаустерона". "Лазарь, воскресни!" или, скажем, "Любимого с Луны" и "Разлучил нас навсегда", где развитие событий происходит по схеме, главным элементом которой становится "любовный треугольник" или, в случае "Фаустерона", фигура с куда большим количеством углов. И, однако же, в этой кажущейся тривиальности сюжетной интриги обнаруживается известная логика, если вспомнить об уже упоминавшемся нами противостоянии двух миров. Писатель, не однажды уже возделывавший и детективную "почву" ("Преступления великого человека", "Княжна во Флоренции", то же "Разлучил вас навсегда"), устоял против искушения привлечь внимание читателей описанием и расследованием загадочных преступлений, введением в список действующих лиц неотразимо привлекательных молодцов с белозубой улыбкой и рельефно вылепленным торсом. Его герои вовсе не сильные и целеустремленные натуры, не примеры для подражания в затертом значении этих слов, а порой слабые, неуверенные, вечно сомневающиеся и комплексующие люди, для которых их "одна, но пламенная страсть", их религия - наука - не дает даже иллюзорного восполнения. И оттого-то, пожалуй, во всех этих нескладных и заведомо неравнобедренных треугольниках им достаются самые короткие стороны и самые острые углы. Их горький, но неизбежный удел, их крест-противопоставлять воплощенному благополучию, надежности, часто молодости и бьющей через край идеальной мужественности, олицетворяемым их удачливыми соперниками, свою систему ценностей, основанную на "томлении духа". В этом сравнении двух миров, двух противоположных по знаку первооснов бытия нет у них других козырей, выбранных из колоды житейского здравомыслия. Зато каждому из них, в отличие от их случайных антагонистов, достало душевных сил ступить на зыбкую почву новой вселенной, открыть для себя "пятое измерение" - измерение постоянного и безоглядного горения. В этом горении "пламенной страсти" каждый герой Адама Холланека "и поджег этот дом", а вместе с ним и мосты, соединявшие его с действительностью, в которой для того, чтобы живописать поведение людей, на первый случай и в первом приближении достаточно и поверхностного знакомства с элементарными законами механики.