Медвежий угол - Екатерина Бронникова

Аня. А зачем сразу ядерной? Разве я такая страшная?

Наталья. Не страшная, а странная. И от этого – подозрительная. Вдруг ты шпионка? Или диверсантка? А это, между прочим, не просто домик у железной дороги, это стратегический объект!

Наталья смотрит на Аню испытующим взглядом, ждет объяснений. Но Аня молчит. Она с ногами забралась на стул, вся спряталась в объемную куртку, как в кокон. Становиться тихо, слышно, как тикают часы. Резко раздается стук в дверь. Аня моментально соскакивает, хватает Наталью за плечи, трясет и с ужасом шепчет.

Аня. Это он, это он! Спрячьте меня! Господи! Пожалуйста, спрячьте меня! Это он!

Наталья еле отцепляет от себя Аню, толкает ее. Она падает, роняя все со стола, роняет бак с водой, вся вода разливается. Аня не поднимается, хватает Наталью за ноги и продолжает говорить.

Спрячьте, спрячьте меня! Не отдавайте меня ему! Умоляю, не надо. Это он, это снова он!

Наталья. Господи ты, боже мой! Да кто он-то? Кто?

Снова раздается стук в дверь. Голос Мишки Карабана: «Наталья Гавриловна, у вас все в порядке?»

Аня. Кто это? Это он? Это он?

Наталья. Да отцепись ты от меня! (Отрывает от себя Аню, в сторону двери.) Миша, я сейчас, сейчас.

Карабан. Пора уже! Гудит!

Наталья. Помню я, помню! Иду!

Аня. Кто это?

Наталья. Так, ты сиди тут, поняла? Чтобы ни звука! Носа не высовывай, а то зашибу, ясно? Мне поезд пора встречать, сижу тут с тобой, ненормальной!

Наталья берет брезентовую сумку, которая висит тут же, на вешалке у двери, и выходит, закрывает Аню на ключ. Слышится сигнал – состав приближается к переезду. Все в домике начинает трястись, Аня залезает под стол, придвигает стул. Гудит проходящий поезд, грохочут колеса, Аня сжалась в комок и не двигается. Постепенно шум становится все меньше и меньше, прекращается. И снова слышно, как тикают часы. Голос Натальи: «Сегодня пройдет еще один пассажирский, так я сама его встречу. Одна. Иди, Миша, давай домой. Иди». Наталья открывает дверь, входит, возвращает сумку на место. Подходит к одному из телефонов, снимает трубку.

(В телефон, сухо). Драпалюк, 44‑й километр станции Потьма́. Пассажирский поезд двести пять. Без происшествий. (Пауза, весело.) А, привет, не узнала. Богатой будешь. Да нормально все. Да ничего, как обычно. Придурок лагерный? Был, как без него. Домой отправила. Да, ушел. (Пауза.) Какие посторонние? Девушка? Ищут? (Оборачивается, смотрит на Аню, затем снова сухо.) Нет, посторонних нет. Не видела. Замечаний к подвижному составу не имею. Конец связи.

Наталья кладет трубку, что-то записывает в рабочий журнал, подходит к Ане, отшвыривает стул.

Наталья. А ну вылезай! Живо вылезай, слышишь? Быстро говори, кто ты такая, что тебе надо? Почему тебя на станции ищут? Что ты натворила? Говори!

Аня не отвечает.

Ладно, ясно. Сиди там дальше. Я вызываю полицию.

Аня. Не надо!

Наталья. Вылезай из-под стола!

Аня. Он ушел?

Наталья. Кто он?

Аня. Мой муж.

Наталья. Мишка? Мишка Карабан? Какой он тебе муж? Господи! Да тебе скорую надо вызывать! Бригаду!

Аня. Не надо! Значит, это был не мой муж?

Наталья. У меня от вас будет рак мозга! Муж, да муж! Объелся груш! Карабан это был, придурок лагерный!

Аня вылезает из-под стола.

Аня. Я так испугалась, что это он! Мне так страшно! Почему все так?

Аня начинает плакать.

Наталья. Ну, ну, ну! Мне на дежурстве еще слез не хватало!

Аня плачет громче, плечи ее трясутся, куртка спадает. Она стоит в одном нижнем белье, скрюченная, мокрая, жалкая, закрывает лицо руками. Наталья нерешительно обнимает ее, прижимает к себе. Аня рыдает еще громче.

Ну, что же ты, что же ты… Матушка моя, ну не надо, не надо, не плачь. Ну? Такая красивая, молодая, а плачешь! Ну не надо, не надо, а то я тоже заплачу. Вон, и так мы с тобой все в воде, а еще, если слезами капать, так совсем потонем!

Аня. Лучше помереть, чем так жить!

Наталья. Ну что ты, что ты! Не говори так. Нельзя так. Господи ты, боже мой! Погоди, у меня же аптечка, аптечка есть. Там же валерьянка, вот, что нам надо!

Наталья поднимает куртку, накидывает на Аню, поднимает стул, усаживает ее. Из аптечки достает какие-то пузырьки, поднимает с пола посуду, остатки воды из бака наливает в кружки и изо всех пузырьков капает туда. Тихо отсчитывает капли.

Знаешь, это проверенное средство. Валерьянка, пустырник и корвалол. По тридцать капель. Двадцать один, двадцать два. На сто грамм воды. Двадцать восемь, двадцать девять. Вот, держи. Убойное средство, лучше водки. Пей.

Аня берет кружку, пьет.

И я тоже выпью, пожалуй. А то не смена, а черт-те что!

Наталья быстро выпивает содержимое кружки, и начинает уборку. Убирает пузырьки обратно в аптечку, вытирает пол, выжимает тряпку в ведро. Аня постепенно перестает реветь.

(Показывая на тряпку). Вот в этой кофте я замуж выходила. Она, правда, белая раньше была. Красивая такая. Свадебное-то платье у нас в глуши не найти. Да и толку-то от него! Одноразовое! Вот кофта у меня эта была, да юбка. Туфли сестра дала. У нас нарядные – одна пара на двоих. Занавески вон из юбки пошила. Сначала хранила, хранила всё, а потом думаю, зачем хранить-то? На память? Все что надо, я и так помню. Вот, сюда снесла, на пост. Ветошь. Обтирочный материал, как говорится в инструкции. О, точно! Погоди! Погоди-погоди!

Наталья выходит и возвращается с каким-то мешком.

Вот, смотри, не зря я баул сюда принесла. Хотя мне по путям не привыкать ходить, по шпалам минут сорок тащилась. Это тебе не по тротуару. Давай-ка посмотрим, что тут у нас.

Наталья достает из мешка разное тряпье, какую-то одежду.

Подберем тебе сейчас по последней моде! Так, это совсем тряпье, рвань. Ладно, на тряпки. (Отбрасывает тряпки в сторону, достает кофту.) Ух ты! Смотри! Это Маши, дочки моей, на-ка, прикинь!

Наталья кидает Ане кофту, роется в пакете дальше, комментирует каждую вещь: «Фигня», «Ремок», «Большая будет», «Эту не дам, домой обратно отнесу», «Эти вроде подойдут», «Это на половик можно», «Нравится? Тоже Машкино!» и тому подобное. В итоге Аня одета в старую, но еще приличную одежду. Она совсем успокоилась, и больше не дрожит от холода.

Машеньки моей, покойницы джинсы. Царство небесное. Господи! Не к ночи помянута!

Но Аня, словно, не замечает эти слова, она смотрит теперь спокойно и ясно на Наталью.

Аня. Спасибо вам, Наталья Гавриловна.

Наталья. Да ну брось, за что спасибо-то? За ремки?

Аня. За все. За то, что не прогоняете.

Наталья. А вот с этим ты не торопись. Успокоилась, я смотрю. А теперь рассказывай, откуда ты, что за беда у тебя? Может ты воровка какая, преступница беглая, а я тут прикрываю тебя, получается так! И на станции тебя, говорят, ищут.

Аня. Да никакая я не воровка, не преступница. Дура я обыкновенная, вот и все.

Наталья. А вот с этого места поподробнее.

Аня. Я тут, в Бичивихе, жила раньше, от Потьмы́ километров пятнадцать. После школы в Москву поехала поступать.

Наталья. В саму Москву! Это ж даль такая!

Аня. А мне этого и надо было, чтоб подальше. Не поступила я никуда, естественно. Работала то там, то тут, на рынках, да всяко. Хлебом, водой перебивалась. Но все равно рада была, что в Москве, в столице, а не в засраной Бичивихе. Дура наивная. Продавцом устроилась, и комнату в общаге напополам с девочкой снимала, в Подмосковье. Казалось, что все – взрослая, самостоятельная. А когда замуж позвали, побежала не задумываясь! Еще бы! Такой солидный дядя, богач, даже по московским меркам. Продалась, короче говоря. Сначала вроде радовалась – тряпкам, машинам, квартирам. Да и он ничего был. А потом унижать стал страшно. Не хочу даже говорить как. Бил. Детей не давал рожать. И взвыла я вконец. Удавиться думала. А потом ушла просто, чемодан собрала и на вокзал. Ездила так туда-сюда, пока меня не обобрали подчистую. И в итоге с электрички ссадили. Подумали, что бомжиха.

Наталья. Ну, немудрено.

Аня. Я решила обратно в Бичивиху вернуться, к матери. Да побоялась. Найдет он там меня. Зашибет.

Наталья. Господи! У меня от вас будет рак мозга! Ты прям, как сериал рассказала! Даже не верится.

Аня. Мне самой не верится. Так страшно, так даже во сне не бывает страшно, как мне сейчас.

Наталья. Так ты на него заявление напиши в полицию!