Видимость и реальность - Сомерсет Моэм

Нет необходимости рассказывать в деталях о предпринятых мсье Ле Сюэ шагах к достижению намеченной им цели. Он был слишком важной и обремененной делами фигурой, чтобы самому заниматься этим. Но у него был доверенный секретарь, прекрасно управлявшийся с избирателями, не знавшими за кого голосовать, который наверняка знал, как представить молодой женщине, честной, но бедной, те блага, которые сулила ей в случае удачи дружба с таким человеком, как его хозяин. Доверенный секретарь нанес визит вдовствующей тетушке — мадам Саладен, и сообщил ей, что мсье Ле Сюэ, всегда идущий в ногу со временем, недавно начал интересоваться кинопромышленностью и намерен заняться производством фильма (отсюда явствует, как много может извлечь незаурядный ум из факта, который мог бы счесть незначительным человек заурядный). В ателье мсье Ле Сюэ был поражен внешностью Лизетты и тем, с каким блеском она носила одежды и ему пришло в голову, что она вполне могла бы подойти для той роли, которую он намерен был ей отвести (как все разумные люди, сенатор всегда старался как можно ближе придерживаться истины). Затем, для продолжения знакомства, доверенный секретарь пригласил мадам Саладен и ее племянницу на обед, чтобы сенатор мог удостовериться в способностях Лизетты. Мадам Саладен сказала, что поговорит с племянницей и, что, со своей стороны, считает предложение вполне приемлемым.

Когда мадам Саладен изложила Лизетте предложение и изобразила уровень, достоинство и влиятельность их великодушного знакомца, эта молодая особа пренебрежительно пожала хорошенькими плечиками:

— Cette vieille carpe, — сказала она, что может быть не совсем точно переведено как «этот старый карп».

— Какое значение имеет то, что он старый карп, если он дает тебе роль? — сказала мадам Саладен.

— Et ta soeur, — сказала Лизетта[7].

Эта фраза, обозначающая нечто вроде «расскажи своей бабушке» и звучащая довольно невинно и даже безобидно, несколько вульгарна и употребляется воспитанными молодыми женщинами, как мне кажется, только из желания шокировать. Она означает самое решительное неверие и единственный возможный перевод на обиходный язык слишком груб для моего целомудренного пера.

— В любом случае, нам следует принять это неожиданное приглашение, — сказала мадам Саладен, — в конце-концов, ты ведь уже не ребенок.

— Где он сказал, мы будем обедать?

— Шато де Мадрид. Кто не знает, что это самый дорогой в мире ресторан.

Для этого были все основания. Еда там была хорошая, погреба знаменитые, а благодаря удобному расположению ресторана поесть в нем прекрасным весенним вечером было одно удовольствие. На щеке Лизетты появилась хорошенькая ямочка, а на крупных алых губах — улыбка. У нее были отличные зубы.

— Я могу взять платье в мастерской, — пробормотала она.

Несколько дней спустя доверенный секретарь сенатора заехал за ними на такси и отвез мадам Саладен и ее очаровательную племянницу в Булонский лес. В одной из самых удачных моделей фирмы Лизетта выглядела потрясающе, а мадам Саладен — вполне респектабельно в своем собственном черном шелковом платье и шляпке, которую ей смастерила по этому случаю Лизетта. Секретарь представил дам мсье Ле Сюэ, который приветствовал их с милостивым достоинством политика, любезно принимающего жену и дочь какого-нибудь нужного ему избирателя. С присущей ему проницательностью он полагал, что именно так подумают о них сидевшие за соседними столиками люди, которые знали его. Обед прошел очень мило, и не прошло и месяца, как Лизетта перебралась в прелестную маленькую квартирку на удобном расстоянии как от ее места работы, так и от Сената. Она была убрана модным декоратором в современном стиле. Мсье Ле Сюэ пожелал, чтобы Лизетта продолжала работать. Его вполне устраивало, что в то время, которое он посвящал делам, у нее будет чем заниматься, и это убережет ее от глупостей. А он хорошо знал, что женщина, которой днем нечего делать, тратит гораздо больше той, у которой есть занятие. Умный человек учитывает такие вещи.

Но мотовство было пороком, неведомым Лизетте. Сенатор был нежен и щедр. Ему понравилось, что Лизетта вскоре начала откладывать деньги. Дом она вела экономно, одежду покупала по оптовым ценам и каждый месяц посылала своему героическому отцу определенную сумму, на которую тот покупал маленькие участки земли. Она продолжала вести спокойный и скромный образ жизни. Мсье Ле Сюэ было приятно удостовериться у консьержки, имевшей сына, которого она хотела устроить на государственную службу, что единственными посетителями Лизетты были ее тетя и одна-две девушки из ателье.

Никогда в жизни сенатор еще не был так счастлив. Глубокое удовлетворение доставляла ему мысль о том, что даже в этой жизни добрые дела вознаграждаются, ибо разве не исключительно по доброте своей он согласился сопровождать жену в ателье в тот день, когда в Сенате обсуждали Американский заем и благодаря этому впервые увидел очаровательную Лизетту? Чем больше сенатор узнавал ее, тем больше он к ней привязывался. Она была превосходной подругой, приветливой и жизнерадостной. Ее образ мыслей был пристоен и она умела внимательно слушать, когда он обсуждал с ней деловые государственные вопросы. Она взбадривала его, когда он уставал, и развлекала, когда он бывал удручен. Она радовалась, когда он приходил, а он приходил часто, обычно с пяти до семи, и огорчалась, когда он уходил. У него сложилось впечатление, что он не только ее любовник, но и друг. Иногда они вместе обедали дома, и хорошо продуманное меню и праздничная обстановка заставляли его с особой остротой ощутить обаяние домашнего уюта. Друзья говорили сенатору, что он помолодел на двадцать лет. Он это чувствовал. Он понимал, как ему повезло. Он не мог не осознавать, однако, что жизнью, исполненной честного труда и общественного служения, он заслужил это.

Тем большим ударом для сенатора было то, что после почти двух лет безоблачного счастья, неожиданно возвратившись ранним воскресным утром в Париж после встречи с избирателями, рассчитанной на уик-энд, он, отворив квартиру своим ключом и ожидая, поскольку был день отдыха, застать Лизетту в постели, обнаружил ее завтракающей в спальне tete a tete[8] с молодым джентльменом, которого он никогда раньше не видел, в его (сенатора) собственной новой пижаме. Лизетта была поражена, увидев его. Она даже, кажется, вздрогнула.

— Tiens[9], — сказала она. — Откуда ты взялся? Я не ждала тебя сегодня.

— Министерство пало, — ответил он машинально. — Меня вызвали. Мне предлагают пост министра внутренних дел. — Это было совсем не то, что он хотел сказать. Сенатор бросил в сторону джентльмена в его пижаме разъяренный взгляд: — Кто этот молодой человек?

Крупный алый рот Лизетты расплылся в самой чарующей улыбке.

— Мой любовник, — ответила она.

— Ты что, меня дураком считаешь? — заорал сенатор. — Я знаю, что он твой любовник.

— Тогда зачем ты спрашиваешь?

Мсье Ле Сюэ был человеком действия. Он подошел к Лизетте и изо всех сил ударил ее левой рукой по правой щеке, а затем правой рукой по левой щеке.

— Скотина! — вскрикнула Лизетта.

Он обернулся к молодому человеку, который не без замешательства наблюдал эту сцену насилия и, выпрямившись в полный рост, вытянул драматическим жестом руку и указал пальцем на дверь:

— Убирайтесь! — воскликнул он. — Убирайтесь!

И властная манера человека, который привык управлять толпой разгневанных налогоплательщиков и кто мановением бровей мог укротить на ежегодном собрании разочарованных держателей акций, была такова, что молодому человеку ничего другого не оставалось, казалось бы, как ретироваться. Однако он стоял на месте, нерешительно, правда, но стоял, бросив в сторону Лизетты умоляющий взгляд и слегка пожав плечами.

— Чего вы ждете? — закричал сенатор. — Чтобы я применил силу?

— Он не может выйти в своей пижаме, — заметила Лизетта.

— Это не его пижама, это моя пижама.

— Он ждет свою одежду.

Мсье Ле Сюэ оглянулся — позади него на стуле были беспорядочно разбросаны предметы мужской одежды. Сенатор с презрением взглянул на молодого человека.

— Можете взять свои вещи, мсье, — сказал он с холодным пренебрежением.

Молодой человек собрал все, подобрал лежавшие на полу туфли и быстро покинул комнату. Мсье Ле Сюэ был наделен незаурядным ораторским даром. И никогда он не использовал его лучше, чем в данный момент. Он сказал Лизетте все, что о ней думал. Ничего лестного. Он обрисовал ее неблагодарность самыми черными красками. Он тщательно выбирал самые оскорбительные для нее слова. Он призвал в свидетели все силы неба подтвердить, что никогда еще вера порядочного человека в женщину не была столь грубо попрана. Короче, он сказал все, что подсказывали ему гнев, раненое тщеславие и разочарование. Лизетта и не пыталась оправдаться. Она молча слушала, опустив глаза, и машинально крошила булочку, съесть которую помешал ей приход сенатора. Тот бросил сердитый взгляд на ее тарелку.