Грёбаный саксаул - Герман Сергей Эдуардович

– Ты писать хочешь, мальчик?

Мальчик покраснел.

Штеплер стоял перед молоденькой врачихой, а она очень внимательно рассматривала русалку, сидящую на его плече.

– Чего застыла? – недружелюбно спросил Штеплер.

– Да вот… рассматриваю.

– В постели рассмотришь.

Врачиха зарделась.

Потом мы стояли перед каким-то длинным желчного вида подполковником, который сидел за большим «начальственным» столом.

На столе стопка личных дел. Полковник берёт одну сверху, читает. Брезгливо спрашивает- фамилия, образование, специальность?

Зачем это ему было нужно, не знаю. Всё было написано на папках, которые он держал в руках. Это был заместитель областного военкома и он определял нас на государеву службу, согласно наших деловых и моральных качеств.

Военный чиновник спросил меня:

– Служить хочешь?

– Так точно! Хочу!

Заместитель военного комиссара взглянул на меня с подозрением. Обычно граждане в армию не рвались. Если они, конечно, не хотели спрятаться там от правосудия.

Но я не врал. Я действительно хотел служить.

– Ну?… И куда тебя отправить?

– Желательно в тёплые страны.

Тот взглянул на меня с ещё большим подозрением.

– В каком смысле? На Тихоокеанский флот?

На флот я не хотел. Я хотел в Афганистан. Там погиб мой друг Витя Федотов.

– Ну ты и дурак! – сказал чиновник. – Ладно! Будут тебе жаркие страны. – И что черкнул на моей папке.

– Следующий!

Часов в десять вечера нас снова построили. На плацу стояли трое военных – пузатый офицер, прапорщик и сержант.

Это были покупатели. На их плечах были синие погоны и птички в петлицах. Лётчики.

Нашу команду разделили. От тех, кто ехал в автобусе осталось восемь человек, среди них Штеплер.

Добавилось ещё трое. Один из них, чернявый, небритый и нестриженый тип, похожий на битла. Второй, тот самый, писающий мальчик. Его фамилия была Саржевский. Третий, был похож на японца, а может и на корейца. У него было широкое смуглое лицо, крупные ровные зубы, раскосые глаза.

Прапорщик держал в руках стопку дел.

Офицеру под тридцать. На погонах – четыре маленьких звездочки. Он брал в руки передаваемое ему личное дело, называл фамилию.

Призывник громко отвечал.

– Я!

Из одиннадцати человек у восьми были немецкие фамилии. У раскосого – китайская. Или корейская- Ли Ван Хе. Звали его Иван Иванович.

Капитан пристально смотрел на каждого призывника, секунду медлил, задумчиво приподнимая брови. Потом передавал папку щеголеватому сержанту с усиками.

Выезд в часть был назначен на 3 часа ночи. Что за часть, где она находится, никто не знал.

Штеплер пошёл к сержанту. Покурил. Что-то сунул ему в карман.

Вернулся, бросил.

– На юг едем. В понедельник.

Все обернулись к нему.

– Что… В понедельник? Через неделю что ли?

Штеплер пояснил.

– Нас везут в Понедельник. Город такой.

Мы задумались. Никто не мог вспомнить, где находится такой город. В какой стране.

Лохматый битл сказал:

– Это Душанбе, где- то в Средней Азии. Переводится как Понедельник.

– Грёбаный саксаул, – сказал Штеплер. – Мне мать рассказывала, что её отец с басмачами тоже воевал!

Мы сидели в зале ожидания на деревянных скамейках. Рядом с нами сидел пьяный дембель в высокой, как полковничья папаха, офицерской шапке.

Из под расстёгнутой начёсанной шинели выглядывали тельняшка и аксельбант.

– Куда вас… дети? – грустно спросил дембель.

Мы наперебой ответили – Душанбе… Средняя Азия… Где это?

– Это Таджикистан, ребятки и место это есть большая жопа на теле СССР. Там вместо хлеба едят лепёшки, а тесто для них катают на потных ляжках женщин… Но! – Сказал пьяный дембель – Зато там тако-о-о-о-оой чарс!

Это был железный аргумент. Все притихли.

Ночной Новосибирск последний раз мигнул огнями. За окнами промелькнули замёрзшие лужи, заплёванный перрон, разношерстный вокзальный народ.

Я родился в унылом посёлке городского типа. Так называли серые деревянные строения, улицы, весной и осенью утопающие в грязи, зимой засыпанные снегом. Это был самый заурядный сибирский посёлок, где жили потомки фронтовиков и зэков, русских мужиков, немцев, финнов, казаков, сосланных, раскулаченных, осужденных. Всех тех, кто привык с детства отчаянно бороться за своё существование.

Часть населения посёлка уже отсидела, другая часть готовилась сесть и потому, в самом большом авторитете у нас были личности, конфликтующие с законом.

Место моего рождения на полном основании можно было назвать посёлком лагерного типа.

Поселок жил по понятиям. Лагерную феню знали все. Безрукий фронтовик Иван Кузьмич, пенсионер союзного значения Данила Назарыч, продавщицы в магазине. Даже поселковые собаки, крутящиеся у пивных точек и винных магазинов, понимали, о чём говорят субъекты с лагерными манерами и приблатненной речью. Поселковая шпана начинала курить с десяти лет, пить вино с двенадцати. С четырнадцати носили ножи и самодельные «мелкашечные» пистолеты. Шпану сажали. Но её ряды не редели. На смену мотающим срок, приходили их младшие братья.

Незначительный процент составляла поселковая интеллигенция – учителя, врачи, местный участковый, секретарши суда. Судьи народного суда жили в городе.

На окраине посёлка располагалась воинская часть. Офицеры и прапорщики с семьями обитали рядом с частью, в серых шлакоблочных домах, похожих на казармы. Однотипные, серые дома выглядели убого. Периодически солдаты белили извёсткой бордюрные камни, добавляя светлых пятен в однообразную провинциальную жизнь.

Дети офицеров учились в одной школе с нами. Их легко можно было узнать по интеллигентным лицам и донашиваемым заграничным шмоткам.

Военный городок, это была другая жизнь, почти как другая планета. Эти люди видели мир, бывали в других городах. Некоторые даже в других странах. Это порождало зависть.

Я не был выдающейся личностью. Не писал стихов. Не играл на скрипке. Не мучил кошек. Не отрывал лапки лягушкам.

Я рос вполне обычным молодым человеком. Не хорошим и не плохим. В меру выпивал. В меру хулиганил, часто дрался и периодически огорчал родителей. А ещё я обладал авантюрным характером и очень любил читать. Набор таких черт часто приводит к тюрьме. Я же попал в армию. Не скажу, что мне повезло. Иногда тюрьма делает из человека личность, а вот армия – ломает.

Капитан и прапорщик ехали в купе. Всю дорогу их никто не видел. Было непонятно, ходили ли они в туалет?

Распоряжался всем сержант.

В первый же день он собрал всех в одном купе, сунул каждому из нас руку. И сказал, что можем называть его просто – Серёга.

Ещё он сообщил по секрету, что везут нас в учебку, «ШМАС» или школу младших авиационных специалистов, где будут учить полгода, а потом отправят по боевым частям. Он также сказал, что служба нелегка и именно от него зависит, как она сложится у нас.

Мы всё поняли. Во внутренний карман Серёгиной парадки перекочевала стопка засаленных трёшек и пятёрок.

Вагон был набит новобранцами. Нас везли летуны, остальных стройбатовцы. В первый день стройбатовцы перепились. Вечером в наш угол пришла делегация. Верховодил длинный прыщавый тип, с лицом злого волка в исполнении киноактёра Басова. Гости подошли и столпились в коридоре перед нашим проходом. Делегаты были суровы, руки как водится в карманах, на лицах скука.

Прыщавый попросил денег.

Штеплер доходчиво и лаконично объяснил, что денег нет. Он был одет в синюю майку. На его левом плече сидела татуированная русалка. На правом розовел свежий ножевой шрам. Штеплер был очень убедителен. Делегация ушла.

Через полчаса в том углу, где сидел прыщавый раздались крики: «Менты!.. Суки… чекисты!».

Штеплер сказал грустно:

– Грёбаный саксаул. Ну вот и дождались весны. Пошла белка!

Ночью, когда все уже спали, нас пришли бить. Отряд бойцов вёл прыщавый.