Иная сила - Вадим Сухачевский

И плеткой не потчевал боле.

[III] Барон Карл-Ульрих фон Штраубе, рыцарь Ордена, 19 лет

Молодой рыцарь фон Штраубе после того, как лег, несколько часов не мог уснуть. Он все думал: зачем его привезли в этот холодный город? А спросишь — так и не ответит никто. Комтур граф Литта, отводя глаза, только бормочет туманное что-то про спасение Ордена и про его, фон Штраубе, великую в этом деле миссию, а отец Иероним изрекает что-нибудь вроде: «Nemo contra Deum nisi Deus ipse»[Противиться Богу не волен никто, кроме самого Бога (лат.)] и, закатывая свои бельма, дает понять, что все эти расспросы для него «agonia Dei»[Мука Господня (лат.)].

Про свою высокую миссию в делах Ордена и про свое Die grosse Zweekbestimmung[Высокое предназначение (нем.)] молодой фон Штраубе был наслышан уже давно, однако в чем сие заключалось, было покрыто завесой тайны, а свои тайны, и малые, и великие, Орден умел хранить — и за бельмами слепых глаз, и за туманом слов.

Завтра, однако, должно было произойти что-то впрямь важное, фон Штраубе уловил это в том прахе слов, который нынче не то с умыслом, не то по нечаянности просыпал граф Литта. И сразу как почтительны стали с ним братья Жак и Пьер, прежде его почти не замечавшие. И даже за бельмами всегда сурового отца Иеронима с вечера он видел что-то похожее на благорасположение к своей персоне.

Быть может, действительно завтра он, благодаря своему Die grosse Zweekbestimmung , сумеет чем-то помочь Ордену, уже более двадцати лет после потери Мальты вынужденному скитаться по всей земле, а заодно сможет хоть немного приоткрыть завесу некоей огромной Тайны, его, фон Штраубе, с детства окружающей.

О, ради такого он готов был на что угодно — второй год мерзнуть в этой самой северной из столиц мира, где небо всегда настолько серое, что почти никогда не видно звезд, постигать этот странно звучащий язык и эти во многом непостижимые нравы, даже, подобно комедианту, бряцать завтра рыцарскими доспехами, как распорядился тот же граф Литта, ради такого он был готов.

Завтра состоится долгожданная аудиенция, которую им даст император этой необъятной страны. И он, фон Штраубе, закованный в латы, должен будет, припав на одно колено, произнести те слова, что долго выучивал и не раз повторял придирчивому комтуру: «Ваше императорское величество, все рыцарство Ордена с трепетом приветствует властелина, чья благословенная Богом страна…»

Как там дальше? Надо, пока свечу не погасил, еще раз перечитать, чтобы укрепилось за ночь.

Так фон Штраубе и поступил.

Оттого сон, который наконец стал его понемногу забирать, был томительный, без сновидений, заполненный лишь какими-то смутными предощущениями, в которые то и дело вкраплялись эти слова: «…чья благословенная Богом страна раскинулась меж всеми четырьмя великими океанами Земли во славу всему христианскому миру…»

Завтра… Что-то будет завтра?..

[IV] Император, чья благословенная Богом страна…(etsetera, etsetera)

«Between four great oceans?!..[Меж четырех великих океанов?! (англ.)] — сквозь опущенное забрало насмешничал рыцарь в черных доспехах, выгарцовывая у барьера на вороном коне. И, переходя на русский язык, с британской, однако, язвительностью прибавил: — Видимо, Индийский океан, брат мой, вы также включили в свои владения? Коли вы не осведомлены, смею вас заверить, между сим океаном и вашими владениями пролегает Индия, коя, позвольте вас просветить, пока что принадлежит…»

Это он, британский Георг, сколько бы он ни прятал лицо свое под черным забралом!

Довольно же слов! Копья наперевес! Пускай рыцарская удача рассудит, кто прав!

Понеслись!.. Под НИМ — конь белый, белее снега. И доспехи ЕГО серебряные разбрызгивают солнечный свет. И летит ОН на черного Георга Британского как на крыльях, подобно Божьему архангелу Михаилу. Недаром же имя этого архангела-воина носит и рыцарский замок ЕГО.

Сшиблись с грохотом. И вот уже поверженный черный британец вьется по земле у ЕГО копья, как змей у копья святого Георгия. Полная виктория!

Ну и как, помог вам вашParliament[Парламент (англ.)], милорд? И где ваша Индия? Там ли вы ее, милорд, ищете — под копытами моего жеребца?.. О чем вы причитаете из-под копыт? Где ваш надменный тон?«Pity for me, emperor! Iaskofmercy!»[Сжальтесь надо мной, император! Прошу пощады! (англ.)] — ах, вот о чем вы теперь!..

…Что это, однако, что?.. Померкло солнце, тьма окутала ристалище, тугая, тесная тьма. И как тогда, годы и годы назад, шаги кого-то огромного впереди, с кем не разминуться в этой тесноте.

Он тяжело ступает навстречу, а ты, уже не великий ТЫ, а совсем крохотный ты, сжимаешься в необъяснимом ужасе, чтобы сделаться еще меньше и незаметней.

Однако ОН, СТУПАЮЩИЙ, останавливается рядом с букашечнымтобоюи произносит голосом… О,тыникогда не слышал его, ноты, как и тогда, узнаёшь его по голосу… «Бедный Павел, бедный, бедный князь!..» — печально произносит ОН, твой могучий прадед, и проходит сквозь эту тьму мимо, обращая стоячий воздух в ветер колыханием своего плаща.

О чем он, великий прадед? Но ты, как и тогда, не спросишь, голос твой слишком слаб для этого. Только плащ впереди полощется на ветру, как военный стяг…

…Как всегда при этом видении, в последнее время повторявшемся все чаще, император, не успев до конца пробудиться, вскочил на постели во весь рост и прижался к холодной стене, словно бы пропуская мимо себя могучую тень. Полное пробуждение настало позже. И тогда он, вновь улегшись под пуховую перину, стал раздумывать о мрачных пророчествах, уже давно клубившихся вокруг него.

Кому это вздумалось (нынче и не вспомнишь) явить к нему прорицателя по имени Авель? А тот возьми да и напророчь, что-де царствовать тебе общим счетом четыре года, четыре месяца и четыре дня. Император был крепок здоровьем, и никакая хворь не могла бы свести его в могилу за столь короткий срок. Что же разумел дурак Авель?

Да ясно же что! То самое, за что и гнить ему, дураку, в остроге до скончания века…

А прежде Авеля кликуши какие-то пели ему недоброе: в пенье том вроде как царствия лишали. Но то давно уж было, еще в гатчинское бытие. Не иначе как матушка расстаралась их к нему подослать.

Ну а это, вчерашнее, и ни к чьему умыслу не пристегнешь. Супруги, Марии Федоровны развлечение — гадательная книга царя Соломона. На страницу шарик из хлебного мякиша кидаешь — он и указует грядущее. Забава, не более. Вот и он давеча позабавиться возрешил. Да только забава получилась невеселая. Шарик покатался немного и уткнулся в ответ, самый из всех короткий. Всего-то в нем три цифры и было: 444. Три четверки. Неужто те самые Авелем отмеренные четыре года, четыре месяца и четыре дня?

Книгу бесовскую повелел тотчас спалить в камине, дабы государыня дуростям более не предавалась, однако же запало в душу, до сего часа не унять.

Хотя вообще-то император благоговел перед тайнами. Но не пред такими же! Нет — перед истинными, великими, перед самыми непостижимыми тайнами бытия, какие дуракам, наподобие Авеля, и не грезились, перед мистическими тайнами алхимии и кабалистики, перед умеющими себя охранять тайнами древних веков…

Лишь тут он вспомнил о завтрашней аудиенции и мысленно одобрил себя за то, что дал согласие на нее.

Мальтийский орден святого Иоанна Иерусалимского — это вам не лапотник Авель, возомнивший себя провидцем; это само средоточие тайн, овеянных веками. Слышал он, что и тайны уничтоженных в давние времена тамплиеров также перекочевали туда, на Мальту.

И вот ныне этот орден после происшедшей там, на Мальте, le revolution (Боже! и туда добралась!) покорно просит приютить его на брегах Невы. Да не просто приютить, а еще и возглавить! Что ж, орден славный, прошедший через крестовые походы, ничем не замаравший рыцарскую честь. И не приютить его было бы не по-рыцарски.

Католический, правда, орден-то, и возглавлять его православному государю — оно, быть может, как-то…

Но ведь и то сказать: не языческий орден — христианский. И всем католическим государям будет в пику, что праведный орден обрел пристанище не в их владениях, а на сей угодной Богу земле.

Что еще хорошо — это как мудро решили вместе с Ростопчиным обставить сию аудиенцию. Так, чтобы митрополиты не роптали между собой. Вроде как никакой такой аудиенции — случайно забрели странствующие по свету рыцари, такое вот Божие провидение; отчего ж в таком случае государю-рыцарю их и не принять?..

А «гроссмейстер Мальтийского ордена» и в титуловании весьма недурно звучит. Император к сорока девяти своим титулам мысленно приставил и этот — выходило нехудо, очень даже не худо…

Мысли об этом настолько ублагостили его после давешнего наваждения, что снова потянуло в сон, и Морфей не замедлился, начал вязать своими путами, попавши в кои, уже не различаешь, где сон, где явь.