Посещение И. Г. Оберейтом пиявок, уничтожающих время - Густав Майринк

Есть древнее тайное учение, такого же возраста как человеческий род; оно передается из уст в уста до наших дней, но лишь немногие знают его. Оно дает нам средства перешагнуть через порог смерти, не утрачивая сознания, и кому удается этого достигнуть, тот становится владыкой над самим собою – он завоевывает для себя новое «я», а то что считалось прежде его «я», делается для него таким же орудием, как наши руки и ноги.

Сердце и дыхание останавливаются, как у трупа, когда выходит новый дух – когда мы блуждаем словно израильтяне, ушедшие от египетских котлов, наполненных мясом, а с обеих сторон, словно стены, высятся воды Чермного моря. Я должен был упражняться в этом подолгу, много раз, испытывая невероятные, ужасающие муки, пока мне, наконец, не удалось отделиться от тела. Сначала я словно парил, подобно тому как мы видим иногда себя летающими во сне – с необыкновенной легкостью, согнув колени – но вдруг меня унес темный поток, струившийся с юга на север – мы называем его на нашем языке течением вспять Иордана – и его плеск походил на шум крови в ушах. Много возбужденных голосов, источник которых мне был невидим, кричали мне, чтобы я вернулся, пока, наконец, я не начал дрожать и с тайным страхом не подплыл к скале, вынырнувшей передо мною при свете луны; я увидал стоящее на ней существо, ростом с маленького ребенка, обнаженное, без признаков мужского или женского пола; на лбу у него, как у Полифема, был третий глаз – оно неподвижно указывало мне в глубь страны.

Затем через чащу я выбрался на гладкую, белую дорогу, но не чувствовал при этом почвы под ногами – когда я хотел дотронуться до окружающих меня деревьев и кустов, то между мною и ними всегда оставался тонкий непроницаемый слой воздуха. Бледный свет, словно исходивший от гнилушек, освещал все окружающее. Очертания предметов, видимых мною, казались призрачными, размягченными, словно моллюски, изумительно увеличенными.

Молодые бесперые птицы с круглыми, наглыми глазами, жирные и обрюзгшие, словно откормленные гуси, сидели нахохлившись в исполинских гнездах и резко кричали, глядя вниз на меня; молодая козуля, едва ли способная бегать и уже имевшая размеры вполне взрослого животного, жирная словно мопс, лениво сидела во мху и тяжеловесно повернула ко мне свою голову.

Во всех существах попадавшихся мне на глаза замечалась какая-то жабья лень.

Постепенно я начинал познавать, где теперь нахожусь – в мире столь же реальном и подлинном, как и наш мир и все-таки являющимся лишь его отображением: в царстве призрачных двойников, питающихся сущностью своих земных первоначальных форм, разрушающих их и растущих до невероятных размеров, по мере того, как последние гибнут в напрасных надеждах и упованиях на счастье и радость. Когда на земле убивают мать у детенышей и они, веря и надеясь, ждут пищи и, наконец, погибают мучительной смертью, то на этом проклятом острове восстают их призрачные подобия, которые, словно пауки, высасывают стонущую жизнь из живых существ на нашей земле: исчезающие в упованиях силы бытия этих существ приобретают здесь форму, делаются пышно разрастающейся сорной травой, а почва вечно удобряется дыханием времени, потерянного в ожиданиях.

Идя далее, я вошел в город, наполненный людьми. Многих из них я знал на земле и вспоминал теперь об их бесчисленных, напрасных надеждах, о том, что они с каждым годом делались все подавленнее и все же не хотели истребить вампиров – их собственные демонические «я», – гнездившиеся в их сердцах и пожиравших жизнь и время. Здесь я увидел их в виде раздутых губчатых чудовищ, с толстыми брюхами, с выпученными, стекловидными глазами над набитыми жиром щеками, таскающихся взад и вперед.

Из банкирской конторы, над которой висела вывеска: Банк Фортуна.

Каждый билет выигрывает главный выигрыш! валила, тесня друг друга, ухмыляющаяся толпа, волоча за собою мешки с золотом, причем толстые губы громко чавкали от удовольствия: то были превратившиеся в жир и студень фантомы людей, погибавших на земле от неутолимой жажды выигрыша.

Я вступил в храмообразное помещение, колонны которого возвышались до небес; там, на троне из запекшейся крови сидело человекоподобное чудовище с четырьмя руками, с гнусной мордой гиены, источающей пену: бог войны диких африканских племен, которые, в суеверном ужасе, приносят ему жертвы, дабы испросить победу над врагами.

Вне себя от ужаса я выбежал на улицу, спасаясь от запаха разложения, наполнявшего этот храм, и в изумлении остановился перед дворцом, затмевавшим своим великолепием все, виденное мною до тех пор. Но в то же время каждый камень, конек на крыше, каждая лестница казались мне странно знакомыми, как будто я некогда воздвигал все это в моих фантазиях.

Словно будучи неограниченным владыкой и собственником дома, я поднялся по широким мраморным ступеням и прочитал на одной из дверей мое собственное имя: Иоганн Герман Оберейт.

Я вошел и увидел там себя самого за роскошным столом, одетого в пурпур, окруженного множеством рабынь, и узнал в них тех женщин, к которым в течение всей моей жизни влеклись мои чувства хотя бы даже на одно мгновенье.

Чувство неожиданной ненависти овладело мною при сознании того, что здесь пирует и наслаждается мой двойник в течение всей моей жизни и что это я сам вызвал его к бытию и одарил таким богатством, дав истекать из души магической силе моего «я» в надеждах, стремлениях и ожиданиях.

Я с ужасом вдруг убедился в том, что вся моя жизнь состояла лишь из ожиданий в различной форме и только из ожиданий – своего рода непрерывного истекания кровью – и что в общем мне оставалось всего лишь несколько часов для восприятия действительности. То, что я прежде считал содержанием моей жизни, теперь лопнуло на моих глазах словно мыльный пузырь. Я говорю вам, что все совершаемое нами здесь, на земле, влечет за собою новые ожидания и новые надежды; весь мир отравлен зачумленным дыханием умирающей, едва только что родившейся, действительности. Кто из нас не испытал нервирующей слабости, овладевающей нами в приемной врача, адвоката или же какого-нибудь чиновника? То, что мы называем жизнью, есть воистину приемная смерти. Я внезапно тогда понял, что такое время: мы сами существа, созданные из времени, тела, которые только кажутся материальными, а на самом деле являются ничем иным, как сгущенным временем.

А наше постепенное увядание по пути к могиле есть превращение во время с сопровождающими его ожиданиями и надеждами – так лед на очаге превращается снова в воду!

Я увидел, что мой двойник содрогнулся, когда во мне проснулось это сознание, и страх исказил его лицо. Теперь я знал, что мне надо делать – бороться на смерть с призраками, сосущими нас, как вампиры.

О, эти паразиты, живущие на нашей жизни, знают хорошо, что им надо быть невидимыми для людей и скрываться от их взглядов; ведь величайшее коварство черта состоит в том, что он старается отрицать свое существование. С тех пор я навеки вытравил из моей жизни понятия ожидания и надежды.

«Я думаю, господин Оберейт, что не сделал бы ни единого шага на страшном пути, избранном вами, – сказал я замолчавшему старику:

– я могу, конечно, представить, что непрестанной работой можно заглушить в себе чувство ожидания и надежды, но несмотря на это…»

«Да, но только заглушить! Ожидание все же будет жить внутри вас! Вы должны рубить дерево под корень! – прервал меня Оберейт. – Будьте здесь на земле подобны автомату! Человеку в летаргическом сне! Никогда не тянитесь за желанным плодом, если только с этим связано хотя бы малейшее ожидание, не двигайтесь, и он, поспев, сам упадет вам в руки. Вначале это кажется вам странствованием по безотрадной пустыне – быть может, в течение долгого времени – но затем вас внезапно озарит свет и вы увидите все – и прекрасное, и безобразное – в новом, невиданном блеске. Тогда для вас не будет важного и неважного, все происходящее станет одинаково важным – вы уподобитесь неуязвимому Зигфриду, омывшемуся в крови дракона, и сможете сказать про себя: „Я выплываю с белоснежными парусами в безбрежное море вечной жизни!“»

То были последние слова, сказанные мне Иоганном Германом Оберейтом – я его больше никогда не видел.

Тем временем прошло много лет; я старался, насколько было в моих силах, следовать учению, открытому для меня Оберейтом, но ожидания и надежды все же не хотят исчезать из моего сердца.

Я чувствую себя слишком слабым для того, чтобы вырвать их с корнем, как сорную траву, и теперь более не удивляюсь тому, что на бесчисленных кладбищенских могильных плитах так редко встречается надпись:

V | I

V | O