День одиннадцатый - Майя Матвеева

Задумавшись на несколько мгновений, Чарлиз перевела рассредоточенный взгляд на Оливера.

– Что ты сказал? Это намек, что я по-прежнему малолетняя? Берегись! – широко улыбаясь, она побежала на него.

Он рванулся с места, уклоняясь от почти настигнувшей ее руки, едва коснувшейся спины, пробежал круг по пустующему амбару, а затем, распахнув скрипящую, повисшую на одной петле деревянную дверь, вырвался наружу. Девушке, хоть она и была в отличной физической форме, сложно было угнаться за юношей, а он, убегая, все дальше и дальше отдалялся от нее. Став не больше одной из тех бабочек, что касались своими крыльями тела бегущей Чарлиз, обернувшись, он в знак прощания энергично помахал ей ладонью.

Чарли возвращалась домой. Сменив удобные для фехтования мужские брюки и блузу на строгое коричневое платье с закрытой шеей, как нельзя лучше подходящее для помощи на заднем дворе, улыбаясь своим мыслям, девушка ступала грубыми башмаками по зеленой траве, растущей всюду, куда только можно было кинуть взор. Когда она проходила по тропинке, пролегавшей через поле, на нее налетела пара стрекоз, вьющихся друг над другом. Они залетали в поле с близлежащего пруда, скрытого под деревьями, но манящего к себе прохладной влажностью воздуха. Чарли погналась за стрекозами, впрочем, не ловя их, а расправив руки, будто сама парила в воздухе собственными большими перламутровыми крыльями. Заливисто смеясь, она бежала вслед за насекомыми, меняя положение расправленных рук и вращая корпусом. Поднявшись на холм, она почувствовала легкое головокружение и темноту в глазах, оставаясь до полудня без завтрака, потому, стремясь обрести опору, безотлагательно приземлилась на траву. Окруженная царством колышущихся травинок, она сорвала стебель одной из них и сжала его губами. Убрав руки под голову, Чарлиз, непозволительно особе дворянских кровей, согнула левую ногу в колене, на него положив правую. В этот момент девушку занимало не это неприемлемое с точки зрения приличий положение, а высокое небо над головой. «Какое же оно далекое… – размышляла Чарли. – Невероятной, кристальной чистоты». Развевающиеся на ветру стебли канареечника вокруг нее, наполовину пожелтевшие, медленно, но сильно склонялись в разные стороны, напевая ей свою мелодию. Гимн свободной и вольной летней жизни. И надежды. Надежды на исполнение ее мечты. Именно она придавала Чарлиз сил, позволяя счастливой, с улыбкой на устах, вставать по утрам. Вера в нечто доброе и светлое, самым заветным стремлением в котором была возможность женщинам наконец показать себя, свои умения наравне с сильным полом. Благодаря стараниям Чарлиз и вслед за нею они смогут фехтовать и сражаться не хуже мужчин с ними и самими собой. Вообще делать что-то прилюдно и заниматься чем-то еще, помимо выхода замуж и рождения детей. Своим примером Чарлиз докажет, что не только ткани и кринолин, составляющие женские наряды, составляют и весь смысл жизней барышень, а кроме мыслей о выгодном замужестве и приманивании богатых женихов есть что-то еще. «А, про это лучше и не думать. Женитьба и женихи – это больная тема. Она портит настроение. Неужели в моей жизни не будет ничего, кроме поиска мужа, рождения детей и смерти? Ведь должно быть что-то еще… – задумчиво глядя на медленно проплывающие мимо облака, рассуждала девушка. – То, что приносит счастье. Нечто, что только мое. В чем я способна. В чем могу принести пользу и не только ближнему окружению. Мне кажется, я давно нашла это в фехтовании. Тем более Оливер хвалит меня. Это одна из причин, почему до сих пор я не даю обыграть себя. Вопреки этим небольшим достижениям, я не могу расти в нем, ведь кроме Оли мне не с кем совершенствовать свои умения. И так было всегда… Мне необходимо развиваться дальше, если я хочу преуспеть в нем и дать возможность миру услышать женский голос… До сих пор я спасалась усердным старанием и частыми тренировками, отдавая им свободное от хлопот по хозяйству в поместье время, но одних их явно недостаточно. Придумывая удары за противника и отрабатывая свои, уже давно я точно скитаюсь в потемках, остро нуждаясь в мудром совете более опытного наставника. Но… его нет, спросить не у кого. Рядом нет того человека, которого бы я знала, который знал бы меня и… фехтование. Приходится мыслить за него, наперед, и самой себе давать советы. Впрочем, тетушка, напротив, увидела бы только положительную сторону в этом, заметив, что предвидение – очень полезное качество в свете. Она слишком дорожит ими – качествами, что будут полезны в нем… Снова мысли увели меня от главного до высшего общества, словно больше думать не о чем… Здесь, под открытым майским небом, лежа на свежей, пахнущей летом траве, меньше всего о нем хочется вспоминать». И Чарлиз, прервав прежнее размышление, углубилась в воспоминания нынешнего сражения с другом, разбирая свои и его ошибки, вновь переживая моменты побед и неудач.

Глава 2

Дойдя до высоких ворот тетушкиного поместья, Чарли зашла во двор, внимательно всматриваясь в открывающийся перед собой фасад дома и лужайку, окружающую его. Но ни тетушки, ни миссис Хамвилл с Георгом не было видно.

«Очевидно, отдыхают после обеда. – заключила она. – Когда они гостят, его время неизменно сдвигается».

Каждый год, с мая по октябрь, в плодородные и теплые месяцы года, в имении тетушки проживала фактическая его хозяйка – вдова миссис Энн Хамвилл. Поскольку у дядюшки и тетушки Чарлиз детей не было, унаследовать их небольшие владения после смерти главы семьи, то есть дядюшки, должен был его ближайший родственник из Томплинсона, никогда не претендовавший на них – мистер Бенедикт Хамвилл. Неожиданная для всех кончина его, вскоре после смерти дядюшки, повергла в замешательство всех родственников, кроме его жены, что на следующий же день, хоть она не нуждалась ни в средствах, ни в чем-либо еще, тем не менее навестила тетушку Чарли, в скором времени организовав это поместье для своего летнего отдыха.

Тетушка, будучи по характеру женщиной мягкой и смиренной, всегда с радостью и любовью принимала дальнюю по мужу родственницу, посвящая все свое время ей и ее сыну – Георгу, впрочем, как и Чарли, которая также беззаветно любила его и миссис Хамвилл, в глубине своей души даже боготворя ее. Невинной юной душе безумно импонировала ее уверенность в себе и том, как и что та говорила, женская мудрость (по неопытности своей Чарлиз легко могла спутать ее с хитростью, не замечая в том разницы) и вообще все, что было с ней связано. Не столь много она знала аристократок в близлежащей округе, тем более умеющих превозноситься и строить из себя значимых особ, воздвигая свою персону на пьедестал почета и поклонения. Уважение и почтение к Энн Хамвилл, как к зрелой женщине, умеющей повелевать, никогда не покидали Чарлиз, тем более после того, как они стали проживать в стенах одного дома, во время острой необходимости девочки-подростка в материнской любви и уроках подражания женщине. Все это преобразовало миссис Хамвилл в глазах Чарлиз с ее четырнадцатилетнего возраста в предмет беспрекословного преклонения, наделяя безграничной силой перед поклоняющимися в лице Чарли и ее тетушки, которая, в силу возраста, не могла стать таким примером для нее. Эта добрая нерасторопная седовласая старушка больше походила на заботливую бабушку, нежели на образец женственности для юной леди. Она любила всех вокруг и, не задавая вопросов, разрешала миссис Хамвилл делать все, что той будет угодно, и в этом та никогда не заставляла себя упрашивать дважды. От своего имени она делала распоряжения по хозяйству, отдавая их как прислуге, так и тетушке, занимая ее хлопотами как на время своего пребывания, так и после того, как уезжала в Томплинсон, в собственный дом, чтобы вновь посетить поместье в следующем сезоне. Она никогда не задумывалась, удобно ли тетушке, сможет ли та принять гостей и заботиться о них не в тягость здоровью. Она искренне считала, что хлопоты о здравии Георга превыше всех остальных дел окружающих ее людей, а ее мальчику для хорошего роста и развития просто необходим свежий воздух, из-за которого каждую зиму они вынуждены были посещать самые лучшие заграничные курорты, а лето проводить в этих сельских краях.

В этом году ребенку пошел уже седьмой год. Здоровье Георга нельзя было назвать слабым. Это был упитанный розовощекий мальчик с беспечной улыбкой счастливого, беззаботного детства, всегда опекаемый гувернером и прислугой, с удовольствием принимающий и полностью отдающийся ласкам и заботам окружающих его женщин. Впрочем, любви много не бывает, поэтому он не брезговал и любовью тетушки. С младенчества жил у нее и Чарлиз, которая, не отставая от остальных, искренне привязалась к мальчику. Она любила его за радостную, широкую улыбку, за толстенькие, неповоротливые ножки в коротеньких, всегда протертых, достающих только до щиколоток (так быстро он рос) штанишках, за чистоту его детской души и наивность. Она часто играла с Георгом, проводя с ним свой досуг. В общем, они росли вместе с той разницей, что из младенца он стал ребенком, а она из отроковицы – девушкой. У них обоих поменялись система ценностей и взгляды, но вместе с тем друг для друга они по-прежнему оставались неизменно родными и понятными друг другу людьми.