Классовая война - Ноам Хомский

Во многом то же самое произошло и в этот раз. Тогда это назвали «великой победой консерваторов», потому что этого хотела определенная часть элиты. Они хотели уничтожить жалкие остатки государства всеобщего благосостояния и перенаправить социальную политику на еще большую защиту интересов власть имущих и привилегированных слоев общества. Этого они хотели. Таким образом они интерпретировали голосование. Поперек спектра. По большей части это были либералы. Практически то же самое произошло и теперь. Если вы сравните последующие выборы, вы увидите, что выборы 1992 и 1994 годов практически идентичны, с небольшой разницей в процентном отношении, приписываемой тому факту, что голосование еще больше, чем обычно, склонилось в сторону богатых.

Среди неголосовавших, которых, несомненно, большинство, подавляющее число называют себя сторонниками демократии, но то, что они подразумевают под демократией, сильно расходится с тем, что принято считать демократией на современных выборах. Недоверие к «новым демократам» разновидности Клинтона гораздо сильнее, чем к так называемым традиционным демократам, традиционным либералам. Если взглянуть на результат, то мы увидим, что те демократы, которые рассчитывали на традиционные группы избирателей, к примеру, на рабочих или женщин, так вот эти демократы вполне преуспели. Проиграли «новые демократы» типа Клинтона. Если посмотреть на опросы общественного мнения, легко понять почему. Общественное мнение решительно отвергает политику Клинтона и Гингрича практически по всем пунктам. Но большинство людей просто не чувствуют себя сопричастными. Когда их спрашивают, к примеру, важно ли было на этих выборах получить консервативный Конгресс, примерно 12 % избирателей говорят: «Да». Другими словами, практически никто. Это очень напоминает начало 80-х. Причина, по которой это происходит, заключается, повторяю, в том, что в такой политике заинтересованы привилегированные и власть имущие слои общества. Поэтому они будут кричать на всех перекрестках, что власть они получили от народа, даже если народ им никогда ничего не вручал. Это означает дальнейшее сужение спектра избирательного права. Не под давлением народа, а исключительно благодаря воле элиты. Вот чего они хотят. И в этом нет ничего удивительного. Для них это хорошо.

Клинтон и его советники решили трактовать итоги этого голосования в том смысле, что следует продолжать двигаться дальше в сторону непопулярных мер, вместо того, чтобы сказать: «Мы должны говорить с большей частью населения, которая против того, что мы делаем и еще больше против того, что делают республиканцы». Они интерпретируют это именно так, хотя опросы общественного мнения указывают на противоположное. Все потому, что они хотят действовать в этом направлении.

Д. Б.: Скажите мне такую вещь: насколько я помню, в 80-е, во время правления Рейгана, элитные средства массовой информации высказывались вполне одобрительно как в отношении его самого, так и в отношении его программы. А сейчас и New York Times, и Washington Post едко критикуют политику Клинтона.

— Так было до выборов. С тех пор они поутихли. Это входило в программу Гингрича: он хотел сфокусировать внимание на том, что сам называет «культурными аспектами». Это не лишено смысла, поскольку, когда вы намереваетесь ограбить слепых людей, вы едва ли станете заострять их внимание на вопросах экономики. Налицо два пункта программы: обворовать слепых и обогатить богатых. Я не заметил, чтобы официальные СМИ высказывались против этой программы. Вы читали, например, сегодняшние передовицы? Есть ли в них какое-нибудь осуждение Клинтона за вчерашнее заявление, что он собирается сократить состав правительства и урезать государственные субсидии на размещение ядерных отходов и т. д.? Сомневаюсь. Сам я еще газет не читал.

То, против чего они выступают и чем взволнованы, это то, что называется ими в стиле Гингрича «наступлением на культуру», потому что в действительности это такое же покушение на ценности элитных групп. Думаю, есть своего рода внутреннее противоречие в том, что элитным группам нужно быстро договариваться между собой. Для того, чтобы протолкнуть ту социальную политику, которая их на самом деле интересует, то есть распределение ресурсов к еще большей выгоде богатых и еще большее, чем раньше, понижение статуса основного населения, — так вот, чтобы скрыть все это, им и приходится добиваться общественной поддержки. Для любого дела необходима хоть какая-то поддержка. Добиться ее на социальном или экономическом поприще невозможно. Остаются «культурные аспекты». Кое-что здесь напоминает 1930-е годы, точнее сказать, Германию 1930-х. Нужно уметь направить общественное внимание на что-то еще. Отсюда сосредоточенность программы Гингрича на том, что он называет «восстановлением американской цивилизации»: а это означает сокращение прав женщин, молитвы в школах, урезывание свободы слова, нападки на гражданские свободы и тому подобные вещи. Это то, что богатые и власть предержащие не любят, потому что им это выгодно. Прежде всего, в вопросах культурной политики они предпочитают казаться «либералами». Им нужна своеобразная свобода, основы которой были бы поколеблены, если бы намерения Гингрича были серьезными. Отсюда противоречие. Это очевидно.

Пару недель назад, например, передовица New York Times выступила в защиту контркультуры.

Д. Б.: Да, меня это удивило.

— Я считаю, что ничего удивительного нет.

Д. Б.: Нет?

— Это ведь совершенно естественно. То, что они имеют в виду, когда говорят «контркультура», всегда получало поддержку с их стороны. И если бы вы провели опрос среди общественных деятелей, они бы с этим согласились. Они не хотят, чтобы их детей заставляли молиться в школах. Они не хотят, чтобы религиозные фундаменталисты указывали им, что делать. Они хотят, чтобы у их жен и дочерей были большие возможности, право делать аборт и прочие формы свободы. Они вовсе не горят желанием привносить в свою частную жизнь те ценности, о которых говорит Гингрич. Такова разновидность «контркультуры», которую они защищают. Так что, с моей точки зрения, ничего удивительного не было.

С другой стороны, была, как мне кажется, гораздо более драматичная статья на первой странице Wall Street Journal пару дней назад, в которой шла речь о «классовой войне» и «экономических классах». В США эти термины до недавнего времени не были употребительны, но теперь и они пошли в ход. Крайне интересно наблюдать, как это было сделано. В статье говорится, что существует классовая война, развивающаяся между рядовыми представителями рабочего класса, с одной стороны, — они-то и называются экономическим классом, — и представителями элиты, с другой, которые их притесняют и которые, так уж получилось, являются либералами. Эти элитарные либералы, притесняющие первых, являются носителями безумных «контркультурных» ценностей. Кто же выступает в защиту рядовых представителей рабочего класса? Так называемые консерваторы, которые на самом деле изо всех сил стараются их уничтожить. Вот вам классовая война. Они явно чувствуют себя уверенно в своеобразно понятой ими доктринальной системе, — речь о которой, в частности, шла в упомянутой вами книге 1985 года. Они чувствуют себя уверенно настолько, что допускают употребление таких слов, как «классовая война», «классовое противостояние», поскольку правящий класс отождествляется с людьми, поддерживающими эти либеральные «контркультурные» ценности. Это не тотальное искажение действительности. Если вы обратитесь к подлинно правящему классу, то есть к людям, которые владеют собственностью, инвестируют деньги, играют на бирже и т. д., вы увидите, что они, в общем, разделяют так называемые «либеральные» ценности. Вот в этом, по-моему, и кроются разительные внутренние противоречия. С одной стороны, Гингрич выбирает ту линию пропаганды, которая вроде бы является необходимой, чтобы вести мощное наступление против народа. Но некоторые элементы этой пропаганды, понятые буквально, задевают также интересы богатых и власть имущих. Здесь внутреннее противоречие, и вот почему появляются статьи, похожие на эту передовицу в Times.

Д. Б.: Это было в воскресенье, 11 декабря 1994 года. Я только хотел бы напомнить Вам об одном обстоятельстве. Вьетнамская политика была названа «безумной».

— Ну, это, видите ли, старая история.

Д. Б.: Я уже давно не помню, чтобы употреблялось это прилагательное.

— Это просто возврат в 60-е, когда говорили: «Эти ребята сошли с ума. Они не знают, как выиграть войну».

Д. Б.: Значит, Вы полагаете здесь прагматические соображения.

— Говорят ли они, что агрессия Южного Вьетнама безнравственна? Они говорят, что она безумна. Оцените всю ненормальность происходящего: мы посвящаем свою жизнь, энергию, усилия тому, чтобы спасти людей, которых нельзя было спасти, ибо они ничего не стоили. Это возвращает нас к Дэвиду Хальберстему, в ранние 60-е. Так называемые критики говорили тогда: «Вы, ребята, поступаете неправильно». Энтони Льюис, когда он наконец стал выступать против войны, около 1970 года, заметил, что все это началось с того, что хотели-то сделать как лучше, а получилось хуже некуда. Вот что было безумием.