Белый рондель - Константин Сергиенко

В доме рыцаря Трампедаха белёные стены и тяжёлая резная мебель в стиле Нюрнберга. На столе холодная телятина, сыр, вино. Тлеют в камине угли, и это в июне!

— Что происходит в городе? — спросил я. — Он будто совсем неживой.

— Близко к тому, — ответил Трампедах. — Жителей осталось мало, предместия сожжены.

— Но кем?

— Воюем. — Трампедах пожал плечами.

— Кто же сейчас властвует?

— Речь Посполитая, но не сегодня-завтра шведы придут.

— Стража говорила со мной по-немецки.

— Это наёмный отряд Замойского, он весь из саксонцев, они готовы переметнуться к шведам. Но во главе магистрата брат Николаус, добрый ливонарий, так что и рыцари в силе.

— Сержант подозревал во мне шведского шпиона.

— Леману всё равно. Леман дослужит свой срок и вернётся в Саксонию.

— Далеко ли шведы?

— Делагарди взял Везенберг.

— Значит, Дерпт будет шведский?

— Он всегда ничей, — мрачно сказал Трампедах. — То одни хозяева, то другие. Но мы, ливонские рыцари, не уйдём отсюда.

Утром стало теплее. Накинув роскошный свой плащ, я пошёл осматривать город. Этот плащ в одном из домов на Прадо[2] подарил мне Хуан де Эспина, а гардероб де Эспина, как известно, не уступит иному королевскому.

Сиротская картина. Всё ещё хмурое небо, на пустынных улицах грязь. Несчастный город! Я поднялся на Домберг. Когда-то здесь росла дубовая роща, а теперь почти голо. Иные деревья срублены на топку, иные сгорели во время бессчётных пожаров, иные снесены тяжёлым каменным ядром.

Вот Домский собор, чуть ли не самый большой в Эстляндии. Но в нём запустение. Кирпичные стены покрыты копотью, в крыше зияют провалы. С тех пор, как толпа протестантов во главе с Кестлером ворвалась в собор, с тех пор, как он дважды горел во время штурмов, Домский собор никогда уже не был в прежнем величии. Впрочем, нет, величие в нём осталось. Он возвышался на вершине холма обгоревший, суровый, ничто его не брало, ни пожары, ни ядра, ни тяжёлые мотыги протестантов.

Службы, конечно, давно не идут, деревянные ворота забиты. Епископат затворился в замке на соседнем холме, тяжёлые башни висят над усталым Дерптом, но иногда, когда я бросал туда взгляд, они как бы исчезали в туманной дымке, холм выглядел пустынным и плоским.

Долго бродил я по Домбергу. Здесь почти не видно жизни. Вот квадратная Чёртова башня, вот круглая Русская, а это Длинный Герман, и стройная Кик-ин-де-Кёк. Но от кого защитят эти старые укрепления? Европа возводит бастионы по системе Вобана, а тут всего лишь сухой ров да невысокий шильдмауэр — частокол перед главными стенами.

Я спустился с Домберга и подошёл к другому холму, где возвышался епископский замок. Вот эту твердыню взять нелегко. За первой стеной виднелась вторая, с прогулочной галереей. Два острых шпиля собора врезались в хмурое небо. Крыши разных строений, дымки, мычание скота — всё говорило о том, что замкнутая жизнь епископата вполне налажена.

Я спустился к реке Эмбаху, как называют её здешние немцы. Тяжелы и мутны воды Эмбаха, у пристани покачивается торговый одномачтовик, а в былые времена от Чудского озера шли сюда многие корабли, Эмбах тащил на себе груды товаров. Теперь и торговля зачахла, редкий купец завернёт в Дерпт, есть дороги короче и безопасней.

Верно сказал мне рыцарь Трампедах: предместий почти не осталось. Несколько понурых домишек перстами торчали среди пожарища. Что ж, оно и понятно, первое дело осадившего — пустить горящую паклю в деревянные трущобы перед стеной.

Я смотрел и смотрел в речные воды, и вдруг, как из зеркала, глянуло оттуда человечье лицо с выпученными глазами. Мимо плавно, как в похоронной процессии, протащило утопленника. Раскинув руки, он плыл по течению туда, к чудским берегам.

Я улучил момент и поговорил с кривым Антсом. Кривой Антс, крепкий белоголовый эстонец, заметно припадал на одну ногу.

— Антс, — сказал я, — куда ты вчера ездил ночью? — И положил ему в руку тяжёлый голландский флорин.

— Avtüma…[3] — пробормотал эстонец.

Я дал ему ещё одну монету.

— Я знаю, куда ты ездил, иначе как бы я мог перехватить тебя по дороге. Ты помнишь меня, Антс?

— Нет, господин. — Он прижал кулаки к груди.

— Я наведывался в город прошлым летом.

— Нет, господин, — снова сказал он.

— Кого ты возил этой ночью?

— Не знаю, хозяин велел.

— Так открой хоть, куда возил.

— Не знаю. — Он посмотрел на меня сумрачно и протянул обратно монеты.

— Оставь себе деньги, — сказал я. — Жалко, что ты не запомнил меня, но я хорошо тебя помню.

Помедлив, я добавил:

— И помню дочь твою Анну.

Но тот угрюмо молчал, глядя в пол.

Все обращают внимание на пышный плащ де Эспина, в Дерпте отвыкли от ярких одежд, а мой пурпуэн, шитый по мушкетёрской моде, не давал покоя даже миланским щёголям.

Молодой красавец поляк в синем кунтуше и лихо посаженной шапке с малиновым пером остановился посреди улицы чуть ли не разинув рот.

Я сделал вид, что не замечаю любопытства. Путь мой лежал к монастырю святой Катарины. Поляк не сводил с меня взора и произнёс довольно громко:

— Хе-хе!

— Что вам угодно? — спросил я.

Лицо поляка пылало странным негодованием.

— Бьюсь об заклад, что вы протестант! — заявил он и картинно положил руку на эфес сабли.

Я молча прошёл мимо.

— Кому, как не протестанту, носить чёрное с золотом! — крикнул поляк вдогонку.

Я обернулся.

— Вы ошибаетесь, сударь. Этот плащ подарен мне герцогом де Эспина, который, как вам известно, является рьяным католиком.

— А откуда это должно быть мне известно? — задиристо спросил поляк.

— Кроме того, протестанты не носят таких богатых одежд. Вы, сударь, католик?

— Я шляхтич, милейший, шляхтич Анджей Кавалек, да будет вам известно! И никому не позволю себя задевать!

«Задира, — подумал я. — Chercheur de noises[4], так сказать».

— А эта сабля, — добавил воинственный шляхтич, — подарена мне графом Замойским, да будет вам известно, пан!

— Любопытно, — сказал я. — Вы, верно, ловко рубитесь?

— Отменно, пан, отменно! — заверил поляк.

— Я, к сожалению, плохо владею саблей, — сказал я, — не могли бы вы меня подучить?

Он несколько растерялся, и пыл его приугас.

— Очень прошу вас, сударь, поучите меня на саблях, — кротко попросил я, — один немец вызвал меня на дуэль как раз на саблях. Не знаю, что делать, я почти не знаком с приёмами.

— Немец? — воскликнул поляк, внезапно сделавшись моим сторонником. — Что немцы, что шведы, они не годятся для сабельного боя!

— Но похоже, ваш нынешний король из шведов, — заметил я так же кротко.

Кавалек слегка замешался, но вышел из положения:

— Польский король прежде всего поляк!

— Согласен, сударь, согласен. Так как же насчёт сабель? Если вы не хотите даром, я готов возместить…

— Чепуха! — сказал юный Кавалек. — Я научу вас в два счёта! Я знаю такой отбив, что сабля летит на пять сажень в сторону!

— Когда же вы сможете преподать мне урок?

— В любое время, пан.

— Я остановился в доме у рыцаря Трампедаха.

— Трампедаха?

— Да, да. Так, кажется, его называют.

— Гм… — Кавалек словно бы удивился. — В таком случае я вас нынче увижу. Вечером я наведаюсь к Трампедаху.

Вот как, подумал я. Значит, находятся общие дела у католиков и протестантов, если бравый шляхтич Кавалек навещает ливонского рыцаря Трампедаха.

Что-то беспокоит меня, беспокоит. Внезапно останавливаюсь, замираю. То лицо, проплывшее мимо под мутным стеклом Эмбаха, ведь это лицо знакомого человека! Конечно, я не пошёл тогда вслед за утопленником и не собирался тащить его на сушу, но теперь с внезапной ясностью понял, что лицо мне знакомо, но чьё же оно и может ли быть такое? Приехать в далёкий город, сойти к реке и увидать мертвеца, с которым, быть может, когда-то знался. Вот странно…

Моё внимание привлекла доска магистрата. Это нововведение я встречал в других городах, но никак не ожидал, что афиши печатают в нищем Дерпте. Я прочитал постановления.

«Согласно “Регламенту об одежде” предписано эстонскому населению города носить крестьянское платье. Лодочник же Тийит, по кличке Корявый, явился на городскую площадь в шляпе, плаще и башмаках с железными пряжками. Немедля же был изловлен городской стражей и наказан битьём батогами. Напоминается посему, что всякое нарушение “Регламента” будет строго караться властями вплоть до сожжения неугодной одежды и наказания виновных батогами».

«Объявлено от лица епископата, что выявление ведьм и слуг Сатаны отныне будет вознаграждаться не частью имущества наказуемых, а единовременным поощрением в зависимости от рвения слуги божьего, и к тому сообщается ещё, что на сей день не выявлено ещё в дьявольской армии 52 тысячи князей, графов и маркизов, а также 5 405 928 простых чертенят».