Рыцарство от древней Германии до Франции XII века - Доминик Бартелеми

Однако не останется ли у нас такого впечатления: чем больше оснований называть знатного воина всадником, тем больше у него возможностей выделиться и усвоить рыцарские принципы поведения? В этом можно было бы разобраться, сравнив древнюю Германию или меровингскую Галлию с каролингским миром. В документах 800 г. и IX в. небывалая значимость коня (а также меча) поражает, но нам очень трудно датировать, оценить и подробно описать развитие искусства верховой езды, и Филипп Контамин мастерски продемонстрировал сложность этой задачи, призвав к осторожности при составлении «моделей».

Тем не менее в данном эссе делается попытка в общих чертах сформулировать модель. Прежде всего речь пойдет о древней Германии, то есть об очень ранних временах, так как обычаи тысяча сотого года, определяемые как обычаи классического рыцарства, которым двигали честь и гордость, очень трудно сравнивать с системой римских институтов, имевшей ярко выраженный этатичный характер. Их истоки, скорей, коренятся в аристократическом режиме, который, как мы увидим, Тацит в какой-то мере обнаруживает в Германии сотого года. Начав с него, мы, рассматривая несколько разрозненные и случайные источники, обращаясь к хроникам, в отношении которых можно задаться вопросом, не выдумывает ли автор (что тоже было бы интересно) и выбирает ли он эпизоды типичные или, наоборот, исключительные, пройдемся по документам всего тысячелетия. И постепенно, пытаясь найти правила и ограничения, перейдем по преимуществу к анализу «междоусобных войн». Хоть это понятие внушает ужас современным людям или набожным католикам, нам не следует отказываться от такого анализа, который порой преподносит сюрпризы.

Но эта книга — не более чем эссе в строгом смысле слова, с уважением и благодарностью посвященное Филиппу Контамину: набор гипотез и приблизительных оценок, дерзкий кавалерийский рейд через века, изобилующие контрастами и мутациями. Я хотел бы, чтобы это эссе побудило образованную публику и студентов по меньшей мере приобрести или вернуть интерес к средневековому прошлому, которое книги Жоржа Дюби сделали столь живым, и чтобы мои учителя и коллеги восприняли этот текст как рабочий документ, который мы — то есть они и я — вправе впоследствии уточнить и развить.

Несколько успокаивает меня тот факт, что это эссе включает некоторое число элементов, которыми оно обязано прежним работам других историков: помимо уже названных — Жана Флори, Мэтью Стрикленда, Джона Джиллингема, Джона Франса и многих других. Помощь и советы я получил тоже от многих. Ключевую роль в его появлении сыграл Дени Мараваль, который предложил мне этот сюжет и с великим постоянством и великим терпением меня поддерживал. Многим обязан я и ряду коллег и студентов, а также своему ближайшему окружению, своей жене, Оливье Грюсси и чрезвычайно деятельному коллективу издательства «Артем Файяр», особенно Натали Ренье-Декрюк.

1. ВАРВАРСКИЕ ВОИНЫ

Рыцари XII в., люди из знатных родов, полагали, что происходят от великих героев-воинов. Разве они не были через франков потомками троянцев — достойных предков римлян и, может быть, турок? Если не заходить так далеко, они знали, что их род восходит к графам Карла Великого, временная удаленность которых (триста лет) позволяла идеализировать их достоинства и подвиги в песнях о Роланде, о Гильоме, о Рауле Камбрейском. Даже если они со своей стороны старались ограничить риск войны, если по-рыцарски щадили друг друга, они этим не особо хвастались. Они, скорей, предпочитали, чтобы их изображали столь же суровыми на справедливой войне, какими были их франкские предки: так делали авторы песен «крестоносного цикла» (например, «Песни об Антиохии»).

Европа Нового времени открыла для них и для Средневековья других предков-воинов — прежде всего обитателей древней Германии, описанной около 100 г. римлянином Тацитом. Со своим ритуалом посвящения в воины и такими достоинствами, как смелость, щедрость, преданность сеньору, они выглядят достойными феодалами у врат приходящей в упадок империи, западную часть которой они вскоре завоюют. Им немного недоставало умения ездить на коне, умеренности и справедливости, чтобы стать уже рыцарями.

Происхождение Средневековья от германцев через посредство франков или других народов, таких как готы, бургунды, лангобарды, англосаксы, вполне правдоподобно — я имею в виду социологический смысл слова «происхождение», отнюдь не этнический. Франки образовались в III в., и в их состав вошли многие германские народы, описанные Тацитом. Став хозяевами Галлии, они ввели или возвратили воинские приемы и обычаи, которых Римская империя не применяла или не сохранила и из которых позже действительно вырастет рыцарство. Сходство между образом жизни германцев и феодальным обществом неоспоримо. Вот почему не только книги XIX в. о Средних веках и рыцарстве, но даже крупные новейшие исследования, как труды Франко Кардини и Жана Флори, начинают с древней Германии или не обходят ее вниманием.

Мне тоже кажется, что без Тацита обойтись нельзя. Однако при условии, чтобы, ссылаясь на него, не делать биологическими или духовными предками средневековой знати одних только древних германцев. Ведь эта знать возникла благодаря слиянию разных родов, германских и римских, галло-римских и галло-германских: хороший пример — генеалогия Карла Великого. С VI в. франкская монархия как политический или социальный режим сама была смесью, результатом слияния разных наследий или, скорей, как в 1875 г. осознал Нюма-Дени Фюстель де Куланж, оригинальной и функциональной их разработкой на основе различных элементов. Так что история прелюдий к «рыцарству» рискует оказаться намного сложней, чем можно ожидать на первый взгляд: речь должна идти не только о дополнениях к «германской системе» и о ее смягчении, надо также понять, как означенная система сумела избежать эрозии за период между сотым и тысяча сотым годами, — или же, может быть, ее разработали заново.

Например, на полдороге от Тацита к Ордерику Виталию один автор приводит довольно негативное свидетельство о франках, — а именно епископ Григорий Турский (573–594) в «Истории франков». Действительно, франкских королей VI в., Хлодвига и его династию, как и их лейдов (аристократию), он часто описывает в черных красках. Такое впечатление, что они не имели ни одного воинского достоинства, ни смелости, ни верности, а были извергами, предателями и деспотами, антиподами рыцарства. И странно, что они христиане.

Какова в этом контрасте доля реальности, связанная с возможным отходом варварского воина от прежних идеалов под влиянием испорченного римского мира, и что привнесли оба источника? В самом деле, Тацит — это римлянин, который идеализирует варваров из внешнего мира как бы в порицание некоторым представителям мира своего. Григорий же — подданный франкских королей, брюзга или моралист, и видеть истинную «добродетель», высшую силу и справедливость он не желает ни в ком, кроме как в святых — воображаемых существах, живущих в более высоком мире, чем дольний. Не преувеличивает ли каждый из них, притом по-своему?

Их прекрасные тексты, насыщенные или перегруженные — как угодно, доминируют среди документации о германцах и франках, составленной современниками, и предоставили позднейшим историкам материал для создания собственных концепций. Образ древней Германии часто позволял им воскрешать миф о воинской доблести предков. Образ меровингской Галлии, которую после Франсуа Гизо (1846) часто рассматривали как изнанку германской декорации, наконец выявленную Григорием, давал им возможность описывать насилие и хаос, реакцией на которые в конечном счете якобы стало изобретение рыцарства и создание всей французской цивилизации. Присмотримся ко всему этому ближе. И даже не побоимся отправиться дальше в глубь истории, чем во времена Тацита, ведь не он первым воздал хвалу варварской доблести.

ГАЛЛЫ И ГЕРМАНЦЫ

На земле Галлии, как и соседней Германии, с VIII в. до н. э. человек из элиты отличался тем, что владел конем и неким подобием железного меча. Не господствовал ли знатный воин над крестьянином еще с тех пор? Не навязывал ли он, во всяком случае, свой престиж и авторитет простым безлошадным воинам, хуже вооруженным и хуже защищенным, чем он, — настолько хуже, что он мог сделать их своими подручными и данниками?

Об общественных отношениях у «наших предков галлов» известно немногое. Археология сообщает о настоящем социальном расслоении и о переменах в облике жилища и в экономике, прежде всего благодаря контактам с марсельскими греками и другими обитателями Средиземноморья. А то, что говорят о галлах их завоеватель Цезарь (с 52 г. до н. э.) и греческий географ Страбон (ок. 18 г. н. э.), скорей, лестно для них, хоть и схематично.

«Было некогда время, — по словам Цезаря, — когда галлы превосходили храбростью (virtute) германцев»{1}. Тогда они основали колонию в одном лесу, за Рейном, — колонию вольков-тектосагов, и этот народ «пользуется большой славой за свою справедливость и военную доблесть». Можно подумать, древние галлы или по меньшей мере их вожди первыми изобрели рыцарство! Правду сказать, Цезарь и Страбон делают его, скорей (если это на самом деле «рыцарство»), в равной мере принадлежностью обеих групп народов, галльских и германских, которая лучше сохранилась у последних.