Рассказы - Хавьер Мариас

— Что, не пришел? — поинтересовался я.

— К счастью, нет, — подтвердил он, опираясь, я думаю, больше на интуицию.

— Много работы он вам задает? Я хотел спросить, часто ли вам приходится действовать, то есть по-настоящему, с опасностью для жизни?

— Не так часто, как хотелось бы. Вы ведь представляете себе, что у нас за работа: с одной стороны, ты все время в напряжении, а с другой стороны, почти ничего не делаешь. Ты все время начеку, твоя задача — опередить. Я пару раз набрасывался на важных шишек, которые собирались только поприветствовать босса. Все как полагается: руки им назад закручивал, нейтрализовал и оплеух навешивал. А потом мне самому как следует влетало. Так что и опережать тоже нужно с умом. А так почти никогда ничего не происходит, и пропадает всякое желание быть настороже, потому как чувствуешь, что на самом деле это никому не нужно.

— Понятно, человек расслабляется.

— Не то чтобы расслабляешься, но трудно бывает себя заставить. Вот напарник мой, который идет рядом с боссом, когда я иду впереди, тот действительно расслабляется. Даже я это замечаю и иногда ему выговариваю. Он, пока ждет, развлекается карманными видеоиграми, он без них жить не может. А так нельзя. Вы меня понимаете?

— Понимаю. А ваш босс, как он к вам относится?

— Да как вам сказать? Мы для него невидимки. Наше присутствие его не смущает, он при нас может чем угодно заниматься.

— Чем угодно?

Охранник взял меня под руку и развернул в сторону касс тотализатора. Сейчас я и сам испытывал неловкость, оттого что шагал рядом с таким высоким человеком. Он явно опекал меня — возможно, он просто привык вступать именно в такие отношения: привык охранять. Он поколебался с минуту, потом сказал:

— Ну, например, с бабами в машине. Он в этих делах чистая свинья. Что-то у него тут, — он постучал по виску, — не в порядке. Слушайте, а вы случайно не из газетчиков?

— Нет-нет, — поспешил я успокоить его.

— Тогда ладно.

Я поставил на восьмой номер, а он на четырнадцатый — он был человек упрямый (или суеверный), и мы вернулись на трибуны. Сели и стали ждать третью скачку.

— Как поступим с биноклем?

— Если хотите, я буду смотреть старт, а вы — финиш. Я перед вами виноват.

Он опять взял бинокль, не потрудившись снять его с моей шеи. Но сейчас мы сидели близко друг от друга, и ремень даже не натянулся. Секунду он смотрел в сторону лож, потом положил бинокль мне на колени. Мой взгляд снова упал на его башмачки — все-таки они ему совсем не подходили, его большие ступни выглядели в них очень по-детски.

Когда началась скачка, он пришел в возбуждение и громко кричал лошади под номером четырнадцать: "Давай, Нарния, покажи им! Жми!"

Лошади это не помогло, она начала скачку неудачно и пришла только четвертой. Мой восьмой номер пришел вторым, так что мы с отвращением ("Вот вам!") порвали и выбросили свои билеты.

Вдруг я заметил, что вид у него подавленный. Проигрышем это объясняться не могло.

— Что-то случилось? — спросил я.

Он ответил не сразу. Сидел, сильно наклонившись вперед, опустив голову между коленями, — можно было подумать, что его тошнило и он боялся, если его все-таки вырвет, испачкать брюки, — и смотрел в землю, на обрывки билетов.

— Нет, — ответил он наконец. — Просто третья скачка кончилась, и если босс с моим напарником придут, то придут очень скоро. И если он придет, я должен буду действовать.

— Вам нельзя уходить отсюда и прекращать наблюдение?

— Да, мне нужно оставаться здесь. Вы побудете со мной? Если хотите, спуститесь в паддок, сделайте ставки, а потом возвращайтесь. Я пока возьму себе бинокль. На всякий случай.

Он дал мне десять тысяч песет, чтобы сыграть в паре, и еще пять, чтобы поставить на победителя. Я спустился и быстро сделал ставки — очереди еще не было. Когда я вернулся, охранник по-прежнему сидел опустив голову. Он совсем не был похож на бдительного стража. В глубокой задумчивости он поглаживал бачки.

— Пришел? — мой вопрос вывел его из задумчивости.

— Нет еще, — ответил он, поднося бинокль к глазам и глядя в сторону лож (жест почти уже автоматический). — Может, сегодня уже не придет.

Вид у него по-прежнему был подавленный. От его добродушия и веселости не осталось и следа, он был темен как туча. Он больше ни о чем меня не спрашивал, вообще больше не обращал на меня внимания. Я уже собирался сказать ему, что хочу посмотреть скачку внизу, где смогу обойтись без бинокля, и покинуть его, но потом забеспокоился о его работе: он весь ушел в себя, именно тогда, когда ему предстояло приступить к выполнению своих обязанностей, он меньше всего был готов к их выполнению.

— С вами все в порядке? — спросил я и, чтобы напомнить ему о его работе, предложил: — Если вам плохо, я могу пока вести наблюдение вместо вас. Только скажите мне, кто ваш босс…

— Не нужно никакое наблюдение. Я знаю все, что сегодня случится. Или уже случилось…

— Как это?

— Послушайте, к тому, кто платит тебе за то, что ты его охраняешь, особой любви не испытываешь. Мой босс, я уже вам говорил, меня в упор не видит, имени-то моего толком не помнит, все эти годы он меня почти не замечал, только взбучки устраивал, если я слишком в работе усердствовал. Он дает приказы, я их выполняю, он говорит, где и когда я должен находиться, и я туда являюсь. Вот и все. Я забочусь о его безопасности, но любить я его не люблю. Не раз до того доходило, что я готов был сам устроить на него покушение. Просто чтобы он почувствовал опасность, понял, что я ему необходим. Ничего серьезного — так, маленькая драка в гараже: подстеречь его там в свой свободный день, разыграть комедию, напугать… Но мне и в голову прийти не могло, что нам когда-нибудь и в самом деле придется его прикончить.

— Прикончить?! Кто его должен прикончить?!

— Мы с напарником. Вернее, или он, или я. Может, он это уже и сделал. Хорошо бы. Если так, то босс сюда уже не придет: он сейчас дома на ковре лежит. Или в багажнике. А если он все-таки здесь появится, то, значит, мой напарник не смог, и придется мне. По дороге с ипподрома, в той же машине. За рулем будет мой напарник. Веревка или выстрел в затылок. Хоть бы они не пришли. Говорю вам: симпатии у меня к нему никакой, но убивать самому… Не по душе мне это.

Я подумал было, что он шутит, но до этого момента он не производил впечатление человека, способного шутить. Скорее, наоборот. Именно поэтому — мелькнула у меня мысль — он и смеялся так моей совсем не смешной шутке. Люди, не умеющие шутить, очень удивляются, когда это удается другим, и очень за них радуются.

— Я не совсем понимаю… — произнес я.

Охранник продолжал теребить бачки. Потом посмотрел на меня искоса:

— Все вы понимаете. Я очень ясно выражаюсь. Еще раз повторяю: симпатии у меня к нему нет, но я был бы рад, если бы они не пришли, если бы мой напарник сам все смог сделать.

— А зачем его убивать?

— Это долгая история. Из-за денег, конечно, тоже, но еще иногда просто нет другого выхода. Иногда приходится делать такое, от чего тебя тошнит, но делать нужно, потому что, если не делать, будет еще хуже. С вами такого не случалось?

— Случалось, — согласился я. — Но до таких… крайностей не доходило… — Я бросил взгляд в сторону лож. — Но если все это правда, зачем вы мне все это рассказываете?

— Да мне все равно. Вы же не побежите никому ничего сообщать. Даже если завтра об этом будут писать все газеты. Никто никогда ни во что не хочет ввязываться. Вам же хуже, если вы куда заявите — затаскают, допросами замучают. Никто ничего никому не рассказывает, если не может извлечь из этого выгоды. А уж полиции помогать — совсем последнее дело. Этим никто заниматься не будет, и вы не будете. А у меня сегодня никакого желания нет хранить секреты.

Я взял у него бинокль и навел его на ложи. Они были почти пусты — наверное, все ушли в бар или в паддок. До скачки оставалось еще несколько минут. Да и что я мог увидеть? Я не знал его босса, разве что увидел бы человека, у которого на лице написано, что он очень богат.

— Там он? — боязливо спросил мой спутник, глядя на скаковую дорожку.

— Да вроде нет. Там вообще почти никого нет. Взгляните сами.

— Да нет, подожду еще. Пока скачка не начнется и все не подойдут. Вы мне скажете?

— Скажу.

Мы замолчали.

Я смотрел на его ботинки (теперь он сдвинул ноги), а он разглядывал запонки на манжетах своей бледно-розовой рубашки. Я поймал себя на том, что мне хочется, чтобы тот человек, его босс, был уже мертв. Чтобы его уже не нужно было убивать.

Трибуны постепенно заполнялись, теперь нас окружали люди, и нам пришлось встать, чтобы видеть дорожку.

— Возьмите, — протянул я ему бинокль. — Мы договаривались, что сначала ваша очередь.

Телохранитель взял бинокль и резким движением (точно таким же, каким он выбил мой бинокль у меня из рук) поднес его к глазам.