Когда я был вожатым - Николай Богданов

— Ну и торговка, что же тут такого? Нам жить нечем.

Отца моего беляки зарубили под Воронежем… Вот мать и торгует. У Перовского вокзала, в обжорном ряду, студнем… Кому нужно<p>— пожалуйста!

Дружный хохот покрыл эти слова. Но сам Котов не улыбнулся.

— А ты кто? — спросил я стриженую.

— Я вожатая звена «Красная Роза», Маргарита.

— Бывшая Матрена, — пискнул узкоплечий, большеголовый мальчишка и тут же присел, получив от девчонки щелчок в макушку.

— Ну да, буду я еще носить поповское имя. Мне его без моего согласия дали. Хочу<p>— и буду Маргаритой, и никто мне не запретит! А кто назовет по-старому, тот получит!

— Она вожатая, потому что у нее мать вагоновожатая! — пискнул опять паренек и спрятался под парту.

На все эти шутки снисходительно поглядывал важный, толстый пионер в очках.

— Уйми своего Игорька, доктор! А то мы ему живо ежиков наставим.

— Почему он доктор? — спросил я. — Потому что в очках?

— У него отец тоже доктор.

— Доктор паровозов, — важно ответил толстяк.

— Просто слесарь по ремонту паровозов, это он важничает! — закричали девчата.

Выяснилось, что доктором прозван Ваня Шариков, вожатый звена «Спартак».

— У нас две Раи<p>— одна маленькая, другая большая…

Вот она, самая толстая. Из нее маленьких две получится.

— Рая-маленькая сама пришла, а большую папа привел.

— Чтобы похудела!

— Чтоб ее коллектив воспитал, а то она очень рыхлой растет… Одни мечты и никакой инициативы. А теперь время не то… не для таких.

— И две Кати у нас<p>— одна беленькая, другая черненькая.

Всех я в тот раз не запомнил, конечно. Народец, как видите, разношерстный. В основном дети городской бедноты. Что же их собрало вместе? И я спросил, почему они хотят быть пионерами и что думают делать.

— Насчет почему пионеры<p>— это понятно: хотим быть передовыми. Не ждать, пока вырастем, сейчас действовать… А вот как<p>— мы еще не знаем…

— А я знаю! — выскочил очень чистенько одетый мальчишка с нарисованными химическими чернилами усами. — Давай, вожатый, подготовимся… сухарей там, оружие<p>— и на подпольную работу в Германию. Мы маленькие, через границу проскользнем<p>— шуцманы нас не заметят… А с немцами чего проще геноссен, ауфвидерзеен!

— Да не слушайте, это Франтик, фантазер, — оттащила его девочка сильной рукой. — Лучше всего агитпоход.

На смычку с деревней!

— Мальчишкам даешь экспедицию на басмачей! В горы, разведчиками… А девчонки пусть на борьбу с паранджой<p>— раскрепощать женщин!

— Да постойте вы, пусть вожатый скажет.

Многие бы заткнули уши от такого шума. Но я, как старый комсомольский активист, находил в этой бурливой стихии особую прелесть, это напоминало мне начало нашей комсомолии. Давно ли мы сами были такими!

С улыбкой посматривал на меня и на ребят взрослый человек, сидевший в сторонке у окна и ни во что не вмешивавшийся.

У него было темное, продубленное какими-то нездешними ветрами лицо и белые как снег волосы.

— Все правильно, — сказал я, — но все в свое время, а сейчас посмотрим, умеете ли вы ходить строем. А ну, на линейку строиться! Шагом марш!

Вышли ребята в старинный парк, прилегающий к школе, построились на влажной тропинке в тени больших лип.

Стою перед строем, объясняю законы юных пионеров, рассказываю про обычаи и замечаю<p>— некоторые ребята поджимают под себя ноги<p>— то одну, то другую.

— Чего это вы, как журавли на болоте?

— Тропинка холоднющая, пятки зябнут.

Вижу<p>— многие босиком.

— Вы что, обувку дома забыли?

Молчат босоногие, застеснявшись.

— Родители не дали. Говорят, обувка нужна в школу ходить, ее беречь надо, — важно сказал Шариков, посмотрев на свои заплатанные ботинки.

Переглянулись мы с седым человеком<p>— бедновато, мол, живут еще наши люди, детскую обувочку чиненую-перечиненую берегут! Учти, мол, говорил его взгляд. Я учел и, оставив словесность, переключился на разминку.

— По тропинке бегом, марш!

Полюбовавшись на ребят, раскрасневшихся после бега, и, очевидно, решив, что я овладел стихией, седой человек, как-то незаметно пожав мне в локте руку, ушел.

Это был прикрепленный к отряду от райкома партии старый коммунист Михаил Мартынович Агеев. Все его звали дядей Мишей.

Как мы доставали горн и барабан

Итак, за меня проголосовали единогласно и я вступил в командование пионерским отрядом в качестве вожатого.

Школа, при которой жил мой отряд, оказалась одной из беднейших в районе. У нее не было никаких шефов.

Ребятам некому было подарить даже барабан. Не было горна. А без этого какой же пионерский отряд!

Идеи и способы достать барабан возникали у наших бойких ребят самые неожиданные, простые и фантастические. Вот, например, при помощи перышек и… семечек.

В то время два бича терзали школу: игра в перышки и лущение семечек.

Еще с голодных времен укоренилась эта привычка<p>— грызть семечки, чтоб обмануть голод. И ребята грызли их везде и всюду, даже во время уроков. Послушаешь, учительница что-то объясняет, а в классе стоит сплошное пощелкивание, как треск кузнечиков. А игрой в перышки увлекли их беспризорники до того, что школьники играли, спрятавшись под партами.

Пионеры решили объявить этим порокам беспощадную борьбу.

— Знаешь, вожатый, мы что придумали, — заявил мне на совете отряда Франтик, — обыграть всех наших беспартийных ребят дочиста и все выигранные перышки продать соседней школе. Вот и деньги на барабан!

— Не годится.

— Ну, тогда вынуть у всех грызунов семечки из карманов, сделать такой внезапный налет. А реквизированные семечки<p>— на базар. Вот Костя, его мать нам и продаст, — предложил Шариков.

— Опять не то.

— Ну, вожатый, почему «не то»? У нас же шефов-то нет. Хорошо вон отрядам при заводах, при фабриках, там отцы отработают смену-другую в пользу отряда, вот и все!

— А почему бы, ребята, нам самим не заработать?

Я все ждал такого предложения. Мы, студенты, когда не хватало стипендии, поступали просто: шли на товарные станции, на склады, работали грузчиками. У нас были свои студенческие артели. Конечно, детский труд у нас запрещен. Но видел я, как нанимались мыть и очищать товарные вагоны женщины из городской бедноты и им помогали девчонки.

Может быть, и пионерам можно в виде исключения заработать себе на горн и барабан.

Решили посоветоваться с нашим партприкрепленным<p>— дядей Мишей. При каждом отряде были такие шефы из старых коммунистов. Мы своим особенно гордились.

Богатырь с виду. Лицо загорелое, а волосы седые. Командир одной из краснопресненских баррикад в 1905 году.

Бежал с царской каторги, жил в эмиграции. В гражданскую войну партизанил на Дальнем Востоке. У него были грозные, лохматые брови и детские голубые глаза.

Он выслушал мое предложение, подумал, как всегда, и сказал неторопливо:

— И меня прихватите… Я когда-то большим спецом был витрины мыть, зеркальные стекла протирать. Я этим занимался в эмиграции, в Париже.

Ну, раз такой человек стекла мыл в Париже, чего же нам дома-то стесняться!

После долгих переговоров нам доверили вымыть и протереть стекла в запущенном здании вокзала Москва-вторая.

Заработанных денег хватило и на барабан, и на горн, и на кусок бархата для знамени.

Признаюсь, мы скрыли это от наших беспартийных ребят и даже от учителей, придумав, что все это подарки несуществующих шефов. Нам казалось, что так больше чести.

Лихо маршировал наш отряд под звуки горна и грохот барабана по нашему кривому переулку. Задорно прошли мы разок-другой и мимо опытно-показательной школы имени Радищева.

Стройность картины нарушали только беспризорники, бездомные обитатели нашего переулка. Лохматые, чумазые, они бежали за нами завистливой толпой. Может быть, потому, что котел для варки асфальта, у которого они ютились, стоял близко от нашей школы, или оттого, что наши ребята не брезговали иной раз поделиться с ними завтраками, эти беспризорники так и липли к нашему отряду, совсем не интересуясь отрядом Вольновой.

Но не в них дело, главное<p>— что мы четко печатали шаг под барабан. У нас были горн и красное знамя. И все это мы добыли сами и теперь демонстрировали перед окнами соперников.

Мне показалось, что сама Софья Вольнова выглянула в окно, привлеченная звонкими руладами горна и трелями барабана. И сердце мое сладко забилось.

— Мы еще вам покажем, опытно-показательные!

Как-то раз, на очередной встрече вожатых по обмену опытом, она мне так обидно посочувствовала, что вызвала желание посоревноваться<p>— кто кого.

Как мы штурмовали Перекоп