Рассказы - Леонид Розенблат

Все монеты, книги, статуи, фарфор и пр. артефакты были давно вынесены самой Ведьмой и ее сотрудниками, и хранятся нынче... Да Б-г знает, где они хранятся... А хоть бы и у Януковича на даче... Да нет, не его это уровень...

"Колись у Львові було славно", - подумала Ведьма. Было чем поживиться. Особенно, после польских и жидовских погромов. Немцы ведь брезговали обыскивать убитых, и напрасно...

Ведьма с утра зевала, и почесывала неухоженной рукой заплывшую задницу. Вечер обещал быть, как обычно, томным.

Прекрасный город, который так давно, удачно и своевременно очистили уже и от евреев, и от поляков, радовал слезящийся старушечий глаз неоновым блеском, искрами трамвайных проводов, скрежетом рельс, неповторимой серостью готических зданий...

Старуха звонко пукнула, перекрестилась истово и захлопотала, поправляя юбки и озираясь испуганно. "Ми били тоді для них бидвом. А зараз ми - господарі тут. А вони? Вони давно вже в могилах."

5-комнатная квартира с дубовым паркетом, 4.5 метровыми потолками и огромным балконом досталась старухе даром. Польских или жидовских (какая разница) профессоров, бывших владельцев, расстреляли недалеко отсюда - на "Цитадели" тогда же, в 41-м. Во Львове все близко... Родители Ведьмы и сама Ведьма (она тогда еще была моложе) тогда же и заняли великолепную просторную квартиру в старом польском доме люкс. "Та й біс з ними!", - выругалась она в адрес убиенных.

Приятные воспоминания согревали. Вечер обещал быть... И как-то очень по-львовски томным...

Старуха радостно потянулась. Stretching exercise - это очень полезно для желудка. Хотя pilates, конечно, для этих целей куда лучше.

Она вспомнила, как во Львов приехала группа польских школьников. Они посетили и восстановили небольшую часть польских захоронений на "Лычакове". Польские дети стояли под дождем совсем близко - напротив "Ратуши". Они плакали, прижимались к холодным (не тем - не настоящим уже) каменным львам, повязывали им трехцветные (цветов польского флага) ленточки. Тихо пели польские песни, обсуждали историю. "Львив бендзе наш" - тихо, но очень упрямо, со свойственным только этой нации упрямством, повторяли они. "Вот вам!" - закричала старуха, выбросив вперед костистое сухонькое копытце. "Вот вам! Геть, ляхи!" Она легко могла бы насадить на вилы-одного двух, или же хотя бы зацепить топором. Но не вил, ни топора в тот день, к сожалению, не оказалось у нее.

"Ведьма" - подумал Чортъ, переступив порог. "Жид" - подумала Ведьма.

"Пійдемо, соколику, я покажу тобі щось". Чортъ-еврей поджал живот, и уныло поплелся за Ведьмой. Народу этому свойственна жертвенная покорность.

"Ось подивись, сцуко. То є сундук. Скринька, по-нашому. Добра, справна скринька." И старуха, с ненавистью вращая дурным глазом, подняла сундук.

"Конец тебе пришел, Гедале. Конец тебе. И не вечный ты вовсе..." Еврей скорбно улыбнулся, представив как сундук тяжело опускается на голову его, пробивает черепную кость, входит в мозг, и дальше... Нет никакого "дальше"... Дальше только встреча с Б-гом... А еврейский Б-г, как известно, жесток, и встреча с ним ничего хорошего не предвещает...

Еврей покорно снял носки, тельняшку и калоши, опустил коротко стриженную голову с цыплячьим затылком и огромными восковыми ушами... "Бей, тварь!" - внутренне страшно закричал он...

"...і відкривали його. І ось якось увечорі..." Старуха, оказывается, давно уже наладила тягучую и густую как кисель нехитрую свою "волынку". Несложная эта средневековая история разливалась витиевато. Старуха повторяла свою историю, видимо, неоднократно, да и сплевывала она мастерски. Сундук был одной из тех редких подлинных и не украденных покуда из "Музея" вещей...

Замок был редким, старинного Цеха Мастеров, который располагался когда-то тут же на площади. С секретом. Нужно было только нащупать и нажать на скрытый рычажок и...

"Та не так, не по-жидівські!" Ведьма скривилась в презрительной усмешке... Она торжествовала... Момент был выбран правильно... Еврей весь постыдно как-то сжался... Он был толст, деликатен, очкаст и достаточно миролюбив... Он не знал, что же должно сказать...

Он вспомнил... Вдруг вспомнил все... Это ведь ее родители, с вилами и топорами из сусіднього села тогда, в 41-м... Это ведь они убивали их, - тех, других... Тащили их к месту казни с гоготом и пьяными криками... Бутылка горилки в левой, топор - в правой... Или наоборот... Какая разница? Смерть еврея будет страшна... Страшна, прежде всего, ему самому...

Чортъ дрожа вышел в дождь. "Быдво, проклятое рогульское быдво," подумал он, дрожа мелко. "А ведь этот город когда-то был моим... Он и сейчас мой. Да только вот... Впрочем, мухи отдельно, а вареники - отдельно. Рогули - это еще не весь город..."

Через несколько недель он собрал нехитрое свое имущество, заказал билет и вернулся туда, куда и должно возвращаться евреям... В Чистилище...

- И зачем нам той Сруль, Мойше? Там ведь 40 градусов в тени.

- Ой, так ви не ходите в тень!!!

"Но ведь там наша родина, сынок" - как сказал один солитер другому по дороге из ж...пы на свежий воздух...

Это я об Израиле, если что...

2016 г.

Отталкиваться от земли мне не нужно...

"Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями..." (В. Набоков, "Другие берега")

Львов...

Дождь...

Львов... Дождь...

Сирень и мокрые листья...

Запах дождя...

И чернозема...

Отталкиваться от земли мне не нужно...

Душа моя кричит от восторга...

Бог улыбается, глядя на меня... Я чувствую, что он горд мною... Я - Человек... Я - Художник... Я - Леонардо... Нет - я гораздо, гораздо больше всего этого...

И я совершенно не понимаю, что такое смерть... Ее нет... Нет... Есть только ослепительной красоты средневековый город... И я - парящий над ним легко. Легче, чем "фанера" над...

Отталкиваться мне и не нужно вовсе... Nay... Я отталкиваюсь почти незаметно, под углом 45 градусов, так легко и плавно, как умею только я и еще, возможно, карикатурный гоголевский черт... 45 - это совершенный угол, ведь согласно последним исследованиям "угол наклона идеальных женских ягодиц суть 45,5 градуса" (Google search).

Я беру старт оттуда - чуть ниже девятиэтажки, на лестнице у крошечного гастронома... Там раскатисто и далеко звенели летом бетонные ступени (да, мне кажется я и сейчас вижу, как бежит вниз по лестнице этот маленький львовский счастливец)...

Летом, в другое время года, но тогда же, тогда же, все в том же Раю, в один томительный бесконечно протяженный момент того бесконечного летнего дня...

"Беги, беги... И постарайся запомнить всё...", - осторожно подталкивает меня мой Город.  И этот летний день, и предвосхищение дождя (их впереди еще много, но только впереди - осенью) и запаха осенних листьев, и шороха их...

Мальчику суждено обрюзгнуть лет через 20... А затем Израиль скучая прикончит его - как сделал он это со многими... И в жарком ненавистном отсутствии воздуха, в песке и всепроникающей ближневосточной пошлости растворится бессмертная (бессмертная ли?) его душа... И не будет рядом столь любимых им в детстве домов...

Город все это знает... Но не в праве сказать, уберечь... Спасти и сохранить эту Душу... Изменить Судьбу...

"Зеркало насыщено июльским днем. Лиственная тень играет по белой с  голубыми  мельницами  печке.  Влетевший шмель, как шар на резинке, ударяется во все лепные углы потолка и  удачно отскакивает обратно в окно. Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет." (В. Набоков, "Другие берега").

Я отрываюсь от земли, и лечу... Лечу... Пронзительный невыразимый восторг разрывает на части мою душу... Мозг взрывается мириадами ярких огней... Я - Бог... Я владею Вселенной... Да что там Вселенной... Самый Прекрасный на Земле Город - он мой... Мой... И я буду здесь всегда...

Сердце останавливается когда, набирая высоту, я пролетаю между электрическими проводами... Они искрят во влажном воздухе... Вот еще только одно мгновение леденящего душу страха... И теперь здесь только Я и мой Город... Провода и столбы призрачно мерцают где-то там, - далеко внизу...

Дождь... Воздух, который бывает только во Львове, и только во время (точнее даже - после) грозы...

Я никогда не смогу рассказать об этом - здесь надобно быть Набоковым... Возможно, - Довлатовым… Талант нужен... Большой талант... Очень большой литературный талант нужен, чтобы осмелиться написать о Львове...

Я совершенно не представлял себе тогда, что такое Женщина... Но я был столь безмерно, бесконечно счастлив...

Мера Лебега не смогла бы измерить мое счастье... Равно как и мера Жордана...

Великий поляк был моим соотечественником. Когда-нибудь я смогу его обнять... Я буду долго-долго жаловаться ему, кричать и плакать на его плече... Прости меня, Банах... Я предал Живопись... Предал Математику... Я предал Себя... А затем Израиль довершил дело предательства, убив мою бессмертную (бессмертную ли?) душу...