Автобиографические заметки - Лион Фейхтвангер

Затем мы отправились в Сицилию. Мы взбирались на Этну и обходили ее кругом, мы пешком исходили весь остров. То и дело я оказывался буквально без гроша в кармане, это было неприятно. Особенно запомнились несколько дней в Джирдженти, которые были даже весьма неприятны. Я ждал денег от одной немецкой газеты, а деньги не приходили. Мы жили в чердачной комнате, освещавшейся только крошечным слуховым окошком и потому сумрачной даже днем. В нее нужно было подниматься по узкой, темной и опасной винтовой лестнице. На чердаке держали голубей, весь пол был засыпай их пометом. У нас осталась только банка сардин да четыре булочки. Один день мы ничего не ели. На следующий день мы решили все-таки съесть эта сардины. В нашей темной комнате есть было противно. А на дворе было ветрено, холодно. Мы ушли далеко, к храмам. Кое-как укрывшись от ветра за упавшей колонной, мы съели все, что у нас было. Назавтра мы ничего не ели. На четвертый день пришли деньги.

Я мало работал в то время. Главное мое занятие состояло в том, что я забывал огромное множество сведений, полученных мною в годы учения. Кругом был вольный воздух, и гомеровская земля была совсем не такая, как Гомер, которого я некогда изучал.

Затем опять появились какие-то деньги, и мы поехали в Тунис. Мы жили в Хамамете, небольшом селении южнее Туниса, и готовились к путешествию через пустыню, от Тозера до Бискры, когда разразилась война. Меня арестовали и несколько дней продержали в тунисской гражданской тюрьме. Жене удалось с помощью одного официанта-мальтийца провести меня на итальянское судно. Я благополучно прибыл в Италию, которая тогда еще не вступила в войну.

Не успел я вернуться в Германию, как меня взяли в армию. Не могу пожаловаться на скверное обращение. Но было ужасно, повинуясь чьему-то приказу, выполнять какие-то нелепые обязанности, бесцельно простаивать большую часть дня во дворе казармы и есть из грязных мисок варево, которое не идет тебе впрок.

Написанное мною во время войны внешне, по форме, пожалуй еще походит на мои довоенные произведения. Но по существу, мне кажется, я уже не полемизировал по более или менее второстепенным вопросам, а смотрел в корень. Во всяком случае, мои пьесы то и дело запрещались, даже если на основании внешних примет их и не так-то легко было обвинить в революционности. Запрещена была пьеса "Уоррен Гастингс" и пьеса "Еврей Зюсс"; конечно, была запрещена моя переработка аристофановского "Мира" и, конечно же, пьеса "Военнопленные". Если в том, что я тогда писал, пробивалась какая-то общая идея, то это постановка проблемы "действие и бездействие", "власть и покорность", "Азия и Европа", "Будда и Ницше". Проблемы, явно заслонявшей более важную проблему социального переустройства мира. И все-таки мне приятно знать, что первое революционное стихотворение, напечатанное в те времена в Германии (октябрь 1914 г., журнал "Шаубюне"), написано мною.

Политической журналистикой я никогда не занимался. Когда началась революция, я жил в Мюнхене; многих руководителей баварской революции Эйснера, Толлера, Густава Ландауэра, - и некоторых руководителей реакции мне привелось наблюдать с весьма близкого расстояния. Я написал тогда "драматический роман", положив в основу его судьбу писателя, который сначала руководит революцией, но затем возвращается к своему писательскому труду, так как революция ему надоедает. Эта книга, прискорбно подтвержденная действительностью вплоть до отдельных подробностей, вызвавшая много подражаний и представляющая собой кредо писателя пассивного склада, исходит из того факта, что у деятеля никогда не бывает совести, что обладает совестью только созерцатель.

В Германии началась эпоха, все больше и больше вытеснявшая эротику на задний план литературы. Если где-нибудь этот вопрос и оказывался в центре внимания, то рассматривался он грубо-материалистически. И в жизни, и в поэтическом искусстве главное место занимали вопросы социологии, политики, всякого рода бизнеса, и как раз наиболее молодые кичились тем, что отношения с женщинами имеют для них самое второстепенное значение.

Разумеется, я не мог не отдать дани этому поветрию. Война, революция, девальвация немецких денег со всеми трагикомическими явлениями, им сопутствовавшими, научили всех нас предельно деловому подходу к вещам. Мало кто мог тогда похвастаться какой-то другой точкой зрения, привыкнув оценивать все на свете лишь с трезво-корыстных позиций убогого и тяжелого быта.

Немецкие женщины тех лет были храбрее и гораздо менее истеричны, чем можно было бы предположить на основании медицинских учений. Ухаживание, флирт стали понятиями историческими. "Дама" перестала существовать. В литературных кругах сложился новый тип женщины, этакая полусекретарша-полулюбовница, довольно расчетливая, суровая, хороший, надежный товарищ и без секретов.

Я предпочитаю других, более старомодных женщин.

Как ни странно, среди этих старомодных женщин я нашел самых толковых своих критиков, обладающих безошибочным чувством качества, способных целиком отдаваться произведению искусства, не утрачивая чуткости к малейшей фальши. Наиболее чуткими моими критиками, и когда они соглашались и когда не соглашались со мной, были женщины.

Не признать, что успех приятен, было бы нелепостью и лицемерием. Но восторг сначала холодных и наконец побежденных зрителей, дифирамбы газет и толпы, похвалы тех немногих, кого уважаешь, - со всем этим постепенно свыкаешься. Однако всегда сохраняют свою прелесть и новизну неведомые превратности работы, победы и поражения и еще - может быть - тот отклик на твой труд, которым проникнуто взволнованное лицо понимающей тебя женщины.

1933

АВТОР О САМОМ СЕБЕ

Писатель Л.Ф. родился в предпоследнее десятилетие девятнадцатого века в Баварском королевстве, в городе, носившем название Мюнхен и насчитывавшем в то время 437112 жителей. 98 преподавателей, в общей сложности, обучали его 211 научным дисциплинам, среди которых были - древнееврейский язык, прикладная психология, история верхнебаварских владетельных князей, санскрит, сложные проценты, готский язык и гимнастика, но не было ни английского языка, ни политической экономии, ни истории Америки. Писателю Л.Ф. понадобилось целых 19 лет на то, чтобы полностью вытравить из своей памяти 172 из этих 211 предметов. За годы его учения имя Платона упоминалось 14203 раза, имя Фридриха Великого - 22614 раз, а имя Карла Маркса не упоминалось ни разу. Экзаменуясь на степень доктора, он провалился на испытании по древненемецкой грамматике и литературе, ибо оказался недостаточно сведущ в тонкостях турнирного единоборства конников. Зато он достиг большого успеха на экзамене по антропологии: на вопрос клерикального профессора "На какие две главные группы разделяются свойства человека?" он ответил: "На телесные и духовные", - чем и угодил экзаменатору.

Столица империи, Берлин, в годы, когда писатель Л.Ф. обучался в тамошнем университете, насчитывала 1872394 жителя, среди которых было 1443 актера, 167 генералов, 1107 писателей и журналистов, 412 рыбаков, 1 император, 9213 студентов, 112327 квартирохозяек и 1 гений. Писатель Л.Ф. провел 14 лет в школах и университетах Берлина и Мюнхена, 5 1/2 месяцев на военной службе, 17 дней в плену, а затем еще 11 лет в Мюнхене; остальное время своей жизни он пользовался относительной свободой. В общей сложности 3013 дней он ощущал недостаток в наличном капитале, а 294 дня вообще не имел такового. Он подписал 382 договора, 412 раз беседовал на религиозные темы, 718 - на социальные, 2764 раза - на литературные, 248 раз - на темы, связанные с заработком, и 19549 - на будничные темы, главным образом о стирке, бритье и отоплении.

В годы расцвета писателя Л.Ф. его рост составлял 1 метр 65 сантиметров, а вес - 61 килограмм. В те времена у него было 29 собственных зубов, среди них несколько выступавших вперед и похожих на черепицы, а также и 3 золотых зуба. У него были густые темно-русые волосы, и он носил очки. Он был хорошим пловцом и плохим танцором. Он охотно ел всякого рода морских животных и неохотно - мучные блюда, принимал очень горячие ванны, не выносил собак и курения. Любил хорошее вино и еще чай, но был равнодушен к спиртным напиткам и кофе. Он одобрительно относился к теории вегетарианства и восхищался воздержанностью индусов; но на практике с наслаждением ел мясо. Не подлежит сомнению, что он прожил бы значительно дольше, если бы воздерживался от мяса. Между тем ко времени своего расцвета он успел вкусить мяса 8237 голов рогатого скота, 1712 голов дичи и 3432 голов домашней птицы. Морских рыб он съел 6014, рыб речных и озерных - 2738, не считая бесчисленных мелких животных, устриц, ракушек и т.п. Все это он поглощал с огромным наслаждением, но нередко и с печальной мыслью о том, сколько жизней должно было погибнуть ради поддержания его собственной.

В Германии в те годы, когда писатель Л.Ф. процветал в этой стране, насчитывалось 63284617 так называемых душ. 667884 из них были заняты работой на почте и железных дорогах, врачей было 40103, критиков - 856, писателей - 8287, повивальных бабок - 15043. Официально зарегистрированных идиотов и стопроцентных кретинов в Германии было 36461. По несчастью, писателю Л.Ф. пришлось со многими из них иметь дело. Впрочем, трое из них в настоящее время занимают весьма высокие посты в Германской империи.