Смерть за стеклом - Бен Элтон

– Именно так! – рассмеялся он в ответ на ее возмущенный взгляд. – Тебе слабо произнести это вслух, а я не боюсь: пошла она в задницу, ваша политкорректность. Только учти, что это комплимент Джазу, а не наоборот. Черные быстрее и сильнее – доказанный факт. Вспомни бокс! Вспомни Олимпийские Игры! Будь я проклят – белым следует давать медали уже за то, что у них хватает духу принять участие в соревнованиях. Мужики еще ладно, а девчонки вообще никуда не годятся! Видела, как они бегут? Сначала, обгоняя друг друга, финишную ленту рвут черные амазонки, и только потом, аж минут через десять, появляется парочка плоскозадых рыженьких из Глазго.

Вот вам: получайте свою борьбу, полемичность и смелость!

– Да, но это потому… – неуверенно начала Лейла, понимая, что должна опровергнуть ужасное высказывание Гарри.

– Так почему же, черт подери? – подхватил он.

– Потому… потому, что для черных спорт – единственная возможность чего-то добиться в этом обществе, где все прочие пути для них закрыты. Вот они и пытаются проявить себя в любом виде спорта.

В разговор вступил Джаз, но отнюдь не на стороне Лейлы:

– Значит, ты утверждаешь, что белые могли бы побить нас, черных, в боксе, беге и во всем остальном, если бы не были так заняты учебой на врачей и премьер-министров. Я тебя правильно понял, Лейла?

– Нет!

– Да ты у нас расистка, детка. Ай-ай-ай!

Лейла сморщилась, словно собиралась расплакаться, а Гарри и Джаз дружно рассмеялись. Неудивительно, что перевес симпатий был на их стороне. Большая часть зрителей считала их своими представителями в доме. Нормальные, не говнистые, простецкие ребята. Отличные мужики, золотые парни. Но что бы сказали те же самые зрители, если бы им пришлось находиться в обществе этих золотых парней по двадцать четыре часа в сутки? День за днем, неделю за неделей иметь дело с хамским гонором, который так и отскакивал от потолка и от стен? Кое-кто начал бы раздражаться. Потом невзлюбил бы их и стал бы отвечать колкостями. А в результате, спровоцировал бы одного или другого на убийство.

Убийство на почве взаимного раздражения? Такое бывает! Бывает. Инспектор по опыту знал, что раздражение – самый распространенный из всех мотивов. Взрыв эмоций – и занудная, мелочная ссора переходит роковую грань. Сколько раз Колриджу приходилось выяснять у задержанного, как его угораздило угробить родственника только потому, что тот его раздражал.

«Не мог больше терпеть. Психанул».

«Она меня довела».

Большинство убийств совершается на бытовой почве теми, кто прекрасно знает будущую жертву. А разве можно придумать более подходящую обстановку, чем «Под домашним арестом». К моменту убийства участники программы успели хорошо друг друга узнать, – по крайней мере настолько, насколько может узнать один человек другого. «Арестантам» приходилось слишком много разговаривать – друг с другом и друг о друге. И отдыхать от этого только во сне.

И не исключено, что один из них стал раздражать остальных до такой степени, что его убили.

Но раздражение вызывали они все, по крайней мере у Колриджа. Абсолютно все. Их смугленькие животики и округлые ягодицы, их бицепсы, трицепсы и татуировки, кружочки вокруг сосков, их общий интерес к знакам зодиака, бесконечные поглаживания и обжимания и полное равнодушие ко всему, что не связано с ними непосредственно.

Инспектор Колридж сам бы с радостью их всех поубивал.

– Беда в том, что вы сноб, сэр, – заметил сержант Хупер, который наблюдал, как начальник просматривал видеопленки, и отгадал ход его мыслей, словно у того была стеклянная голова. – В наши дни никого не заставишь мечтать о профессии машиниста. Да если честно, то и нет никаких машинистов. Сидит себе в кабине тип, нажимает на кнопку пуска и время от времени бьет по тормозам. Да уж, почетное призвание. Нет, теперь все хотят стать телеведущими. Я бы сам подался из копов на телевидение.

– Не отвлекайтесь, Хупер! – проворчал Колридж.

Он знал, что над ним подсмеивались. Подсмеивались потому, что считали старомодным. А считали старомодным потому, что помимо астрологии и знаменитостей его интересовали и другие вещи. Например, книги и поезда. Наверное, таких людей на земле уже не осталось. Господи! Ему исполнилось всего пятьдесят четыре года! А большинство коллег думали, что не меньше двухсот. И за глаза называли чудаком. Он был членом Общества книголюбов, доморощенным исполнителем песен, в День перемирия[2] всегда ходил к военному мемориалу и выращивал цветы из семян, а не покупал в садоводческом центре.

И вот именно ему выпало смотреть весь материал, отснятый для шоу «Под домашним арестом». Сидеть и наблюдать за тупыми существами двадцати с чем-то лет, которых собрали в одном доме и устроили за ними круглосуточное видеонаблюдение. Да уж, подвезло! При других обстоятельствах Колридж ни за что в жизни не переключил бы телевизор на программу «Под домашним арестом».

Инспектор стиснул ручку кружки из настоящего фарфора – еще один повод для насмешек, ибо он упорно пользовался фарфоровой кружкой, несмотря на то, что ее приходилось то и дело мыть.

– Если мне понадобится ваше мнение о машинистах или по другому вопросу, Хупер, я сам вас об этом спрошу.

– Всегда к вашим услугам, сэр.

Колридж понимал, что Хупер прав. Нельзя осуждать современную молодежь за отсутствие здравых, реалистических стремлений. Ведь в те дни, когда мальчишки мечтали стать машинистами, они представляли себя повелителями огромных железных машин – изрыгающих пламя чудовищ, укротить которых под силу только самым смелым и самым умным.

А сегодня технологии настолько усложнились, что никто не понимает, как работают навороченные механизмы, кроме, конечно, Билла Гейтса и Стивена Хокинга.[3] По словам того же Хупера, человеческая раса вырвалась из петли. Так что же оставалось желать молодежи, как не маячить на телеэфирах? Более привлекательного занятия не существовало. Колридж удрученно взглянул на высоченные стопки видеокассет и компьютерных дисков, которые занимали большую часть комнаты.

– Что ж, вернемся к началу и примемся штурмовать проблему по порядку. – Он выхватил коробку с надписью «Первый эфир» и вставил кассету в аппарат.

Один дом. Десять претендентов. Тридцать камер. Сорок микрофонов. Один победитель.

Слова хлестали в экран, словно бьющий в лицо кулак.

Сердитый, бешеный рок сопровождал надписи в манере «постпанк» на фоне нарочито размытых картинок.

Объектив камеры на турели. Забор из колючей проволоки. Рыкающая собака охраны. Девушка, снимающая бюстгальтер спиной к объективу.

Крупным планом: искаженный криком ярости рот.

Громче гитарные аккорды – и все изломаннее буквы. Подтекст очевиден: зануды пусть ищут развлечений в другом месте. Но если вы молоды, энергичны и радуетесь жизни, это шоу для вас!

Девять недель. Никаких поблажек. Никаких отлучек.

Под домашним арестом.

Взрывная круговерть рисунков, в ответ тяжелый удар гитары – и с разогревом покончено. Идут последние минуты, когда дом «Любопытного Тома» тих и спокоен. Светлое, большое, гостеприимное жилое помещение: отделанная плиткой гостиная, симпатичные общие спальни, блистающие нержавейкой ванны, душевые и бассейн в саду.

Входная дверь открывается, в нее проходят десять молодых людей и рассредоточиваются по всему общему плану гостиной. Та самая десятка, в которой, как уверяли страну, никто друг с другом не знаком.

Все кричат, взвизгивают, обнимаются и то и дело повторяют: «Супер!» Кто-то забегает в спальни и скачет по кроватям, кто-то показывает большие пальцы дверному проему, один или двое стоят в стороне и смотрят, но все как будто согласны, что начинается самое главное в их жизни приключение. И начинается оно в составе лучшей в мире суперкоманды.

Режиссер выдерживает паузу, чтобы зрители прониклись чувством общего праздника, после чего начинается представление участников программы. Камера выхватывает невероятно смазливого молодого красавчика с бархатистыми щенячьими глазами, с мальчишескими чертами лица и с волосами до плеч. На нем длинный черный пиджак и в руках гитара. Прямо поверх лица штампуются слова, буквы лепятся из кирпичиков и поднимаются, будто тюремные стены.

Дэвид. Род занятий: актер. Знак зодиака: Овен.

– Пожалуйста, остановите, констебль.

Картинка застыла, и собравшиеся полицейские принялись рассматривать изуродованное надписью красивое лицо.

– Род занятий: актер, – повторил Колридж. – И место его последней работы?

Молоденькая констебль Триша, которая как раз закончила прикалывать на стену последнюю из семи фотографий подозреваемых, уткнулась в дело Дэвида.

– Пантомима. Принц Очарование. Два Рождества назад.

– Два года назад? Это вряд ли можно назвать работой.