За покойником - Василий Брусянин

Процессия двинулась медленно и торжественно, ничем, впрочем, не нарушая обычного уличного движения и не особенно останавливая внимание прохожих. По улицам сновали экипажи, громыхали и звонили конки, шли пешеходы, прибавляя шагу. Холодный, пронизывающий осенний дождь словно застыл в воздухе и падал теперь с тёмного неба белыми мокрыми снежинками. Когда Капустин вновь оглянулся, за гробом тащилась только одна извозчичья пролётка с приподнятым верхом; из-за спины извозчика виднелась тёмная, одинокая фигура Надежды Ивановны. Карета полковника и коляска с дамой и кавалером в цилиндре перегнали процессию и затерялись среди экипажей, сновавших по улице…

Медленно шагая за гробом, Капустин думал о покойнике. Лет двадцать назад впервые узнал он Сергея Николаевича Истомина. Служил Капустин тогда в ресторане Палкина официантом. Как-то раз, вечером, пришли в общий зал два офицера: один низенький и толстенький, с хорошо выбритым подбородком, выхоленными усиками и в пенсне на носу, другой — высокий и стройный брюнет, с большим лбом, курчавыми волосами и красиво завитыми тоненькими усиками.

За ужином господа пили хорошие вина и всё время о чём-то разговаривали. Высокий брюнет говорил горячо и жестикулировал, глаза его горели, лицо то бледнело, то краснело; товарищ его был покоен, сдержан и, отвечая тихим голосом, как будто не старался скрыть на лице своём какой-то особенной, неприятной усмешки. При расчёте высокий офицер дал Капустину рублёвую бумажку на чай и, заглянув в его лицо, заметил:

— Вот это тебе, старина!.. Что-то, брат, у тебя печально в глазах? — неожиданно спросил офицер, щёлкнул шпорами и пошёл вслед за товарищем.

С этих пор Капустин стал замечать высокого офицера в разнохарактерной толпе посетителей ресторана и нередко услуживал ему, и скоро узнал имя, отчество и фамилию «хорошего барина».

Истомин нередко заходил в компании статских и военных или сопровождал расфранчённых дам, — и редко бывал один. Когда же заходил он одиноко, на лице барина слуга читал какое-то грустное выражение. Садился он, обыкновенно, за столом в углу, у колонны, заказывал себе ужин или завтрак, просил подать вина и газету. Газеты он, впрочем, часто не читал и, приняв наблюдательную позу, курил дорогую сигару и вдумчивыми глазами рассматривал происходившее вокруг. Движением тонкой выхоленной руки подзовёт он, бывало, Капустина, прикажет подать что-нибудь, а когда старик исполнит приказание — вежливо поблагодарит его; при расчёте Истомин никогда не проверит поданного счёта и всегда щедро даст на чай. Всё это нравилось Капустину, и Истомин был для него любимым посетителем ресторана.

Как-то раз, поздно ночью, за час до закрытия ресторана, Истомин, расплатившись по счёту, поданному Капустиным, и вынув трёхрублёвую бумажку, обратился к старику со следующими словами:

— Вот что, Капустин, как только завтра утром встанешь, — возьми это письмо и снеси по адресу… на Сергиевскую.

Офицер передал Капустину небольшой конверт с надписанным адресом и добавил:

— С посыльным не посылаю… Надеюсь, Капустин, ты доставишь вовремя?

— Слушаю-с! — отвечал слуга.

На другой день, часов в десять утра, Капустин пошёл на Сергиевскую. Здесь, на парадной лестнице красивого дома, отыскал он квартиру, которая значилась на конверте, и вручил письмо седому лакею, отворившему перед ним дверь. Через несколько дней Капустин услышал, что офицер Истомин стрелялся, тяжело ранил себя в грудь, и только через месяц после этого выздоровел, уехал в Крым и скоро вышел в отставку.

Прошло года два. Как-то раз Капустин узнал в одном из посетителей ресторана Истомина. Бывший гвардеец был теперь в штатском; на нём был длинный, красиво сшитый сюртук, белоснежные воротнички, и большая булавка переливалась разноцветными огнями на тёмном галстуке. Лицо Истомина также изменилось, чему способствовали длинные волосы с косым пробором и курчавая бородка. Штатский барин скоро узнал своего прежнего любимца-официанта, а Капустин рад был и тому, что снова служит «хорошему барину», радовался и тому, что шальная пуля не погубила его. Как-то раз Истомин даже разговорился с Капустиным.

— Постарел ты, Капустин, за эти годы. Да вот и я тоже — в отставке, бороду отпустил… Ну, и прочее…

Старик слушал барина и вспоминал случай, когда носил на Сергиевскую письмо, содержание которого оказалось таким роковым…

Лошади дотащили гроб с прахом Истомина до Невского. Капустин поднял голову, посмотрел на подъезд знакомого ресторана и подумал:

«Да, вот оно что! Когда-то мы тут с Сергеем Николаичем были, служил я ему, а теперь… вон, как приходится служить: провожаю его, батюшку моего, до последнего пристанища».

Капустин немного замедлил шаг и, поравнявшись с изголовьем гроба, посмотрел на светлую, помятую и полинялую, прикрывавшую гроб парчу, пропитанную дождевой водой, — и ещё тяжелее стало у него на душе. От этого дешёвого гроба, прикрытого ветхой парчой, от недорогого венка, прилепившегося на крышке, от этих мрачных дрог, усталых лошадей и недовольных погодою факельщиков, провожавших покойника — веяло чем-то томительным и скучным. В продолжение нескольких лет немало покойников проводил Капустин, но такого, кажется, дешёвого и скромного ещё никогда не провожал. За траурными дрогами тащилась только одна извозчичья клячонка, покойника провожала только одна Надежда Ивановна. Но разве Капустин не помнит, какое большое общество собиралось когда-то в доме Истомина? Седовласый старик лакей, которому Капустин передал письмо, потом не раз рассказывал о жизни Сергея Николаевича.

После неудавшегося покушения на собственную жизнь, Сергей Николаевич вышел в отставку и уехал в провинцию. Жена его открыто жила в это время с тем самым франтоватым низеньким графом, с которым не раз бывал в ресторане Палкина и сам Истомин. В провинции Сергей Николаевич окончательно оправился и отдохнул от всех треволнений и потом снова появился в Петербурге. Через год после этого Капустин перешёл к нему на службу в качестве лакея. Как-то само собою это вышло. Пришёл однажды Истомин в ресторан, а старик Капустин подавал ему обед.

— Вот что, Капустин, — сказал Истомин после того, как слуга принёс ему третье блюдо, — человек ты старый, знаю я тебя несколько лет. Не пойдёшь ли ты служить ко мне? Дела у меня немного, жалованье тебе дам хорошее…

Недолго думая, Капустин согласился.

Жил в это время Истомин в той самой квартире N 4, о которой Капустин рассказывал усатому швейцару. Вместе с ним жила в это время Бронислава Викентьевна, певица. На новом месте старику жилось хорошо, хотя дела было много, потому что дом Истомина всегда был открыт для многочисленных друзей хозяина и хозяйки. Капустину нравилось жить у Истомина; доволен он был и Брониславой Викентьевной, относясь к ней, как к настоящей барыне. Иногда ему приходилось даже из-за неё воевать с горничными, которые за глаза называли сожительницу его барина «шлюхой». Капустин видел, что барин с барыней живут в мире и согласии, и радовался этому. Нежданно-негаданно случилась, однако, беда, — и многое в жизни Истомина и Брониславы Викентьевны изменилось.

Частым гостем в доме Истомина бывал один молодой улан, по фамилии Загада. Капустин не любил этого безусого щёголя, не любил за его надменный и гордый вид и за грубое обращение с ним, стариком. Загада больше всех мужчин ухаживал за Брониславой Викентьевной. Это замечали все знакомые Истомина. Видел это, конечно, и сам Сергей Николаевич.

Произошло что-то странное между Истоминым и Загадой, случайными свидетелями чего были Капустин и гости. Загада сидел за роялем и тихо наигрывал какой-то печальный мотив, а Бронислава Викентьевна стояла около него и пела. В комнате сидели гости и, затаив дыхание, слушали пение хозяйки. Вдруг почему-то Сергей Николаевич побледнел, быстро подошёл к Загаде и взял его за руки, пальцы которых искусно бегали по клавишам. Рояль смолк. Молодой человек поднялся со стула и побледнел. В недоумении отшатнулась от Истомина и Бронислава Викентьевна.

— Я вам покажу, 3агада, кто вы! Я вам покажу! — закричал Истомин.

— Что? Что это значит, милостивый государь? — спрашивал тот, трясясь и краснея от бешенства.

Возбуждённый, со злобно сверкающими глазами, Истомин бормотал что-то и метался по комнате. Смущённые гости старались успокоить поссорившихся, но бешеного улана не так-то легко было унять. Размахивая руками и стоя посреди зала, он кричал:

— Вы много о себе думаете!.. Вы — содержанка графа!.. Вы, продавший свою жену и на эти деньги принимающий нас!..

— Убирайся вон, щенок! — крикнул Истомин и бросился за удалявшимся Загадой.

Поднялся шум. Сергей Николаевич набросился с упрёками на Брониславу Викентьевну. Возмущённая поведением Истомина, полька ушла к себе, не простившись с гостями и отклонив желание Сергея Николаевича объясниться.