Дочь похитительницы снов - Майкл Муркок

Я не сомневался, что для моего клинка Равенбранда, фамильной ценности, переходившей из поколения в поколение, битва с энтропией – его истинное предназначение. Этот клинок принадлежал нашему роду с незапамятных времен, но лишь немногие среди моих предков выказывали интерес к черному мечу, по лезвию которого струились рунические надписи. Для большинства фон Беков Равенбранд был досадной помехой. Некоторые мои предки впадали в безумие (что с нами, в общем-то, случалось довольно часто) и использовали меч в ситуациях, о которых мы предпочли бы забыть. Так, в прошлом веке все миренбургские газеты пестрели сообщениями о зверствах маньяка по прозвищу Красноглазый: он бегал по городским улицам с обнаженным клинком и убивал встречных. От его руки погибло по меньшей мере тридцать человек, а потом он вдруг исчез. Подозрение, вполне естественно, пало на фон Беков – о нашем наследственном альбинизме было известно всем. Но до суда дело не дошло – не удалось собрать доказательств, и Красноглазый остался тайной, а газеты поставили его в один ряд с Джеком Потрошителем, Фантомасом и Джеком Попрыгунчиком.

Фон Беков частенько – и, надо признать, заслуженно – обвиняли в кровопролитии, и потому мы старательно забывали о мече и о легендах, с ним связанных. И почти добились своего – в просторном замке в мое время оставалось лишь несколько человек, помнивших древние предания. Не считая меня, это все были слуги, слишком старые, чтобы покинуть замок и переселиться в город.

Когда мне пришла пора взяться за этот меч, фон Аш стал учить меня его песням. А песни у меча были особенные.

Как его ни поворачивай, как ни крути, сталь отзывалась на любое движение легкой дрожью, точно живая плоть – или музыкальный инструмент. Меч словно направлял мою руку. Фон Аш показал, как обращаться с клинком, как правильно располагать пальцы на рукояти, как извлекать из клинка песни ненависти и презрения, кровожадные боевые песни и печальные воспоминания о прежних битвах, и многие, многие другие. Вот только любовных песен у меча не было. «У клинков, – сказал фон Аш, – редко встречается сердце. И полагаться на их верность – верх неразумия».

Меч, который мы называли Равенбрандом, был выкован из черного металла и имел тонкое, необычной формы лезвие. Семейное предание утверждало, что его выковал фра Корво, венецианский оружейник, сочинивший знаменитую книгу о мечах. Впрочем, другое предание гласило, что Корво – Кузнец-Ворон, как назвал его Браунинг – всего лишь нашел клинок или даже лезвие, а сам выковал только рукоять.

Говорили, что это клинок сатаны. Или сам сатана. В стихотворении Браунинга рассказывается, что Корво отдал собственную душу, чтобы вдохнуть жизнь в меч. Я собирался как-нибудь отправиться в Венецию, прихватив с собой Равенбранд, и выяснить наконец, где правда, а где выдумки.

Между тем фон Аш покинул меня, уехал и не вернулся. Единственное, что было мне известно, – он намеревался добраться до острова Морн, где рассчитывал отыскать некий чудесный металл.

А потом настал август 1914 года, и в первые месяцы войны мне хотелось стать старше, чтобы тоже уйти на фронт. Когда же возвращавшиеся ветераны – юнцы немногим старше моего – поведали об изнанке войны, я тут же передумал вступать в армию. А война продолжалась, и конца ей не было видно.

Мои братья умерли от болезни или были разорваны в клочья снарядами в окопах. И скоро у меня не осталось родственников, кроме престарелого деда, который жил в роскоши и уюте на окраине Миренбурга, в Вальденштайне. Он глядел на меня своими огромными бледными глазами, и во взгляде его читалось разочарование в жизни и предвестие гибели всего, ради чего он жил. Я навестил его, и минут через пять он взмахом руки отослал меня прочь. А в следующий раз и вовсе отказался принять.

Меня забрали в армию в 1918-м. Я вступил в отцовский пехотный полк и, в чине лейтенанта, был незамедлительно отправлен на Восточный фронт. Война продолжалась еще достаточно долго, чтобы я успел убедиться, насколько она жестока и бессмысленна.

Вдаваться в подробности я не собираюсь – нам редко хочется говорить о том, чему мы сами были свидетелями. Скажу только, что порой над окопами раздавались голоса. Они доносились с ничейной земли и молили о пощаде. «Помогите, помогите, помогите…» На английском, на французском, немецком, русском и на дюжине других языков. Раненые, искалеченные, обезображенные кричали при виде собственных вывалившихся кишок и оторванных конечностей, молили господа утишить боль и послать благословенную смерть. Мы знали, что скоро и наши голоса вольются в мучительный хор.

Эти голоса слышались мне даже во сне. Тысячи, миллионы голосов, душераздирающие вопли, умолявшие избавить от страданий, перетекавшие из ночи в ночь, из сна в сон. Я просыпался от ужаса – и засыпал вновь, чтобы окунуться в следующий кошмар. И мои сны, населенные голосами, почти не отличались друг от друга.

Хуже того, мои сны почему-то распространялись во времени, охватывая все битвы человеческой истории, с древнейших времен и до наших дней.

Очень живо, словно воочию – наверняка благодаря своей начитанности – я наблюдал грандиозные сражения. Некоторые были мне знакомы – по описаниям, естественно. В большинстве своем они воспроизводили, со сменой декораций и костюмов, то же надругательство над человеческой природой, которое я сутками напролет лицезрел из окопов.

Среди этих снов был один, повторявшийся особенно часто. Белый заяц бежал по полю брани между сражающимися, которые его как будто не замечали. Порой он оборачивался и смотрел на меня, и у него были мои собственные алые глаза. Я понимал, что должен следовать за ним, но что-то мешало мне сдвинуться с места.

Постепенно сны стали менее жуткими. Во всяком случае, с кошмарной явью им уже было не сравниться.

Мы, немцы, зачинщики войны – с точки зрения победителей, разумеется, – испытали жуткое унижение: Версальский договор не оставил нам ничего, даже средств к восстановлению страны, а алчные европейцы, на которых с отвращением взирал американский президент Вудро Вильсон, требовали большего. В результате, как обычно, простые люди были вынуждены платить за преступную тупость власть имущих. Между прочим, вообще мы – люди – живем, умираем, болеем, выздоравливаем, радуемся и страдаем по воле кучки эгоистов.

Будем честны: некоторые аристократы, и я в том числе, не покинули страну. Мы остались, чтобы своими руками восстановить Германскую Федерацию, пускай даже в нее снова должны были войти эти чванливые прусские фанфароны, до сих пор мнившие себя непобедимыми. Именно они заодно со своими приспешниками произносили в 20-х годах те самые речи, из которых суждено было возникнуть нацистской и большевистской пропаганде, столь разной – и столь одинаковой. Побежденная Германия погрязла в разрухе и нищете.