Герои Гражданской войны - Теодор Гладков

Газеты каждый день трубили о ратных подвигах. И действительно, солдаты совершали подвиги, но подвиги, не освещенные пониманием, во имя чего идет эта кровавая борьба. Такие подвиги заставляли еще крепче задумываться над вопросами, о которых многие, очень многие не хотели думать, боялись думать.

Тухачевский думал. Думал о России. Болел за русскую армию.

Февраль в Полесье сырой. Русские армии еще пытаются вести что-то вроде маневренной войны. Но уже фронт за фронтом начинают зарываться в землю — дивизии, полки, батальоны. Меркнут замыслы большой стратегии, и льются реки крови за решение мелких тактических задач. А февраль засыпает снегом окопы, заползает сырыми щупальцами под шинели; сырые, тяжелые мысли лезут в голову.

Старые служаки еще затягивают невеселую солдатскую песню:

Эй, в штыки вы погрейся, ребята,Смерть найдет, хоть куда схоронись…

Но в штыки идут неохотно, а от смерти хоронятся в сочащейся полесской трясине, отгораживаются рядами колючей проволоки.

Ленивую стрельбу внезапно сменяет лихорадочная перепалка, а бредовый солдатский сон прерывается ожесточенной, беспорядочной ночной рукопашной.

19 февраля 1915 года ночной бой закончился для Тухачевского пленом.

Разно ведут себя люди, очутившиеся в плену. Некоторые откровенно радуются тому, что остались живы, и только это заботит их до конца войны. Другие ищут для себя оправданий, чтобы заглушить укоры совести, и ждут, что кто-то когда-то придет и освободит их. Третьи ищут — ищут дорогу обратно, к своим.

Тухачевский принадлежал к третьим.

И не долг перед царем, не воинская присяга, а сознание, что он нужен русской армии, солдатам, отечеству, не давало ему покоя. Ведь он был кадровым военным, получил необходимое профессиональное образование и полезный, хотя и тяжелый, опыт полугода войны.

Сквозь решетку окна промерзшего вагона видно, как мелькает бесконечная извивающаяся лента верхушек деревьев на фоне темнеющего неба. В сумраке вагона сгорбились молчаливые фигуры с поднятыми воротниками. Тухачевскому остается только думать. Он один на один с невеселыми мыслями о будущем, невеселыми воспоминаниями. Годы войны были годами бедствий, годами горя. И оно не миновало их семьи. Мавра Петровна лишилась во время войны сразу мужа и дочери, а теперь вот — сына. Наверное, в газетах объявят: «без вести пропавший».

А всего три дня назад там, дома, вспоминали о нем — Ведь 16 февраля 1915 года ему исполнилось двадцать два года.

Бежать, во что бы то ни стало бежать! Он здоров пока, вынослив и неприхотлив. Знает немецкий, французский. Ему не страшны ночные переходы, он не боится спать на мокрой земле, питаться чем попало.

И Тухачевский бежал. Бежал раз. Поймали. Второй — снова схватили. Третий — и вновь неудача.

В глазах немецких властей этот поручик был уже рецидивистом-бегуном.

А для таких имелся специальный лагерь-крепость — Ингольштадт. Оттуда не убежишь, это не лагерь, а тюрьма, с камерами, рвом, с колючей проволокой.

Самые различные люди попали в этот каменный мешок. Французы и англичане, русские и бельгийцы, старые и молодые, думающие и беспечные.

Режим тюремный, кормят впроголодь. Одна отрада — днем можно общаться с товарищами по несчастью.

Сквозь проволоку, через толстые стены сочатся скупые вести о войне. Один-два факта, самое суммарное представление о ходе операций, случайная газета — и начинаются споры. Поручики и капитаны, майоры и полковники, забыв о чинах, выступают в роли стратегов. И, может быть, ни в одной военной академии мира не было столь свободного обмена мнениями, разящей критики.

Неразговорчивый вообще, но умеющий хорошо слушать, жадный до всего нового, Михаил Николаевич сумел и в плену значительно пополнить запас знаний по военному искусству. Интересовали его и вопросы политики, хотя в лагере ею занимались меньше, чем делами военными. И если известие о свержении царизма в России было неожиданным, то сам факт падения монархии Тухачевского не удивил.

Еще до войны, живя в Москве, встречаясь с радикально настроенным студенчеством, а иногда и с революционерами-большевиками, каким стал позже товарищ молодости Николай Кулябко, Тухачевский знал и о рабочем движении, переживавшем новый подъем в 1912–1914 годах, знал и о борьбе большевиков. Чувство враждебности к трону, царизму окрепло еще тогда.

Монархия пала. А война продолжалась. И трудно было пленным разобраться во всех предательских махинациях буржуазного Временного правительства и его клевретов из лагеря соглашателей. Многие пленные сходились на том, что война идет на убыль, недолго осталось терпеть.

Тухачевский не спорил с ними, а готовил новый, четвертый и самый трудный побег.

Четвертый кончился так же, как и три предыдущих. Но Михаилу Николаевичу на сей раз повезло. В пойманном беглеце трудно было узнать бывшего офицера-гвардейца, и когда его спросили, то Тухачевский назвался солдатом. Куда угодно, но не в опостылевший Ингольштадт.

Солдатский лагерь. Гоняют на работы. Но среди солдат мало скорбящих о батюшке-царе, есть и бывшие рабочие, участники стачек, забастовок, революции 1905 года. С простыми солдатами Тухачевский нашел общий язык быстрее, чем с иными офицерами.

Михаил Николаевич постепенно постигал солдатские думы и мечты, стремление вчерашних крестьян к мирной работе, земле. Потом, в Петрограде, эти беседы ему пригодились.

Война продолжалась, хотя на фронтах все чаще и чаще происходили братания; война продолжалась, так как ни кайзеровское правительство, ни правители Антанты, ни буржуазное Временное в России не хотели отказаться от своих захватнических планов и добычи, которую сулила победа.

А осень уже исхлестывала холодными дождями изуродованную землю, неприбранные трупы, окопы.

И близилась новая зима, еще одна, четвертая, страшная зима войны.

Тухачевский снова бежал. И, наконец, убежал. Ему удалось добраться до Швейцарии, а оттуда через Францию и Англию домой, в Россию.

Россия митинговала. «Долой!» и «Да здравствует!» слышалось со всех сторон. «Долой войну!», «Долой Временное правительство!», «Да здравствует мир!» и снова, в октябре, — «Вся власть Советам!». Россия боролась. «Долой Временное правительство!», «Вся власть Советам!» — эти лозунги стали требованием народа не вдруг, не сразу, понадобилось немало времени и еще более усилий большевиков, Ленина, чтобы собрать под этими лозунгами силы новой революции, сделать ее подлинно народной и потому непобедимой.

Как ни прислушивался Тухачевский к вестям, долетавшим из России в тот лагерь, где он сидел, сколько ни беседовал с солдатами, кое в чем ему еще надо было разобраться.