Романтическая девушка Оля - Эдвард Куровский

Вылезать на берег по острым, как толчёное стекло, камням — сущая мука. Нужно было найти свои сандалии. Оля оставила их где-то в другом месте, поэтому возвращались мы в гостиницу порознь.

На обед она явилась в другом, более строгом платье. Я не обращал на неё внимания — беседовал с сидевшими за нашим столиком супругами из Киева о том, какие блюда мы закажем завтра, и прислушивался к дискуссии о коммунизме, которую начали соседи. Мужчина полагал, что уже в ближайшие годы во всём мире будет коммунизм.

После ужина киевляне пригласили меня в свой номер, чтобы показать фотоснимки их прошлогодней поездки в Ялту. Вернувшись к себе, я принялся изучать «Правду», и тут вошла Оля. Она спросила, не помешала ли мне. Не отрываясь от газеты, я ответил, что нет. Я решил казаться равнодушным, хотя и не был уверен в том, что мне это удавалось.

— Что ты читаешь? — она заглянула через моё плечо, махнула рукой и так быстро отпрянула, что я не успел обнять её и только почувствовал, как пахнут морем её волосы.

— Можешь предложить что-нибудь лучшее?

— Есть у меня кое-какие книжки.

— Садись.

— Ничего, постою.

Я поднялся со стула, намереваясь взять её за руку, но Оля отстранилась, а обнять её я не решился, поэтому только и спросил, как долго она собирается вот так стоять. Она опустилась на стул и попросила меня рассказать что-нибудь о пчёлах. «Тебе-то что за дело?» — хотелось мне ответить ей, но я прикусил язык. Спросил у неё, где она живёт в Москве, хотя меня это вовсе не интересовало, как впрочем и её учёба тоже. Глядя на её живот и бёдра, я мысленно подыскивал способы добраться до неё. Силу применять не буду. А что если русские женщины любят, чтобы их брали грубо? Нет, мне это не подходит.

Когда я снова приблизился к ней, она заслонилась руками, и я сказал:

— Видишь, я послушный. Ты не хочешь?.. Ну так иди себе.

— Выгоняешь? — удивилась она.

— Мы не дети, чтобы играть в ладушки.

Она неохотно встала и ушла, пожелав мне доброй ночи. «Иди, иди», — раздражённо произнёс я. В самом деле, что ещё за игры?

На следующий день во время завтрака она обиженной не казалась и даже спрашивала меня о чём-то, но на море я пришёл один. Я выбрал для купания совсем другое место, чтобы она не нашла меня. Зачем мне дочка партийного бонзы, которая Бог знает что потом напишет обо мне? Возможно, что и ничего, а может быть и вспомнит о своём комсо-мольском долге. Интересно, спросит ли она за обедом, где это я был?.. Но нет, не спросила.

Вечером, когда я уже разделся, Оля пришла и по обыкновению поинтересовалась, не помешала ли мне. Я спросил, зачем она явилась. Она пропустила вопрос мимо ушей, но не ушла, хотя видела, что я укладываюсь спать. Я уже был без рубашки, снял брюки и в од-них плавках улёгся на тахту. Оля смотрела из окна на море и о чём-то спрашивала меня, но я притворялся, что не слышу, лежал, закрыв лицо газетой «Жиче Варшавы». Оля впервые села на тахту, выбрав местечко у меня в ногах. Я не пытался привлечь её к себе, и она поднялась. Осмотрела мою авторучку, заглянула в шкаф. Зачем она делает это? Ведь уборщица каждый день тщательно исследует мои вещи для того, чтобы потом проинформировать, кого надо, о результате осмотра. Такой, очевидно, здесь порядок.

Оля вышла, пожелав мне приятных снов. Это был вежливый, ничего не значащий жест, однако я долго не мог заснуть.

Она перестала меня интересовать. Во время наших встреч в столовой я был холоден с ней и всё больше вёл беседы о Киеве, которыми развлекали меня инженер и его толстая жена, а также инвалид, утонувший потом на мелководье, всего в метре от берега (заметили это только тогда, когда все уже вышли, а он остался).

Я безуспешно пытался снять других девушек. Они улыбались мне, были вежливы со мной, но ничего более. Наконец я окончательно успокоился и стал считать дни, оставшиеся до конца смены. Оля по-прежнему навещала меня по вечерам, даже тогда, когда я позд-но возвращался от соседей, но я не обращал на неё внимания. Листал польские и русские газеты, слушал радио. Оля смотрела из окна на море и иногда сообщала мне о том, опо-здал ли нынче катер или вернулся из Одессы вовремя. Она усаживалась на стул и болтала ногами в лёгких босоножках. Когда мне это надоедало, я произносил «уходи», и она покидала меня.

Как-то я спросил просто, без затей: «Зачем пришла?» — но она не ответила, даже не обиделась. Я переоделся в пижаму, ничуть не интересуясь тем, смотрит ли Оля на меня. Она увидела всё, что можно было увидеть, но вовсе не удивилась и не растерялась.

— Dziwolag (чудовище. — перев.), — произнёс однажды я, когда она крутилась у меня в комнате, словно у себя дома.

— Что ты сказал? — она удивлённо глянула на меня.

— Нет, ничего.

— Но ты ведь что-то сказал.

— Это ты о чём? — стал злиться я.

— Да нет, ни о чём…

— А тогда зачем сюда ходишь?

Она пожала плечами и ушла.

Но вечером, на следующий день, едва только я выключил радио и улёгся в кровать, почувствовал, что её мне не хватает. Ничего иного мне не хотелось, только бы при мне она немного повертела круглой попкой, только бы глянула на меня своими голубыми глазами. Я привык к её присутствию и даже, кажется, к тому, что она совсем не стесняется меня. Я заметил, что по утрам бываю раздражённым, а она в моём обществе ведёт себя совершенно спокойно. Княжна… бесполая княжна! Обнажённый мужчина её не пугает и не возбуждает. Зачем же, в таком случае, она приходит? Нет, не нужно думать об этом, слишком жалко времени… Сегодня вот тоже не явилась. Должно быть, обиделась, наконец. А возможно, что уже окончательно изучила меня: «Политически безвреден, у него одни бабы на уме», что-то вроде того.

Когда она наконец пришла, я лежал под одеялом, но всё же обрадовался ей, хотя и не подал виду. Как обычно, сказала мне:

— Добрый вечер.

— Зачем пришла?

— Попрощаться с тобой.

— Уезжаешь? — равнодушно спросил я.

— Не я, а ты, — она села рядом на тахту. — Завтра в три часа у тебя вертолёт до Симферополя.

— В самом деле, — вспомнил я. — Что ж, прощай.

Я не ждал её поцелуя. Ничего уже от неё не ждал.

— Как быстро пролетели эти две недели, — вздохнула она.

— Да, быстро, — я повернулся к ней спиной.

— А ты меня хоть немножко любишь?

— Ну конечно, — пробормотал я, уткнувшись носом в стенку.

— А тогда почему же не сказал мне этого сразу? — в её голосе явно прозвучал упрёк. — Столько ночей потеряно зря…

Зашелестело её платье, я повернулся и увидел нечто такое, чего никак не ожидал увидеть. Передо мной стояла прекрасная девушка. Всё это время платье прятало её великолепные спелые формы. Но я недолго имел возможность любоваться красотой её тела, потому что весьма скоро это волшебное создание уже лежало рядом со мной. Мне казалось, что это сон.

Поспешно, импульсивными рывками, я стянул с себя пижаму. У меня не было времени на поцелуи, я боялся, что она исчезнет, а потому торопливо вонзил в неё мою истомлённую нетерпением плоть, опасаясь, что пелена, укутавшая нас, сейчас рассеется. Это длилось очень недолго, всего несколько секунд.

Промокнув лоб, я сбросил одеяло на пол, чтобы теперь спокойно рассмотреть её. Трудно мне описать пленительные очертания этого тела, источающего аромат морской воды. Её огромные, немного удивлённые глаза бесконечно волновали меня, и я целовал их, целовал мягкие губы и высокую грудь с большими коричневыми сосками и живот с круглой впадиной пупка. Но более всего возбуждали меня волоски на холмике чуть пониже живота — необычайно длинные, касающиеся бёдер, совсем не такие, как у девушек, которые были у меня прежде.

Когда она пошевелилась, я снова прижал её своим телом.

— Не уходи, — шепнул ей.

А она спросила:

— Почему же ты в первый вечер не сказал, что любишь меня? Я так ждала этого.

Edward Kurowski «Romantyczna Ola»

Перевёл с польского А. Петров, 1997 г.