Олень на заводской территории - Курт Воннегут

Нэн вздохнула.

— Наверное. Но это непохоже на тебя. Для некоторых заводы — прекрасное место: они процветают в этой среде. Но ты всегда был таким независимым… И ты любишь свою газету.

— Люблю, — сказал Дэвид, — и мне до слез жаль расставаться с ней. Но теперь это ненадежно — детям нужно дать образование и все прочее.

— Но, милый, — возразила Нэн, — газета приносит деньги.

— Она может лопнуть вот так, — отозвался Дэвид, прищелкнув пальцами. — Может появиться ежедневная со вкладышем «Новости Дорсета», и тогда… А что будет через десять лет?

— А что будет через десять лет на заводах? Что вообще будет через десять лет где бы то ни было?

— Я охотнее поручусь, что заводы останутся на месте. Я не имею права больше рисковать, Нэн, теперь, когда на мне лежит ответственность за большую семью.

— Дорогой, семья не будет счастливой, если ты не сможешь заниматься, чем хочешь. Я все же хотела бы, чтобы ты дождался, пока маленькие и я будем дома и ты к ним чуть-чуть попривыкнешь. Я чувствую, что тебя вынуждает к этому страх.

— Да нет же, нет, Нэн. Поцелуй за меня покрепче маленьких. Мне пора идти представляться моему новому начальнику.

Дэвид прицепил нагрудный знак к лацкану пиджака, вышел из больничного корпуса и ступил на раскаленный асфальт заводской территории, огражденной от внешнего мира колючей проволокой. Из обступивших его цехов доносился глухой, монотонный грохот. От места, где он стоял, веером расходились четыре запруженные, уходящие в бесконечность улицы.

Он обратился к одному из прохожих, спешившему не так отчаянно, как другие:

— Не подскажете ля вы мне, как найти корпус тридцать один, кабинет мистера Флэммера?

Человек, которого он остановил, был стар; в глазах его светились радостные огоньки. Казалось, старик испытывал от лязга, удушливых запахов и нервной подвижности, царившей на территории, не меньшее наслаждение, чем Дэвид от ясного парижского апреля. Он покосился сначала на нагрудный знак Дэвида, затем на его лицо.

— Только приступаете, так ведь?

— Да, сэр. Мой первый день.

— Что вы об этом знаете? — Старик с немым удивлением покачал головой и подмигнул. — Только приступаете… Корпус тридцать один? Ну, сэр, когда я впервые вышел на работу в 1899-м, корпус тридцать один был виден отсюда; между нами и им лежала только грязь, сплошные болота грязи. А теперь все застроено. Видите вон ту цистерну, за четверть мили отсюда? За ней начинается Семнадцатая авеню, вы проходите его почти до конца, затем переходите линию и… Только приступаете, а? Я ветеран. Пятьдесят лет на заводах, да, сэр, — заявил он с гордостью и повел Дэвида по нескончаемым проездам и авеню, через железнодорожные линии, по рельсам и туннелям, сквозь цехи, переполненные плюющими, хныкающими, скулящими, рычащими машинами, коридорами с зелеными стенами и черными рядами нумерованных дверей.

— Больше уже никто не может похвастать пятидесятилетним стажем, — с сожалением говорил старик. — В наши дни нельзя выходить на работу, пока тебе не исполнилось восемнадцать, а когда тебе стукнет шестьдесят пять, приходится уходить на пенсию.

Старик указал на дверь.

— Вот кабинет Флэммера. Не открывай рта, пока не разберешься, кто есть кто и что они думают. Желаю удачи!

Лу Флэммер оказался низкорослым толстым человеком чуть старше тридцати. Он лучезарно улыбнулся Дэвиду.

— Чем могу быть полезен?

— Я Дэвид Поттер, мистер Флэммер.

Рождественская благость Флэммера моментально поблекла. Он откинулся назад, водрузил ноги на стол и засунул сигару, которую до этого прятал в кулаке, в свой огромный рот.

— Черт, я подумал, что вы шеф бойскаутов. — Он бросил взгляд на настольные часы, вмонтированные в миниатюру новейшей автоматической посудомойки с фирменным знаком компании. — Сегодня у бойскаутов экскурсия на заводы. Должны были подойти сюда пятнадцать минут назад. Я должен рассказать им о движении бойскаутов и промышленности. Пятьдесят шесть процентов служащих федерального аппарата в детстве были бойскаутами.

Дэвид засмеялся, но тотчас обнаружил, что смеется он один, и замолчал.

— Внушительная цифра, — сказал он.

— Поистине, — назидательно заключил Флэммер. — Кое-что значит и для бойскаутов, и для промышленности. Теперь, прежде чем показать вам ваше рабочее место, я должен объяснить систему нормировочных сводок. Диллинг говорил вам об этом?

— Что-то не припомню. Сразу такая уйма информации…

— Ну в этом нет ничего трудного, — сказал Флэммер. — Каждые шесть месяцев на вас составляется нормировочная сводка для того, чтобы мы, да и вы сами, могли получить представление о достигнутом вами прогрессе. Три человека, имеющих непосредственное отношение к вашей работе, независимо друг от друга дают оценку вашей производственной деятельности; затем все данные суммируются в одну сводку — с копиями для вас, меня и отдела по найму и оригиналом для директора по рекламе и информации. Это в высшей степени полезно для всех, прежде всего для вас, если вы сумеете взглянуть на это правильно. — Он помахал нормировочной сводкой перед носом Дэвида. — Видите? Графы для внешнего вида, лояльности, исполнительности, инициативы и далее в таком роде. Вы тоже будете составлять нормировочные сводки на других сотрудников. Замечу, что дающий оценку остается анонимным.

— Понимаю. — Дэвид почувствовал, что краснеет от возмущения. Он пытался побороть это ощущение, внушая себе, что его реакция не более чем реакция отставшего от жизни провинциала и что ему следует научиться мыслить в категориях больших, эффективных рабочих групп.

— Теперь относительно оплаты, Поттер, — продолжал Флэммер, — с вашей стороны будет совершенно бессмысленно приходить ко мне и просить о повышении. Это делается на основе нормировочных сводок и кривой заработной платы. — Он порылся в ящиках и извлек оттуда график, который и разложил на столе. — Вам сколько лет?

— Двадцать девять, — ответил Дэвид, стремясь разглядеть размеры заработной платы, указанные на краю графика.

Флэммер заметил это и намеренно прикрыл эту сторону рукой.

— Угу. — Помусолив конец карандаша, он вывел на графике маленькое «х» по соседству с кривой. — Вот вы где.

Дэвид всмотрелся в отметку и затем проследовал взглядом по кривой, через маленькие бугорки, покатые склоны, вдоль пустынных плато, пока она внезапно не прервалась у черты, обозначавшей предельный возраст шестьдесят пять лет. График не предусматривал нерешенных вопросов и был глух к апелляциям. Дэвид оторвал от него взгляд и обратился к человеку, с которым ему предстояло иметь дело.