Доктор Бартек и его учительница - Марина Золотаревская

— Этого лечить не берусь, с этим надо в город, к доктору!

Но такое случалось всё реже и реже.

Платы с тех, кого пользовал, он не требовал никогда. Однако порой они сами что-то приносили: кто пяток яиц, кто кувшин молока; а не то помогали матери Бартека по хозяйству. Мать радовалась не так приношениям, как тому, что из сына, похоже, получается настоящий лекарь, и всё повторяла:

— Спасибо твоей наставнице! Ты бы, сынок, в гости её позвал. Я бы расстаралась, приняла её как следует!

— Она без дела ни к кому не ходит, матушка, — отвечал он, а сам думал: «Не приведи Господь, чтобы она пришла к тебе!»

Десять лет пробыл Бартек учеником Смерти. И настал день, когда она объявила:

— Сегодня у нас с тобой — последний урок.

У него защемило сердце.

— Грустно мне расставаться с тобой, учительница, — промолвил он. — Никто в мире не дал бы мне того, что дала ты, и я буду тебе благодарен, пока дышу.

Они сидели в её пещере перед ярко горящим очагом. Смерть откинула капюшон с черноволосой головы. Со стороны посмотреть — женщина как женщина.

— Мы ещё встретимся, Бартек, — ответила она спокойно, как всегда.

— Знаю, — вздохнул он, — невесёлая это будет встреча, и я — не прими в обиду — не стану торопить её час. Так что коль позовут меня к заразному больному, не забуду закрыть рот и нос повязкой…

Смерть выжидательно вскинула бровь.

—.. смоченной соком лука, — докончил он, — или чеснока.

— Молодец, — похвалила она, — правильно. Однако я не о том. Мы ещё много раз увидимся до этой последней встречи. А сейчас слушай внимательно. Помнишь, я говорила: когда завершится твоё обучение, тогда и разочтёшься за него. Теперь оно завершилось.

— Чем же я могу тебе воздать, учительница, кроме благодарности?

— Ну, деньги мне ни к чему, сам понимаешь, — она засмеялась знакомым сухим смехом. — Заплатить за науку ты должен послушанием. Запомни же мой последний урок. Видеть меня будет дано тебе одному. Если хворь не угрожает жизни, я и не появлюсь у постели больного. Если встану в ногах — значит, недуг опасен, но тебе позволено со мной побороться. Ничего не упустишь и ничего не забудешь — отстоишь пациента. Но когда увидишь меня у изголовья, не успокаивай страдальца, не обнадёживай родных и даже не думай начинать лечение. Скажи, что тут ничем нельзя помочь, и уходи: этот человек — мой!

— А если я ослушаюсь, учительница? Если попытаюсь спасти человека?

Медленно поднялась она, как десять лет назад, когда предложила взять его в науку. Поднялся и Бартек.

— Если ослушаешься, мой ученик, я унесу тебя самого, — молвила Смерть.

— Я запомню твой последний урок, — прошептал юноша.

— Что ж, ты узнал всё, что должен был узнать. А теперь ступай!

— Прощай! — склоняя голову, произнёс он и побрёл прочь из пещеры, но не успел пройти по жёлтой тропинке и трёх шагов, как Смерть его окликнула; он обернулся и увидел её подле серого валуна.

— Бартек, — проговорила она негромко, — чеснок защищает от заразы лучше, чем лук.

И тотчас исчезла.

В считанные месяцы молва о Бартеке разнеслась по всей округе. Больше уж он никого не отсылал к городским докторам; наоборот, лечил так успешно, что к нему самому приезжали из города люди за врачебным советом. Вернувшись, они рассказывали:

— Лекарь-то совсем молодой. Но вот в глазах у него что-то такое есть… глянет иногда, и кажется, будто на самом деле ему очень много лет. И учился непонятно где, а сколько знает!

Его стали приглашать к тяжёлым больным, и очень скоро он опять увидел ту, которую привык звать учительницей. Появилась она в ногах постели. В первый миг Бартек едва не поклонился ей, как вдруг понял, почему она здесь. Он содрогнулся, но заставил себя отвести от неё взгляд и занялся своим пациентом. Только когда тому стало лучше, Бартек поднял глаза. Её не было.

С тех пор он часто заставал Смерть стоящей у изножья и каждый раз смотрел на неё лишь одно мгновенье, а потом всё внимание отдавал больному. Ничего не забывал молодой врачеватель, ничего не упускал и сам не знал ни сна, ни отдыха, пока человеку не становилось легче; но вот жар спадал, боль утихала, удушье проходило, и тогда Бартек порой видел краем глаза, как его недавняя наставница, усмехнувшись чему-то, отступала от постели на шаг, другой — и вдруг исчезала.

Время шло, а ему пока ещё удавалось отстоять всех, кого он лечил.

Скоро его стали называть не иначе как доктор Бартек. Напрасно возражал он: дескать, не пристало ему такое звание, раз университета он не кончал, диплома не получал. А люди отвечали: всем бы докторам в шапочках да мантиях такую учёность и сердце такое заодно.

Мать Бартека впервые узнала покой и достаток: ведь и состоятельные горожане, и даже знатные господа нередко посылали за её сыном. Появились у него деньги. Года два спустя сын с матерью переехали в город. Дом, где они поселились, был удобен, но невелик, зато купил Бартек двух лошадок и конюха нанял. Правда, ни кареты, ни коляски так и не завёл. Не по гостям разъезжал он — больных навещал. Приходилось и по горным тропам скакать, и через городские трущобы пробираться; куда уж тут с экипажем!

Думал он служанку нанять — матери в помощь, но та и слышать об этом не хотела:

— Барыня я, что ли? Хозяйство вести и сама пока могу!

Слава её сына меж тем росла день ото дня. Теперь каждый богач, если захварывал, старался заполучить к себе именно доктора Бартека и готов был заплатить, сколько тот запросит. А надо сказать, запрашивал он с богатых пациентов столько, что давно должен был бы купаться в золоте. Однако жил он всё в том же домике, одевался удобно, но просто, и тратился больше на то, чтобы мать ни в чём не нуждалась; в карты не играл, кутить вроде не кутил, и ни драгоценных перстней, ни цепочек у него не водилось. Все долго гадали, что делает он с деньгами. Некоторые говорили: «Копит, наверно. Скуп, жалеет деньгу».

Потом выяснилось: с бедняков он мало того, что не брал ни гроша, — уходя от них, сам всякий раз высыпал на стол пригоршню золотых. Иные кидались целовать доктору руки, другие пытались сунуть ему деньги обратно. Бартек рук целовать не давал, денег обратно не брал и ужас как сердился.

— Я, — ворчал он, — не на бедность даю, а на лечение!

В конце концов, об этом узнал весь город.

— Сумасшедший! — сказали богатые. — Вот на что наши золотые идут.

— Чудак! — пожимали плечами люди среднего достатка. С них-то доктор Бартек брал немного.

— Праведник! — в один голос говорили бедняки.

Мать-и та Бартека не понимала.

— Сынок, — спрашивала она, — ведь деньги твои не краденые, они честным трудом заработаны. Что же ты их раздаёшь?

— А иначе, матушка, труд мой даром пропадёт. Какой смысл прописывать лекарства, если человеку купить их не на что? Как пользовать ребёнка, если его надо парным молоком отпаивать, а у родителей не хватает даже на хлеб? Просто я хочу, чтобы мои пациенты могли лечиться как надобно.

— Себя бы побаловал, — уговаривала мать.

— Так я себя и балую, — улыбался сын, — они выздоравливают, а мне это — что коту сметана! Но, может, тебе самой чего-нибудь хочется? Ты только скажи.

— Ничего мне не надо, — отмахивалась мать, — и так живу как у Бога за пазухой. Тебе-то, сынок, другой бы дом купить не помешало, красивый да высокий, чтоб отовсюду видно. Ведь тебя все знают!

— На что же мне, матушка, высокий дом, коль меня и так все знают?

— Хоть бы одежду себе богатую заказал, — не унималась мать, — камзол с золотым шитьём или плащ бархатный на куньем меху!

— Стоит ли разъезжать по глухим дорогам в богатой одежде? — отвечал Бартек и прибавлял то ли в шутку, то ли всерьёз — А вдруг разбойники?

Однажды довелось ему и впрямь иметь дело с разбойником. Да ещё с каким — с самим атаманом шайки, что страх наводила на всю округу. Говорят, бывают добрые разбойники: богатых грабят, зато бедным помогают и никого не убивают; только этот был не из таких. Страшный он был человек: не щадил ни старых, ни малых, ни убогих. Нищего мог зарезать ради медного гроша, а то и ради забавы. Много народу погубил, и все злодейства ему с рук сходили, пока не напал он со своею шайкой на молодого торговца, что в одиночку ехал через лес. Тот был не из трусливого десятка и о разбойниках, видно, слыхал, потому что держал под рукой заряженный пистолет; только шайка приблизилась, выстрелил в атамана, коня своего хлестнул да и ускакал. Палили по нему разбойники, но промахнулись.

Пошатнулся атаман, грохнулся оземь и прохрипел:

— Дохтура мне! Самого лучшего!

Помчались двое разбойников в город и вернулись с доктором Бартеком. Не силой приволокли его — своею волей поехал с ними доктор, когда услышал, что случилось.

Как увидел его атаман — просипел:

— Спаси!