Статьи - Николай Лесков

Говоря о видах обработки собственной земли, без личного участия в том самого собственника, автор довольно ясно и положительно доказал преимущества фермерского хозяйства перед половничеством, и это, конечно, составляет одно из лучших мест первого отдела его книги, очевидно теряющей от своего слишком сжатого изложения и уверенности, что все решенное для самого автора — бесспорно и для всего общества, которому назначена служить книга о влиянии различных видов поземельной собственности на народное хозяйство.

Здесь не можем также не указать автору на один его промах, способный, по нашему мнению, ввести читателя в заблуждение относительно взгляда французских крестьян на землевладение и хозяйство (стр. 32 и 33). “С одной стороны, говорит автор, расположение крестьян к собственности, с другой — сознание ее несостоятельности вытесняют эту систему (половничество) более и более из народного хозяйства”. Как это понимать: в одно и то же время и стремление к собственности, и сознание ее несостоятельности? Если “сознание несостоятельности” относится не к собственности, а к системе половничества, то зачем же не выражаться яснее, не заставляя никого догадываться?

Но обращаемся ко второму отделу, рассматривающему собственность и ее значение по величине участков. В отделе этом автор имеет своею задачею решение трех нижеследующих положений (стр. 43):

1) Какого размера участки наиболее производительны?

2) Какое влияние они оказывают на народонаселение?

и 3) Как идет дробление земли, и может ли оно быть черезмерно?

Все спорные места о выгоде поземельных участков рассмотрены г. Масловым весьма добросовестно, без всякого намерения насильно нагнуть читателя на ту или другую сторону; изложение систематично и, главнее всего, чуждо всякого научного деспотизма и доктринерства, без которого редко обходятся сочинения, каким-нибудь боком входящие в разряд всеобъемлющей политической экономии нашего века. Выгоды и невыгоды больших и малых участков поземельной собственности представлены весьма разносторонне и наглядно; цитаты не нанизаны, как наросты, закрывающие почву самого вопроса, и вообще поясняют дело, не имея единственного назначения свидетельствовать об авторской начитанности и способности писать сочинения под влиянием чужих убеждений, на веру в авторитет. Нет, конечно, никакой нужды говорить о том, что автор ни разу не сбивается к парадоксу, проповедоваемому в наши дни некоторыми политико-экономическими сикофантами, которые разглагольствуют о ничтожестве земли, о вреде всякого вида поземельной собственности и о том, что один свободный труд и капитал, “дрыгающий ножками между небом и землею”, может составить общественное благосостояние, вне признания необходимости раздела земли в частную или общественную собственность. “Приобретение и распределение поземельной собственности (говорит автор) должно быть представлено свободной игре и движению экономических интересов страны, и тогда государство избегнет нареканий (как в Англии), и общество будет стараться по возможности достигнуть наивыгоднейшего экономического устройства, потому что на себе самом понесет все мрачные последствия своих ошибок и все благоприятные результаты успешного решения дела”. Автор не боится дробления земли и не думает, как некоторые ученые, что при беспрестанном дележе люди раздробят землю в пыль. Он свидетельствует, “что дробление земли, вырванной из обессилевших рук французской аристократии, было благодетельно для Франции: производительность увеличилась (говорит он) впятеро, государственные доходы также возросли значительно; положение крестьян гораздо лучше того, в котором их видел Вобан в XVIII столетии; мануфактурная промышленность, находя рядом достаточные для поддержки средства, развилась во всех размерах; общественная нравственность улучшилась” (стр. 133). Он приводит также следующие слова Бонмера: “Дроблению земли (говорит этот писатель) мы обязаны неисчисленными успехами земледельческого богатства. Везде, где только крестьянин водрузил, как победительный скипетр, торжествующий заступ собственника на клочке земли, он, как Моисей, исторгал воду из песков пустыни и высушивал непроходимые болота”.

Тут же, рядом с этими словами, г. Маслов указывает и на бедность французских крестьян, происходящую от совершенно других экономических причин и, главнейшее, от “централизации, притягивающей к одному городу лучшие и деятельные силы, лишая их деревню. Эта централизация (продолжает он), собирая налоги, мало их тратит на местные потребности, как это делается в Англии; а несет их в дар любимому городу” (стр. 134). Таким образом, мы видим, что не размеры поземельных участков виноваты, что не раздробление земли не допускает богатеть французского крестьянина, а милая французская централизация, вооруженная всею прелестью административной, промышленной и ученой карьеры. Земледельческую ассоциацию автор ставит дальнейшей формой разумной организации земледельческого труда, о которой мечтают многие наши публицисты. Г. Маслов чрезвычайно практически смотрит на дело, обращаясь к решению этих вопросов по отношению к России: “Свободное наделение крестьян землею в собственность не должно пугать ни администраторов, ни агрономов, ни экономистов. Оно приучит крестьянское сословие к пониманию своих сил, к хорошему употреблению их, заставит уважать и хранить интересы чужие и даст ему средства к материальному и нравственному развитию, воспитает его. Долго или коротко мы будем идти по пути дробления поземельной собственности, но от нас еще далеки, очень далеки те крайности, над которыми задумывается Европа. К тому времени, может быть, что и вероятно, наука определеннее решит полезность той и другой системы; а между тем земледелие шагнет вперед, разовьется об руку с ним промышленность, увеличатся государственные доходы и поднимется народное благосостояние”. Да, господа доктринеры всеобъемлющей политико-экономической науки, позволяющей вам вешать труд и капитал между небом и землею, пожалуйста, уж не говорите, что мужичку не нужно собственной земельки, что она его только свяжет, прикрепит к месту; уж пусть он останется при земельке: не бойтесь, она прикрепляет только мертвых; а живого если что-нибудь может прикрепить к земле, то уж, верно, всего менее сделает это сама земля или право владения ею, при котором всегда мыслимо отчуждение. Да, не вырывайте у него из-под ног почвы, без которой он в положении, отведенном труду и капиталу, непременно удавится во славу всеобъемлющей науки и ее сикофантов.

Оканчивая нашу речь о книге г. Маслова, считаем обязанностью сказать, что, не принимая в расчет первого ее отдела, или, как автор его назвал, “первой главы”, уподобляющейся мифологической деве, имевшей роскошные, обаятельные формы, при которых, однако, у нее, ничего или очень мало, но кой-чего недоставало такого, что всякое влечение к ней делало бесцельным, вторая глава, или второй отдел этой книги, по нашему мнению, — весьма полезное произведение, и мы позволяем себе пожелать, чтоб книга эта попадалась в руки тех, для кого совершенно незнакомы существующие виды землевладения.

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО Г. Д-РУ АСКОЧЕНСКОМУ

По характеру своему провинциальная литература делится на три главные рода: 1) обличительную (или искусство против начальства), 2) благонамеренную (искусство за начальство) и 3) пасторальную или армейскую (искусство для барышень и барынь) Благонамеренная, она же просительная — самая обширная по числу жрецов. Содержание ее: “прославление подвигов своих начальников и тех несомненных благ, которыми они дарят своих подчиненных”.

“Искра” (год 2-й. № 45)

После всего сказанного в мою защиту профессором Эргардтом в 18 № “С <овременной> м<едицины>” я не считаю уместным защищаться противу нападок г. А. Аскоченского, который, упрекая меня в составлении “пустозвонных статей, пригодных только для уродливой “Искры””, обращается с моим именем с такою крайнею бесцеремонностью, с какой “уродливая “Искра”” не обращалась ни с одним из самых дорогих и редких экземпляров, составляющих ее собственность. Брань г. Аскоченского меня не оскорбляет — я верю, что есть люди, которых похвала опасней всякой брани. Я знаю, что в кругу читателей “С<овременной> м<едицины>” есть люди, оправдывающие раскрытие моими статьями систематических медицинских злоупотреблений, знаю и то, что статьи мои не могли не раздразнить известного стада,[151] и оттуда летит на меня брань, клевета и разные другие отвратительные чудовища, вышедшие на свет из ящика Пандоры.

Один Бог знает, как надоело мне препираться с этим рассвирепелым стадом, которому, что ни мечи в глаза, все Божья роса. Я уже сказал, что к настоящему слову меня вызывает не “благонамеренная”[152] статья г. Аскоченского, а желание стать за уважаемую мною редакцию “Совр<сменной> медицины”, которую г. Аскоченский незаслуженно оскорбляет упреком за помещение пустозвонных статей, приличествующих “уродливой “Искре””. Не задевая фамильной ненависти гг. Асконченских к “уродливой “Искре””, к которой я и почтенная редакция “С<овременной> м<едицины>” питаем, однако же, полное уважение, как к струне, звучащей в аккорде общественной прессы, я еще раз публично повторяю, что известное число русских полицейских врачей не свободно от упрека в неравнодушии к темным добыткам и что некоторые члены врачебных управ — дольщики в этих добытках. Таково мнение всех людей, знающих основательно быт полицейских врачей, опирающихся на невозможность уличить их “юридически”. Редакция “С<овременной> м<едицины>” не имела основания сомневаться в основательности моих слов. Стало быть, решению подлежит только один вопрос: прилично или неприлично было оглашение в “С<овременной> м<едицине>” статей непозволительных доходов некоторых полицейских медиков, получающих 190 р<ублей> сер<ебром> годового жалованья, не всегда практикующих, но нередко составляющих себе чувствительные состояния?