Статьи - Николай Лесков

вредные насекомые”. Sic![145] Теперь, когда я вижу, что вы, мой читатель, успокоились и верите, что я говорил вам о призвании правительства к посыпке персидским порошком московских стряпчих на основании факта, существующего в журнале “Светоч”, я позволю себе представить вам соображения, рядом которых автор дошел до сказанного заключения. Г. А. Кресин очень не любит этих стряпчих, во-первых, за то, что ex professo[146] “они не принадлежат к числу московских спекуляторов, трудящихся в чаянии жизненного блага (!), как зубные дергачи, мозольные операторы-самоучки, невежды фотографы и мелкие ростовщики”. Causa secunda:[147] “Эти ходатаи величают себя стряпчими, адвокатами, ходатаями (!) и даже юрисконсультами, тогда как стряпчие бывают только коронные, губернские и уездные, а не наемные стряпухи, ходебщики; собственно же адвокатуры, как известно, в России нет”. Causa tertia:[148] “Эти стряпчие-самозванцы расплодились в Москве, как саранча, и, пользуясь незнанием и невежеством своих клиентов, подобно ворожеям, знахарям, знахаркам и деревенским врачам (?!), приносят обществу вред”.

Здесь идет тирада на тему: какой пользы может ожидать для себя от ходебщиков простой мещанин, купец или даже степной помещик, не имеющий никакого понятия о судопроизводстве, о несчастных женщинах, осужденных на тяжбы, и вообще уподобление всех, вверяющихся ходебщикам, с теми больными, которые вверяются знахаркам и преждевременно гибнут. Засим следует классификация сих зловредных паразитов по происхождению их из “отставных чиновников, купцов, платящих для этой единственно цели капитал по 3-й гильдии, и, наконец, цивилизованных мещан” (курсив подлинника); деление их на sui generis[149] аристократию, величаемую в трактирах, где они обыкновенно сходятся, генералами, баронами, статскими и коллежскими советниками, и на плебейство, чернь непросвещенную. Опять тирада о несовместности с специальностью ходебщика никаких добрых человеческих свойств и необходимости оглохнуть, сделаться равнодушным к слезам, к страданиям и вообще ко всему, что (кроме денег) может смягчать человеческое сердце. Указываются места сходок ходебщиков в ближайших к присутственным местам трактирах и харчевнях и излагаются вкратце их обязанности, состоящие в ежедневном обегиваньи всех (!) присутственных мест, “где за дешевое угощение приобретают для себя продажных агентов, которые доставляют им сведения о делах, подробности о их ходе и даже адресы тяжущихся” (стр. 118). Четвертая причина негодования г. А. Кресина, очевидно, заключается в том, что по милости этих, как он называет их, ходебщиков в известных московских трактирах “заранее читаются решения, и никакая канцелярская тайна не может устоять перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира. У самого Талейрана (говорит он) не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов” (стр. 118).

Тут автор указывает, однако, и на такие стороны профессии ходебщиков, которые заставляют пожалеть о них. Он говорит (стр. 118), что “поприще это сопряжено с большими неприятностями; нередко за неуспех какого-нибудь дела практик, попадаясь на глаза пациенту, расплачивается подзатыльниками, зубами и даже обеими щеками (разумей: получает подзатыльники, удары в зубы и пощечины). Известен даже (продолжает автор) случай вот какого рода: один ходебщик, который и по сие время здравствует, взял задаток для окончания тяжбы с одного задорного господина, и когда, вопреки обещанию, дело было проиграно, то доверитель поймал своего ходатая на улице и целиком откусил ему нос”. Следует не очень меткая физиология общества надувателей-ходебщиков и надуваемых доверителей, указывается на то, что “расписка в получении ходебщиком денег пишется на простой бумаге и, следовательно, связывает руки не очень крепко (!!). Ведь помещику нельзя жаловаться, да и стыдно, что дал себя одурачить” (стр. 122). Объясняется равнодушие ходебщиков к ругне, побоям и прочим крупным и мелким неприятностям, угрожающим им со стороны пациентов. Докладывается (стр. 123), что “так было до Наполеона, так ведется и после Наполеона, до нашего благополучного времени из рода в роды”; что бедный чиновник, на имя которого взята ходебщиком взятка, не получает ее (стр. 125). Дается, наконец, “совет всем, имеющим дела и тяжбы по присутственным местам, остерегаться этих кабинетных юрисконсультов и адвокатов, а поручать дела людям знающим, добросовестным и непродажным, о которых необходимо сперва сделать самые тщательные справки”. Спросите: где искать их? Извольте, у автора готов ответ; на той же 126 стр. он поясняет: “Ищите и обрящете, говорится в писании. Без сомнения, в Москве есть честные и добросовестные люди между ходебщиками”. Засим уже следует известное читателю приглашение правительства “посыпать московских стряпчих порошком вроде персидской ромашки…”

Все это было бы смешно,Когда бы не было так грустно.

Но дело в том, что это грустно, и до такой степени грустно, что мы считаем грехом не указать на ошибки автора относительно причин, производящих возмущающее его явление, и сказать мимоходом несколько слов о несоответственности мер, которые он рекомендует для уничтожения этого зла.

Мы, конечно, преисполнены скорби и негодования, что эти стряпчие, как говорит автор, такие дурные и недобросовестные люди, просто какие-то паразиты, готовые вести торговлю даже женской добродетелью, живут себе в первопрестольной Москве, обманывают или, как сказал автор, дурачат своих просвещенных и непросвещенных клиентов и даже посягают на канцелярскую тайность, которая, как явствует из слов же автора, падает перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира, где даже и решения читаются заблаговременно (в смысле преждевременно). Мы протестуем против несправедливости судьбы, снабдившей этих ходебщиков талантом, возвышающим их над самим Талейраном, “у которого не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов”. Особенно мы сердиты на них за то, что они не передают чиновникам взяток, которые берут для них у своих доверителей; это скверно, из рук вон скверно; но все же посыпать их каким-нибудь порошком, вроде персидской ромашки, нам кажется несколько жестоко, несправедливо, да и бесполезно. Мы, конечно, понимаем, что автор предлагает посыпку стряпчих не совсем с тою целью, с какою посыпают сопоставляемых им насекомых, с которыми боялся дуэли германский поэт Гейне… Еще бы! Мы очень хорошо понимаем, что московский автор не такой кровожадный человек, чтобы домогался умерщвления стряпчих, как клопов, дохнущих от посыпки; он желает, чтоб стряпчие были уничтожены только в качестве стряпчих, но не воспрещает им существовать в качестве мирных обитателей Москвы и промышлять всяким иным мастерством, не исключая ознакомления подлежащих субъектов “с своими кумами”; но все же не видим резона произвести посыпку их даже и с этою гуманною целью. Во-первых, запретить этим стряпчим практиковать невозможно по той простой причине, что практика их совершается нередко незримо для правительственного контроля, и от запрещения, вероятно, не произойдет ничего иного, кроме нарушения запретительных правил; а во-вторых, думаем, что это было бы и несправедливо. Как можно запретить мне доверять тому, кому я хочу доверить? Дурен ли или хорош, стоит или не стоит доверия тот, кому я верю, про то мне знать самому, а не правительству. Гарантировать удобонадуваемых людей на каждом шагу невозможно. Не надует их адвокат — надует знахарь, ворожея, шулер, лентяй, прикидывающийся калекою, аферист, сулящий золотые горы, да мало ли какой профессор не может надуть и в самом деле не надувает? Так и валяй всех их персидским порошком или ссылай туда, где, как говорится, “нет ни неба, ни земли, а только зыбь поднебесная”? Ведь следуя такому правилу, мало ли кого придется посыпать, например, сочинитель, у которого в статье вместо здравого направления какие-то “андроны едут” — ну, и посыпку ему сейчас… Нет, воля ваша, это не годится. Разоблачать гнусные дела, творящиеся под сенью безгласия, прекрасно, благородно, и мы вам очень благодарны за вашу статью о стряпчих, но не разделяем вовсе ваших убеждений относительно необходимости уничтожить их правительственными мерами. Виноват сам народ, виноваты другие причины, по милости которых сознается необходимость хождения по делу, а стряпчие-ходебщики — только порождение этой грустной необходимости; и пока живет эта причина, пока народная масса невежественна и стремится к достижению своих интересов путем взяток и всяких других темных дел, до тех пор ничто не может уничтожить этих стряпчих, которые суть не что иное, как факторы, нужные для темных сделок, к которым у нас обращается в известных случаях даже самый честный человек. Да и где вы найдете “неподкупных и честных людей” для исполнения адвокатских обязанностей, удобных лишь при помощи трактирных попоек, перед которыми, по вашим словам, только и падает тайность? Какой порядочный человек захочет служить таким господам, которые, при случае, готовы не только выругать по-чешски, но даже целиком откусить нос? Согласитесь, ведь это уж очень неприятно. Вот если б этот кусающийся господин, вместо того чтоб грызть нос, напечатал, что известный господин адвокат — плут, понятно, его бы и остерегались другие, а то ведь что ж это? Нос откусил, ведь это одно безобразие вышло. Сделай он, например, такой анекдот с каким-нибудь благообразным человеком — скандал, решительный скандал! Ну, как же тут служить-то подобным персонам? Им только такие “стряпухи” и по шерсти. Так чем же стряпухи-то виноваты, если они требуются, так сказать, вызываются самим обществом, самою жизнью, которая их вырабатывает? Жизнь виновата, общество с его разносторонним безобразием взглядов, учреждений и тенденций виновато. А стряпчие!.. Что стряпчие? Они дурны вовсе не от того, что не имеют дипломов на право заниматься своей профессией; дурных людей много и с дипломами, и поле деятельности неблагонамеренных людей, имеющих официальное право направлять чужие дела, еще шире, еще бесконтрольнее и безответнее. Это было известно еще очень давно, и очень давно указано Кантемиром, когда он писал “Ябеду”. Но, видно,