Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я провожу опыты на себе. С тех пор как колбаса перестала быть для меня проблемой, что-то во мне выровнялось. С тех пор как воображение перестало отплясывать дикую сарабанду вокруг названия какой-нибудь книги, что-то во мне пришло в тонус. Во многих случаях я МОГУ, НО НЕ ХОЧУ. «Я могу, но зачем» придает достоинства. Даже в отношениях с самим собой.
23.10.1943
Вечером в театре «Сен-Жорж» на «L’école des ménages»[803] Бальзака. Я шел в театр с серьезным опасением. Это был страх за кого-то, кого очень любишь и о ком знаешь, что он пошел по кривой дорожке. Я боялся дискредитации, провала, и для этого у меня были все основания.
По поводу театрального таланта Бальзака мнения разделились. Одни говорят, что у него не было шансов на успех в театре, другие утверждают, что у него не было времени освоить технику, и если бы он жил дольше, то, конечно, обрел бы и в этом собственный стиль. Сложно сказать. Одно можно утверждать наверняка: сам Бальзак не слишком доверял себе в этой области творчества, поскольку, когда писал пьесу, всегда искал соавтора. Обычно все заканчивалось тем, что соавтор подводил, а сам Бальзак после долгих страданий и родовых мук откладывал начатую вещь в ящик. Когда требовалось платить по счетам, а нормального заработка на покрытие долгов не хватало, сценические амбиции Бальзака возрождались. Театр. С долгами покончено, фортуна благосклонна. Театр интересовал его на самом деле только с денежной стороны. «Сто пятьдесят спектаклей, — кричал он знакомым, — по пять тысяч франков каждый, это семьсот пятьдесят тысяч. А теперь считайте: двенадцать процентов авторских прав, то есть более восьмидесяти тысяч франков чистой прибыли. Не говоря о буклетах, десять тысяч экземпляров, по три франка за штуку — тридцать тысяч…» И отложенная в сторону пьеса, незаконченная, покрытая высохшим потом ночных усилий, титанической борьбы богатого воображения с узкими требованиями театра, вынималась из ящика на стол. Так было и с «L’école des ménages».
После долгого путешествия на Корсику и Сардинию, где у него из-под носа увели серебряный рудник, который он хотел купить и который — о чудо! — действительно оказался бы выгодным, миллионным делом (поэтому и не получилось), после пребывания в северной Италии и в Геранде (роман с Элен де ла Валетт), 1838 год был малопродуктивным. «Лавка древностей», «Блеск и нищета куртизанок», закончены «Цезарь Бирото», «Банкирский дом Нусингена» и «Дочь Евы». Только скромные денежные поступления. Между тем платежи растут. В феврале 1839 года ему предстояло заплатить 6000 франков. Что делать? Театр. При посредничестве знакомого, Армана Периме, Бальзак договорился с директором Театра де ля Ренессанс А. Жолли о том, что он получит 6000 франков, если немедленно предоставит пьесу «Школа семейной жизни», через пять месяцев — еще одну пьесу и через восемь — еще одну… Спасен.
Он моментально достает из ящика «Первую продавщицу» («Première demoiselle»), которая еще в 1838 году не понравилась госпоже Ганской, но вызвала восторг госпожи Санд. Меняет название. Продавщица превращается в школу семейной жизни. «Я сделаю драму из буржуазной жизни как пробный шар, — пишет он госпоже Ганской, — без шума, что-нибудь несущественное, чтобы посмотреть, что люди скажут об абсолютной правде». Конечно, он привлекает помощника. Это Шарль Лассайи{111}. Вместе они берутся за работу. Шестнадцать дней и шестнадцать ночей борьбы с непреодолимыми трудностями сцены. Усталый, раздавленный, выжатый как лимон, он появляется со «Школой семейной жизни» в кабинете Жолли. Тот пьесу не принимает. «Абсолютная правда», «драмы из буржуазной жизни» не были тогда в моде. Театр хотел театра в худшем смысле этого слова сегодня, хотел что-то à la «Антони» Дюма-отца или «Гамлета» с хеппи-эндом, который Дюма-отец так хорошо сляпал для парижской публики. Хеппи-энд — вовсе не американское изобретение. Массовая культура, зарождавшаяся в то время во Франции, требовала так же, как и сегодня, счастливого конца и оптимизма. «Школа семейной жизни» Бальзака канула в Лету до этого года. Между тем временем, когда безжалостный Жолли отверг пьесу измученного автора, и осенью 1943 года — пустота, которая связывает эти моменты и делает пьесу актуальной. По пути в театр мне казалось, что Бальзак еще жив. Я был взволнован, немного потерян во времени и ужасно встревожен. Я не читал «Школу семейной жизни» и боялся, чтобы Гонорий не «передобрил», как однажды Бой-Желеньский{112} написал о госпоже Ганской, чтобы не переусердствовал. Но Гонорий «передобрил». Даже по нашим современным театральным меркам, куда более прогрессивным, чем тогдашние.
Воспользовавшись отсутствием мужа, мадам Жерар, при содействии двух дочерей, Анны и Каролины, путем интриги, воплощенной в жизнь Анной, месье Дювалем, братом мадам Жерар, и Робло, кассиром фирмы, увольняет с работы мадемуазель Адриенну, первую продавщицу магазина Жерара и единственную, кому он доверяет. Но прежде чем мадемуазель Адриенна успела покинуть дом, Жерар, вернувшись раньше, чем он планировал, неожиданно появляется в доме. Он неприятно удивлен, не найдя свою наперсницу и единственную подругу в семейном гнезде гадюк. Вспыхивает полный напряженности, стремительный, громкий скандал. Любовь, потому что Жерар понял, что любит мадемуазель Адриенну последней любовью стареющего мужчины, хитрость, зависть и ненависть на протяжении трех актов подводят всех к эпилогу. Но какому? На протяжении всех трех актов, сильных, в некоторых сценах достигающих мрачного апогея пробирающего до костей и почти ибсеновского реализма, ситуация запутывается до такой степени, что не видно выхода. Жерар хочет бросить семью и уехать с Адриенной. Однако не может решиться на этот шаг. Дальнейшая жизнь без Адриенны немыслима. Оставить Адриенну в доме и вернуться к status quo будет адом. Отречься от счастья? Нет. Наслаждаться им издалека, когда все мосты будут сожжены? Тоже нет. Компромисс? Исключено.
Признаюсь, что три первых акта убили меня своей современностью. Проблема совершенно не театральная по меркам театра 1839 года. «Абсолютная истина» приобретает форму шокирующих сцен, приемлемых нами сегодня, но, безусловно, относящихся к тому, «о чем не говорят» в эпоху Бальзака. Поэтому, естественно, крутила носом госпожа Ганская, поэтому восторгалась Жорж Санд. Бальзак вслух говорит то, о чем Жорж Санд думала (и что делала) и о чем у нее, великой Авроры, несмотря на все, не хватало смелости высказаться подобным образом. Жолли отверг пьесу, потому что тогдашняя публика не переварила бы, прямо говоря, такого скандала. Бальзак тоже должен
