Рыцарь из ниоткуда. Книга II. Сборник (СИ) - Бушков Александр Александрович

– Представляться не буду, мы давно знакомы… Вношу ясность с ходу: вы арестованы по обвинению в нарушении сразу двух статей Карного кодекса: «Государственная измена» и «Злоумышление против монарха». То, что я вас допрашиваю именно здесь, быть может, и не совсем законно, но вы вправе подать на меня жалобу прокурору Короны… если только когда-нибудь с ним увидитесь, чего может и не случиться. Веревки сейчас снимут, кляп вынут, однако предупреждаю, если вы начнете орать какую-нибудь жуткую) банальщину вроде «Как вы посмели?!», «По какому праву?!», «Вы ответите!» или прочие дурные штампованные красивости, запросто можете получить по физиономии от одного из этих славных ребят. У меня тут попросту, без чинов и церемоний. Кстати, вы в Глане, если еще этого не поняли. Имперский наместник здесь, конечно же, есть, но добраться до него вам будет трудновато… Все уяснили?

Он мигнул стражникам, и те сноровисто освободили профессора от веревки и кляпа. Эскулап постоял немного беззвучно, как выброшенная на берег рыба, открывая и закрывая рот – конечно, мышцы затекли с непривычки, – потряс затекшими руками, подумал и крикнул:

– Покажите указ об аресте с печатью прокурора!

Сварог пожал плечами:

– Ну, в общем, ничего из того, что я только что процитировал, но все же – банальщина. Вы мне еще Эдикт в вольностях цитировать начните абзацами… Ладно, некогда мне с вами язык чесать…

Еще один скупой жест – и стражники, выкрутив профессору руки и заставив его согнуться пополам, головой вперед забросили в пыточную, где его сноровисто подхватил Потрошило и удержал на ногах.

Сварог вошел следом, аккуратно прикрыв за собой тяжелую дверь с полукруглым верхом. Присел на ящик рядом с пухлым растрепанным романом, закурил и без малейшего сочувствия или жалости – с чего бы вдруг? – смотрел на представление, в котором троица прилежно играла давно знакомые назубок роли.

Потрошитель и Потрошонок крепко ухватили профессора за руки, а Потрошило, сняв с него золотую цепь, взвесил ее на широкой ладони и сказал где-то даже растроганно:

– Лопни мои потроха, тяжеленькая цацка! Уж Его Небесное Великолепие на хилой груди медяшку таскать не станет, так что натуральное рыжевье. Малой, прибери в ящик, и не зыркайте вы так тоскливо, оба, когда это я с вами честно не делился? – потом сдернул у профессора с носа очки и ловко выдавил большим пальцем хрустальные линзы, протянул то и другое Потрошонку. – Тебе, ученая морда, они все равно без надобности, зенки у тебя такие, что со ста уардов мандавошку разглядишь и лапки у ей сосчитаешь. А нам пригодится. Весу не особенно много – ну так, если складывать крутеж к крутежу, незаметно и златник наберется… Стеклушки, малой, кинь в поганое ведро, а рыжевье припрячь заботливо. Ну, вякни чего-нибудь, лекарь, из-под паршивого моста аптекарь!

Профессор молчал, как отметил Сварог, проникаясь некоторым осознанием своего незавидного положения. Правда, наморщил тонкий аристократический нос – полными ноздрями нанюхался здешнего специфического запаха, густого и неотвязного. Как ни старались служители, раз в день старательно прибиравшие кровь, дерьмо и блевотину, в щели меж плит пола, в тесаные булыжники стен и потолка все же въелся этот запах тоскливой безнадежности. Сам Сварог к нему давно притерпелся – короли и главы спецслужб как раз и должны стоически мириться со всевозможными дурными запахами…

Привычно моргнул Потрошиле – что означало команду на переход от словес к активному следствию. Потрошило, не особенно и замахиваясь, двинул профессору в глаз, профессор полетел спиной вперед, но его поймал за ворот Потрошитель и столь же отточенным ударом направил к Потрошиле. Профессор повторил этот рейс еще два раза, туда и обратно. Били, конечно, легонько, чтобы ошеломить и унизить человечка, которого в жизни не били.

Уцапав лейб-медика за широкий бархатный воротник кафтана (и до половины его оторвав при этом), Потрошило повел эскулапа вдоль стены, приговаривая с интонациями опытного экскурсовода в своей фирменной грозно-задушевной манере:

– Ты позырь, позырь, раньше такого не видел ведь? Вот эти гвоздочки под ногти забивают, а эти – в жопу. Эти вот тисочки для пальцев, эти вот для яиц. А что этой загогулиной делают, я тебе не расскажу, все равно не поверишь, пока на себе не испытаешь, так что на свинячий визг изойдешь. Но перед всем перед этим я тебя отдам этому вот усатому дядьке, а у дядьки есть маленькая слабость – не питает он ни малейшей склонности к женскому полу, а вот к мужским задницам, наоборот, питает большой интерес. Поставит тебя рачком и загонит со всем усердием. Так что быть тебе потом в тюряге гулящей девкой – ежели ты, конечно, до тюряги доживешь.

Уже с неприкрытым испугом профессор покосился на мрачного усача Потрошителя. Тот подыгрывал мастерски: широко ухмылялся, почесывая пятерней тартан пониже массивной медной пряжки пояса. Это тоже, конечно, был чистейшей воды блеф: маленькой слабостью Потрошителя было как раз неумеренное влечение к женскому полу, в патриархальном Глане с однополыми прелюбодеями и прелюбодейками до сих пор поступают так, что рассказать противно.

Отвесив профессору парочку оглушительных затрещин, Потрошило рявкнул ему в лицо:

– Ты понял, гунявый? Это у себя за тучками ты был персона, фу-ты ну-ты, ножки гнуты! А здесь – что прикажет светлый король, то с тобой со всем усердием и проделаем! Уяснил, тварь?

И усадил его на широкую низкую скамью. Говоря языком кулис, предстоял выход Сварога. Он подошел вразвалочку, поставил на скамью правую ногу в начищенном сапоге и заговорил веско, с расстановочкой:

– Я немного дополню этого милейшего человека, профессор. Все равно рано или поздно скажете все, что меня интересует. Только в таком виде будете, что возвращать вас в Империю негоже – что обо мне там подумают? Я же обязан репутацию блюсти… То, что от вас останется, выбросят в глуши, а там волки быстренько дело доделают. Знаете волчьи привычки?

Они и костей не оставляют. И никто ничего никогда не узнает. Из дворца мои ребята вас выдернули аккуратно, точнее, мешок на голову напялили вовремя. Если кто и увидел, подумал: снова кого-то арестовали, дело житейское. А для всего мира вы без вести пропадете на Сильване. Немало народу знает, что вы туда пару раз в месяц летаете, чтобы в укромном местечке охаживать герцогиню, нам обоим прекрасно известную по имени. Но особо не сплетничают, знают, что при вашем положении при дворце вы много пакостей можете устроить тем, кто ростом ниже. Опять же, давненько ползут слухи, что не кто иной, как ревнивый до невозможности муженек герцогини как раз и причастен к бесследному исчезновению на Сильване виконта Котарейна, вашего предшественника в роли сердечного друга герцогини. Мои люди запустят слушок, что и с вами так же произошло. Никто особенно и не удивится – рогатые ревнивцы на все способны, куча примеров… Такие дела, – он припомнил классику. – Ты понял меня, или ударить тебя?

Удовлетворенно отметил, что профессор если и не сломлен полностью, то уже в должной степени осознал: с ним и в самом деле могут сделать здесь что угодно, и ни одна собака не узнает. Пытаясь все же сохранить некоторое достоинство, он сказал:

– Объясните хоть, что вы хотите от меня узнать. Вы же ни словечком не обмолвились…

Как он, опытный придворный интриган, ни старался показать, что самообладания не утратил, голосок пару раз предательски дрогнул – дозревает клиент…

– Резонно, – кивнул Сварог. – Ну, что до конкретики… Меня интересует одно. То, что произошло с известной особой во время ее пребывания на Сильване. Имени особы не называть. Остальные имена, которые, несомненно, всплывут, называть не то что можно, а даже нужно. Итак… К вам пришли каталаунские старички и рассказали, что обнаружили у известной особы то, что они назвали Черным Паучком – своего рода внутренняя опухоль, но не материальной, а магической природы и, безусловно, таящей зло. Вы их заверили, что все в порядке, паучка этого уберут немедленно, и они отправились восвояси, ничуть не встревожились – ну откуда они могли знать, что верить вам не следует? Вы и не подумали убрать паучка, верно?