Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если я силой заберу у него духовное ядро… будешь ли ты еще сильнее ненавидеть меня?
Что тут еще можно сказать, и есть ли вообще что-то более непостижимое, чем быть отвергнутым из-за соперничества с самим собой.
Тасянь-Цзюнь еще крепче сжал Чу Ваньнина в своих объятьях.
— Но изначально ты был человеком этого достопочтенного… не изменяй мне.
Страстно и истово пробормотав это свое желание, Тасянь-Цзюнь почувствовал себя опустошенным.
Слишком долго пролежав в одиночестве затупится и самый острый клинок.
— Восемь лет. После возрождения так долго ты был у него, а я все это время в одиночестве ждал в том другом бренном мире.
Покинутый Дворец Ушань поблек без ушедшего супруга[269.4].
— Не покидай меня снова. В первый раз я еще мог закончить все самоубийством, но если ты уйдешь второй раз… я даже не смогу выбрать смерть, — Тасянь-Цзюнь нахмурился. В этот момент на его лице переплелись печаль и одержимость, отчего оно выглядело одновременно мрачно и безумно, — я не смогу это вынести…
Глава 270. Цитадель Тяньинь. Заслуженная кара и приговор
Три дня пролетели быстро. На рассвете третьего дня Ши Мэй стоял у дверей тайной комнаты.
Тасянь-Цзюнь уже полностью оделся. Его одежда, включая броню, была все того же черного цвета, на тонкой талии располагался яркий серебристый футляр с тайным оружием. Сразу бросались в глаза длинные стройные ноги, развернутые плечи, кожаные наручи в виде чешуи дракона на руках и запястья, обвязанные множеством трубок с метательным оружием.
Когда он посмотрел на Ши Мэя, его взгляд был холоден и безучастен:
— Ты пришел.
— Приготовься, мы отправляемся в Цитадель Тяньинь.
— Незачем готовиться, пошли.
Ши Мэй смерил его изучающим взглядом:
— А что насчет Чу Ваньнина?
— Я напоил его лекарством, он спит.
Ши Мэй кивнул, но из предосторожности вместе с Тасянь-Цзюнем вошел в тайную комнату и проверил пульс:
— Пока его энергии недостаточно, но она полностью восстановится в течение нескольких дней. Нужно быть особо внимательными и осмотрительными, — сказал Ши Мэй.
Конечно, Тасянь-Цзюнь не боялся боевой мощи Чу Ваньнина, поэтому и спросил о другом:
— А память?
Ши Мэй взглянул на него:
— Тоже восстановится.
— …
Проигнорировав недовольное выражение на лице помрачневшего Тасянь-Цзюня, Ши Мэй встал с кровати и установил в тайной комнате дурманящий разум заговор крепкого сна, чтобы Чу Ваньнин не смог внезапно проснуться и помешать его планам. Напоследок, когда они уже вышли из комнаты, он заблокировал дверь еще одним сильнейшим запирающим заклинанием.
— Зачем ты наложил это заклинание? — нахмурился Тасянь-Цзюнь. — На этой горе нет и не может быть посторонних, а у Наньгун Лю разум малолетнего сорванца, так что здесь нет никого, кто мог бы войти туда и помочь ему.
Все с тем же неизменно спокойным лицом Ши Мэй холодно и равнодушно ответил:
— От крысы, живущей в твоем доме, не убережешься[270.1].
— Кто это?
— Ты его не знаешь, — Ши Мэй вздохнул, — но он и правда самый близкий мне человек. Не будем об этом, пойдем.
И они ушли.
В опустевшей холодной каменной комнате остался лишь Чу Ваньнин. Он по-прежнему был погружен в глубокий сон, в котором, окружив его со всех сторон, воспоминания двух жизней постепенно возвращались к нему.
Однако даже Ши Мэй не мог предположить, что Чу Ваньнин так долго находился в подобном неустойчивом душевном состоянии и не мог вернуть свою память и полное сознание вовсе не из-за физической слабости. Была еще одна очень важная причина…
Воспоминания, что он должен был восстановить, принадлежали не только ему!
Половина его земной души слишком долго находилась в теле Мо Жаня, так что со временем их души оказались переплетены друг с другом и теперь, когда эта часть души возвратилась к нему, вслед за ней потянулись и некоторые глубоко сокрытые в сердце Мо Жаня воспоминания.
В данный момент эти смутные образы, наконец, превратились в наводнившие его разум связные сцены. Он спал и видел во сне куски разбитых вдребезги воспоминаний об ужасных событиях прошлого.
Сначала ему приснился погост и безымянная могила, в которой на трупе женщины лежал непричесанный и неумытый ребенок. Малыш плакал навзрыд, его глаза были затуманены, измазанное грязью личико в слезах и соплях.
— Мама… мама... Есть здесь кто-нибудь? Кто-нибудь… похороните и меня тоже… закопайте и меня вместе с мамой…
Потом ему приснился «Терем Цзуйюй» в Сянтани, где Мо Жань с головы до ног в синяках и кровоподтеках, съежившись, сидел в собачьей клетке. Жарко натопленная комната была окутана ароматным туманом, исходящим от чадящей золотой курительницы в виде благословенного зверя. Посреди этой роскоши и благоухания, в маленькой клетке, в которой невозможно было не только встать, но даже повернуться, был заперт маленький мальчик, которому было нечего есть и пить.
Какой-то другой ребенок примерно одного с ним возраста, растянув рот в довольной ухмылке, глумился над ним:
— Просто посмотри, на кого ты сейчас похож! Хотел быть героем? А по-моему, ты просто смешон! Тьфу! В этой жизни ты был и будешь просто шутом!
Когда в маленького Мо Жаня полетел плевок, он просто закрыл глаза.
Ресницы Чу Ваньнина тоже затрепетали.
Мо Жань…
А затем ему приснились яркие языки пламени, которые извивались и танцевали свой дьявольский танец, словно злые духи повешенных преступников.
Отовсюду слышался плач и переходящие в визг отчаянные крики, рушились обгоревшие балки и валил густой дым.
Юный Мо Жань с застывшим лицом и спокойным взглядом сидел посреди этого огненного бедствия. Голова его была опущена, на коленях лежал окровавленный тесак, в руке гроздь винограда, с ягод которой он неспешно сдирал фиолетовую кожицу:
— Все кончено, мама.
Мо Жань выглядел очень спокойным и умиротворенным.
— Вот только я не смогу снова увидеть тебя... я убил всех этих людей и теперь мои руки в крови. Мама, после смерти я попаду в Ад и больше никогда не смогу увидеть тебя.
Мо Жань… Мо Жань…
Внезапно перед глазами Чу Ваньнина вспыхнул свет, и в этой вспышке он увидел нежное женское лицо с чуть приподнятыми к уголкам красивыми глазами.
Кто это?
Чу Ваньнин невольно обратил внимание на то, что глаза и брови этой женщины были немного похожи на его собственные черты. Сходство стало особенно очевидным, когда увлеченная кропотливой ручной