Ван Гог, Мане, Тулуз-Лотрек - Анри Перрюшо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда у Ван Гога созревал какой-нибудь план, он уже не мог думать ни о чем другом. Лотрек по складу своего характера ненавидел всякую филантропию, и настойчивость Ван Гога раздражала его. Он не знал, как ему отделаться от такой беспокойной дружбы, не обидев голландца, этого он ни в коем случае не хотел. Узнав, что Ван Гог собирается покинуть Париж, Лотрек решил ускорить отъезд.
Ван Гог колебался: куда податься? В Африку или Прованс – в Марсель, в Экс… Он пускался в длинные рассуждения, спорил… Всюду были свои «за» и «против». А почему бы не остановиться на Арле? – предложил Лотрек; хороший городок, еще не облюбованный художниками. Там кисть Винсента смогла бы «посоперничать с солнцем». К тому же и жизнь в этом городке недорогая. Ван Гог загорелся. Арль будет его Японией. И кто знает, может, позже, когда он обживет этот край, добрые друзья приедут к нему и они сообща откроют «Южную мастерскую»? И вот в один из февральских вечеров Ван Гог вдруг объявил: «Завтра я уезжаю».
До отъезда из Парижа Ван Гог уговорил своего брата Тео приобрести для галереи «Буссо и Валадон» несколько полотен Лотрека. Еще раньше, зимой, по поручению Октава Мауса, секретаря брюссельской «Группы двадцати», Лотрека для ознакомления с его работами посетил Теодор Ван Риссельберг. «Этот коротышка совсем недурен, – заявил Ван Риссельберг, – у него есть талант, и он определенно подходит для „Группы двадцати“». И Лотрека пригласили принять участие в выставке 1888 года. Он ликовал. Открытие Брюссельской выставки, на которую Лотрек прислал одиннадцать полотен и один рисунок, как раз совпало с отъездом Ван Гога в Прованс.
«Группа двадцати» была одной из самых активных ассоциаций нового искусства. Художники, входившие в нее, не только не боялись скандала, но даже, скорее, стремились к нему. Каждый год их выставка вызывала в бельгийской прессе бурю негодования: «Что нам покажет Маус на этот раз? Зеленых кроликов и розовых дроздов?» Февральская выставка 1888 года, на которой были представлены Синьяк, Энсор, Уистлер, Форен и другие, ничем особым не отличалась от предыдущих, если не считать Лотрека, который обезоружил большинство критиков. Они упрекали его за «иногда слишком жесткий рисунок», за «негармоничные и грязные краски», но в то же время отдавали должное его аналитическим способностям, благодаря которым он «проникал в душу и в мысли людей», его «довольно злому остроумию», его «хорошо поставленным фигурам».
Ободренный этим многообещающим началом, Лотрек трудился не покладая рук. Десятого марта в еженедельнике галереи «Буссо и Валадон» «Пари иллюстре» появился его рисунок «Бал-маскарад», где он изобразил силуэт Ла Гулю в пачке и своих друзей, старых знакомых по мастерской Кормона, и среди них – добряка Адольфа Альбера, который, как и Бурж, тщетно призывал его быть более благоразумным. Для того же «Пари иллюстре» Лотрек сделал серию из четырех рисунков к статье о «Лете в Париже». Вдохновленный одной из песенок Брюана, полной сочувствия не только к обездоленным людям, но и к животным, Лотрек решил изобразить пристяжную лошадь, которую впрягли в омнибус при подъеме. Помимо этого, его сатирический ум дал себе волю в реалистической композиции «День первого причастия», где он показал принаряженных мужа и жену с отпрысками.
Рисование не было для Лотрека побочным занятием. Он выполнял свои рисунки с такой же тщательностью, как и картины, делал бесконечное количество эскизов, пока не наступал момент, когда он мог сказать, что наконец-то вполне удовлетворен. Такова была его натура. К любой работе нужно относиться серьезно, добросовестно – это было его глубокое убеждение. Он ценил и уважал тех, кто тщательно, без претенциозности, предельно честно выполнял свою роль. Это требование он предъявлял и к вещам. «Все должно отвечать своему назначению», – любил повторять он. Он не выносил небрежности, равно как и украшательства и рисовки.
Для отца семейства в картине «День первого причастия» он попросил позировать тулузца Гози, своего товарища по мастерской Кормона. Их дружба еще больше окрепла после того, как Гози снял мастерскую на улице Турлак, по соседству с мастерской Лотрека. Веселый характер Гози, его непосредственность очень привлекали Лотрека, и он дважды писал его портрет. Они встречались почти каждый день, вместе ходили в «Мирлитон», в цирк Фернандо на бульваре Рошешуар – облюбованный такими художниками, как Дега, Сёра, Ренуар. Лотрек тоже без устали мог наслаждаться зрелищем наездниц, воздушных гимнастов и клоунов.
Жадный до всего нового, он стремился познать человека во всех его проявлениях. Он не давал покоя Буржу, который теперь работал в доме для умалишенных в Бисетре, прося ввести его в это заведение. После долгих уговоров Бурж наконец сдался. Он согласился показать Лотреку, Гози и Гренье одного больного – писателя, страдавшего манией преследования.
В сопровождении Буржа художники сначала должны были пройти маленький дворик, где под наблюдением надзирателя гуляли больные дети. Увидев Лотрека, некоторые из них бросились к нему, беспорядочно жестикулируя, «крича хриплыми голосами и издавая странные звуки, напоминавшие лай». Эти слабоумные дети явно решили, что прибыл новичок, их «братик». Вскоре вокруг Лотрека, смеясь, шумно выражая свою радость, собрались все дети. Но Лотреку было не до смеха. Под охраной своих друзей, которые были очень смущены этой сценой, он поскорее заковылял прочь. Только когда доктор и его гости добрались до сада, где их ждал писатель, они отделались от ватаги больных детей.
Но на обратном пути им предстояло пройти через тот же дворик. Лотрек почти не обратил внимания на больного манией преследования. Он не мог забыть детей, которые приняли его за своего и с которыми он вынужден будет снова встретиться. Мало того, писатель, который до сих пор считался тихим больным, вдруг пришел в буйство и стал кричать Буржу, что его незаконно засадили сюда, что он отнюдь не сумасшедший. Тот пытался его успокоить, но было ясно, что задерживаться больше нельзя, и художники двинулись к выходу – в сопровождении бедных малышей, которые, увидев, что Лотрек уходит, выражали свое разочарование.
Можно не сомневаться, что Лотрек никогда больше не испытывал желания осмотреть дом для умалишенных. Это было бы для него слишком большое унижение – снова увидеть нелепую и жестокую карикатуру на себя. Он никогда не забывал о своей судьбе, – судьбе, которой он старался управлять, ограждая себя от угнетенности и одиночества сумбурной жизнью. «Мне нельзя по утрам нежиться в постели, иначе – крышка!» – признался он однажды Гози.
Увы, удары судьбы продолжали сыпаться на него. Валадон вела с ним все ту же непонятную игру. Она исчезала, вновь появлялась; объясняя свое отсутствие, сочиняла всякие небылицы, раздражавшие Лотрека. «Воображения у нее предостаточно, ей ничего не стоит солгать», – с горечью говорил он.
Однажды днем, когда Гози работал над этюдом, в мастерской раздался резкий звонок. Не успел художник положить палитру,
