Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Александр Солженицын

Внутри городских милиций – свои советы депутатов, свои митинги и порицания начальству.

В Москве излюбили стягиваться на постоянный митинг к памятнику Пушкина и памятнику Скобелева. С утра и до вечера кипит, только люди меняются. Ораторы взлезают по карнизам и выступам постаментов. Всех слушают жадно, а потом споры разбиваются по кучкам, кучки спорят внутри себя до крика, далеко выносятся неровные вспыхи голосов. В толпе – обыватели всех видов – и прилично одетые, и студенты, и простые мещане, бабы, и солдаты, и офицеры, кто с головой забинтованной, у кого рука на перевязи, солдат на двух костылях.

Ломовой извозчик:

– Нам хоша б и ребублику, только б царя хорошего!

В Мариуполе, как и во многих городах, без полиции по ночам стало неспокойно: выстрелы, ограбления. И стали жители устраивать неслыханную поквартальную самоохрану от босячья с окраин и от бродячих солдат: мужчины кто с ружьём, кто с палкой, а то только со свистками, ходили патрулями вокруг своего квартала. Гимназистки перестали появляться на вечерних улицах.

Но мариупольцы радовали себя, что зато теперь война скоро кончится.

По железным дорогам – телеграф, и вблизи них быстро всё известно – даже в Приморской области, за 8000 вёрст от Петрограда. Но в глуши губерний, не то что Казанской, а даже во Псковской, почти весь март ничего не знали. В таких местах держались и урядники, становые, а священники продолжали возглашать в службах царя.

В российских деревнях ещё неделями нависала темнота и непонятность. А там – уже раскисает, грязь, так что из дома в дом не пройти, не то что детям в школу.

Члены гурьевского исполнительного комитета (в Томской губ.) узнали, что на руднике в селе Салаирском переворот не объявлен и жизнь идёт по-старому. Послали делегатов. В волостном правлении священник указал: «Гоните их вон отсюда.» На волостном сходе им кричали: «Долой! Вон!» И – с палками погнали, пока один из делегатов не выстрелил из револьвера. Тогда погоня остановилась.

Под Барнаулом в селе Зайцеве священник отказался признать новое правительство. В селе Ново-Шульбинском священник отказался служить молебен о благоденствии Временного правительства.

Местами в деревнях собирают в складчину копейки и посылают мужика в город – за газетой. Такую б газетину купить, где всё как след прописано. А может – и орателя какого заманит к ним.

Свой селянин привёл с беспроезжей дороги какого-то городского.

– Где поймал?

– Ехадчи по большаку. Сказывается бы што товаришшом.

– Кам-пания! Вешать бы этих сволочёв.

– Товарышш! Всё скажи, ничего от нас не утаивай: как там, в Питере, порешили?

Приехал к барину в Новгород-Северский крестьянин с хутора Лоски. Просит объяснить, что верного в слухах, какие ходят. А то – «царь помер, царевич видрикся вид престолу. В Петербургу збрали на престол Леворуцию, але вона ще малолитня, так ии бабушка правле. А та бабушка така погана баба: усэ бурчить та бреше, так ии прозвали Брешко-Брешковска».

Но вот заездили кой-где по деревням городские. Мол, земля должна быть в одну неделю отнята у помещиков и передана безземельным.

– А остатним шо ж? Шиш?

Приехали какие-то в солдатских шинелях:

– Громите, товарищи! Ничего вам не будет, мы – за народ!

Рвут телефонные провода из помещичьих имений.

А другие приезжают: собирайсь, выбирай ка-ми-те-ты. В кажном селе, в кажной волости должон быть ка-ми-тет. А сельских старост, волостных старшин – по шапке, сельских урядников – в шею.

В Саратовской губернии помещик Борель произнёс к крестьянам речь: «Не верьте новому правительству! Его дела в конце концов зальются кровью!»

Арестовали его.

На волостном сходе в Велилах при питерском орателе порешили: что никогда больше не будет нигде управлять дурак или изменник, а выберем умных и честных, и вот это будет рельс-публика. Кто сказал и так: теперь будем и без денег отдавать хлеб новому правительству.

В мелких деревнях Феодосийского уезда после переворота говорили крестьяне:

– Ото, мабуть, нас опять отдадут панам у неволю.

И этот слух, что восстановится крепостное право, широко раздался по Югу.

625

Ещё и сегодня смеялись московские адвокаты, как в минувшее воскресенье на адвокатском собрании Корзнер предложил давать говорить ораторам только умным и толковым – за что получил от председателя предостережение. А разнервничался Корзнер не только от изобилия совещаний в прошлые две недели, но в то воскресенье оно и растянулось почти на целый день: назначили его в час дня, не учтя, что в этот день Совет рабочих депутатов определил быть в Москве грандиозной демонстрации, празднику свободы. И демонстрация имела успех, особенно из-за весенней погоды, вся Москва была на улицах, и от сборных пунктов десятки тысяч стягивались к центру – молодёжь, женщины, штатские и солдаты без строя, то «отречёмся от старого мира», то «вихри враждебные», и масса красных плакатов и флагов, а с Арбатской площади и отдельная колонна евреев, – и всё это на Театральную площадь, море голов, не то что ехать, но пешком нигде не пройдёшь, с верхних этажей и с низко летящих аэропланов разбрасывали прокламации – «Свобода всему миру!», «Больше снарядов в окопы!», «Война до победного конца», потом появился Грузинов со штабом на лошадях, под колокольный звон. И от того всего на адвокатском собрании долго не было кворума: кто застрял на улицах, а кто и дома, не поучаствовали и в демонстрации, и на заседании просидели до позднего вечера.

Корзнер потому особенно нервничал, что эти дни нужно было повсюду успевать быть: и на службе, и с клиентами, и вот здесь, на профессиональных совещаниях, и не пропускал же он заседаний Комитета общественных организаций.

– Между прочим, знаете, господа, к нам туда стал ходить писатель Бунин. Думает всё увековечить в художественном произведении.

И заседания одолевали – и никак же нельзя без них: историческое время, оно несётся или крадётся невозвратимыми шагами. Сейчас чего-то не увидишь, не отзовёшься, – потом не исправишь за тысячу лет. Конечно, время – не разглагольствований, а напряжённых дел, но и без совещаний не обойтись, и получается ежедневных. И сословие присяжных поверенных, острее других изнывавшее под гнётом старого режима (сейчас жутко вспомнить: да как же терпели это полицейское хулиганство?) и особенно ярко себя проявившее в защите лиц, гонимых за политические убеждения, – теперь должно возглавить процесс всеобщего разъяснения и даже всеобщей организации. Продолжая охранять эволюцию личной свободы, стать и авторитетными глашатаями гуманных начал среди взволнованного населения.

Адвокатское собрание потребовало изменить адвокатский значок, убрать из него эмблемы прежней власти. Ожидали и пополнения адвокатесс в свои ряды. Постановили: стремиться не к созданию разнообразных партий, ибо теперь у нас единая партия – весь свободный русский народ, но – Союза Союзов, как в 1905, который опять бы объединил всю интеллигенцию. Выбрали редакционную комиссию, туда вошёл и Корзнер, составить обращение от адвокатов к народу и войскам.

Поддержка Временного правительства народом была из задач первоочередных. Надо было организовать, наладить, чтобы изо всех мест посылали выражения доверия правительству. Надо было всюду разъяснять: кто подрывает Временное правительство – тот идёт против народной свободы. Смотрите, новые министры буквально не спят и не едят по недостатку времени, своим примером призывая и нас к сверхчеловеческой энергии.

Но Игельзон посмеивался:

– Ещё самой главной опасности, господа, вы не учитываете! Сейчас для революции самая большая опасность – это обыватель. За переворотом не успевают души, ущемлённые обывательщиной. Человек стоит в стороне от всей сложной мучительной борьбы, но рассуждать о ней – его обывательское право. Читает газеты – и чувствует себя судьёй русской революции. Это он больше всех огорчён, зачем появился Совет рабочих депутатов, и почему милиция справляется хуже полиции. Что за мука, кому приходится в день встретить двух-трёх обывателей! Это существо, которое не может радоваться ничему возвышенному. Крылатой радости он противопоставляет свою крохотную обиду, головокружительным завоеваниям – булавочный укол неустройства. Если ему в манифестации отдавили мозоль – он кричит: вот какая она, ваша свобода! Как нам сделать, чтобы вместе с самодержавием исчез и обыватель? Сейчас, когда надо работать с удвоенной энергией, верить, бороться, агитировать, – нет оправдания тому, кто занят скептической рефлексией! Сейчас малое сомнение – хуже большого преступления! Не сметь сомневаться, чёрт возьми!