Рим. Цена величия - Юлия Голубева

– На кого ты намекаешь? Пираллида ненавидела меня за то, что я насильно сделал ее рабыней.

– Но боги никогда не спасают виновных. Сама Веста заступилась за жертву твоего навета. И одна ли Пираллида ненавидела тебя? Ведь за тобой много и других нехороших поступков.

– Агриппинилла? – с ужасом выдохнул Агенобарб. – Ты думаешь, это она? Но моя бывшая супруга прислала Харикла, услышав, что я болен. Мне плевать на ее чувства, но стала бы отравительница проявлять заботу о жертве?

– Ты прав, она могла желать лишь смерти ненавистной соперницы, ради которой ты бросил ее, но не твоей. – Извиваясь ужом, Друзилла скользнула ему на колени и зашептала в самое ухо: – Но вспомни, как опозорил ты ее, императорскую сестру, на пиру в честь новых консулов. – И добавила, помедлив, едва слышно: – А Калигула всегда отличался злопамятностью.

– Калигула? Наш император?

Друзилла поспешно прижала пальцы к его рту:

– Не говори этого вслух, просто думай. Ты все поймешь и без моих подсказок.

Агенобарб глухо застонал, пораженный страшной догадкой, и посмотрел в темные глаза собеседницы. Она выдержала его взгляд, полный боли и гнева.

– Теперь ты знаешь, кому мстить? – прильнув губами к его уху, спросила она.

– Клянусь Марсом-мстителем, да, – твердо ответил Домиций. – Мне нечего терять. Этот человек, которого я считал другом, отнял у меня самое драгоценное – жизнь.

Друзилла тесней прижалась к его необъятному рыхлому телу, позабыв о всякой брезгливости, и что-то быстро зашептала, подкрепляя впечатление от своих слов страстными поцелуями.

Как она и ожидала, Агенобарб согласился на все.

LXXXI

Юния не переставала удивляться переменам, произошедшим с Друзиллой. Казалось, золовка позабыла прежнюю неприязнь и вернулись времена их дружбы, когда они почти не разлучались. Только Фабия Персика уже не было в живых. Но по счастливому блеску глаз Друзиллы Юния догадывалась, что у той появился новый постоянный любовник, и ломала голову над тем, кто мог бы им быть. Но тщетно.

Каждое утро Друзилла приходила к ней в спальню, завтракала с ней и даже не язвила в разговоре с сестрами, как прежде. Ливилла, как и Юния, была удивлена, но радовалась этим переменам всем сердцем. Ее, наивную и добрую, было просто обвести вокруг пальца.

А Клавдиллу точил червь подозрения. Ее ненависть к Друзилле обострилась, но она не подавала виду, глядя, как радуются сестры и доволен Калигула. Юния без конца всматривалась в лицо Друзиллы, с нетерпением ища признаков болезни, которую должен был вызвать медленный яд. Но щеки Друзиллы алели ярким румянцем, тщетно скрываемым под слоем белой пудры, и лишь изредка легкий кашель срывался с ее губ. Будь Клавдилла более сведущей в недугах, она без труда смогла бы определить начинающуюся болезнь легких, но ей казалось, что румянец – признак здоровья, а легкий кашель вызван холодным осенним ветром. И Юния томилась в неизвестности, верно ли она рассчитала дозу «травы Медеи» и не выдохлась ли отрава в бамбуковой палочке от долгого лежания в ларце. Но повторить свою попытку она уже не решалась.

Юния упросила Гая переставить ложе, которое Харикл по-прежнему запретил ей покидать, в ойкос, потому что спальня уже не вмещала всех желающих ее навестить. И Клавдилла теперь не скучала, с ней целый день проводили ее друзья. Виниций, Ганимед, Лонгин и Лициний украшали ойкос роскошными цветами, Мнестер и Аппелес тешили взор все новыми пантомимами и приводили актеров, разыгрывавших веселые ателланы, которые Юния просто обожала. Энния Невия без устали разыскивала новые творения римских поэтов и заваливала ложе Клавдиллы все новыми и новыми свитками, но стоило ей заикнуться, что неплохо бы устроить в ойкосе чтения для императрицы и она приведет с собой Марцию Корнелию – модную поэтессу, как все дружно вопротивились этому. Над Невией и так постоянно подшучивали за ее пылкую приверженность к любовным стихам. Друзилла как-то больно уколола ее, вызвав слезы, замечанием, что, видимо, Макрон не посещает ее ложе, раз Энния так нуждается в придуманной любви. Агриппинилла вступилась было за подругу, но Ливилла успела вовремя потушить разгорающуюся ссору.

Калигула разрывался между любимыми бегами и веселыми собраниями в ойкосе дворца, он даже признался жене, что немного ревнует ее к друзьям, которые так искренне ее любят.

Юния радовалась, что теперь не видится с префектом претория. Раньше, после их разрыва, эти встречи были мучительны для нее, она избегала встречаться с ним глазами, а однажды, когда их взгляды случайно пересеклись, она ужаснулась тому равнодушию, с которым он смотрел на нее. Ее оскорбило, что он вот так просто разлюбил ее. Она уже успела позабыть, сколько боли принесла ему, в своей самонадеянности полагая, что после расставания он должен любить ее вечно и страдать, будто преследуемый фуриями. Но сейчас же Клавдилла совсем о нем не вспоминала, с легкостью позабыв, как сама совсем недавно переживала.

Зловещие ночные видения берегов Стикса и злобных черных псов ушли безвозвратно, после того как Калигула придумал новые жертвоприношения темной богине. Теперь каждый день Римских игр богиня получала свежую человеческую кровь. Будь то гладиаторская схватка или звериная травля, обязательно один из гладиаторов или преступников был посвящен Гекате и носил на себе тайную печать жертвы подземной богине. Сторонники и тайные жрецы культа вновь объединились, и в первое же новолуние собрались в священной Авентинской роще за храмом Дианы для торжественного жертвоприношения Гекате. Теперь на каждом пересечении дорог и улиц в Риме стояли маленькие статуэтки богини перекрестков и каждую ночь боязливые жители Рима зажигали маленькие светильники у их подножия. И Юния могла спать спокойно, зная, что Геката милостива к ней и Вечному городу.

В последний день день Римских игр, когда квириты торжественно праздновали их закрытие, безымянный раб принес в дом Силана записку, адресованную самому хозяину.

Юний, которого позвал номенклатор, и оглянуться не успел, как раб исчез, оставив в его руках запечатанные восковые таблички. Нехорошее предчувствие сжало сердце сенатора. Он быстро прошел в таблиний, повелел не тревожить его и, оставшись в одиночестве, сломал красную печать с изображением химеры.

«Тебе и огню. По важному делу к тебе в полночь прибудет посетитель. Пусть верный тебе раб встретит его и проводит к тебе. Помни, что и у стен есть уши!»

Подписи не было. Обеспокоенный Силан в задумчивости повертел таблички и, наконец решившись, поднес их к пламени светильника. Горячий воск капнул на руку, причинив боль. Что сжигает он? Страшную новость? Или доброе известие? Неужели дочка решилась тайком от мужа проведать его? Но ведь ей нельзя подниматься с кровати, иначе ребенок родится прежде положенного времени. Ох, девочка! Лучше я сам еще раз попытаюсь пробиться к тебе.