Русская Армия генерала Врангеля. Бои на Кубани и в Северной Таврии. Том 14 - Сергей Владимирович Волков

На передовые позиции, занимаемые нашим полком, туда, где происходили непрерывные бои с наседающими большевиками, я не попал. Обыкновенно меня не пускали туда, где была большая опасность. Я это время провел на самой Ачуевской косе, там, где был штаб полка, занимаясь рыбной ловлей или наблюдая, как производится погрузка войск на пароходы.

Спокойное течение дня нарушалось налетами советских самолетов. Найти от них укрытие на голой песчаной косе было почти невозможно, и я, следуя примеру других «храбрецов», залезал под ближайшую повозку, как будто бы это могло спасти, и оттуда наблюдал за происходящим вокруг. Таких налетов бывало по нескольку в день (большевики прилагали все усилия, чтобы помешать эвакуации белых). Обыкновенно прилетали один или два самолета, летали довольно высоко, почти в недосягаемости нашего примитивного обстрела из ружей и пулеметов. Эти самолеты сбрасывали по нескольку маленьких бомб и улетали, а им на смену через некоторое время прилетали новые. Такие бомбежки большого вреда не приносили. Они действовали больше психологически, нагоняя страх на людей со слабыми нервами. Ведь бомбежка с воздуха в те времена для многих была чем-то новым, непривычным, а потому особенно жутким. Наших самолетов на Кубани мы не видели; и в этом отношении перевес был на стороне красных.

Наконец пришел и наш черед грузиться на пароход. В последний раз белые войска уходили с Кубанской земли. Последняя возможность была дана казачеству проявить себя. Но кубанцы в своей массе остались инертными и нас в этот раз не поддержали. Если бы знали они, какая судьба ждет их в дальнейшем, что несет казачеству большевизм, то, верно, поддержали бы… Но кто знал… Была усталость уже от мировой войны, а тут еще более жестокая, затянувшаяся Гражданская война. Хотелось мирной жизни; казалось, что большевики не так страшны, что с ними можно будет ужиться.

Я не хочу бросать какие-либо обвинения служилому казачеству; оно понесло много жертв и много своей крови пролило в борьбе с большевиками. И не оно виновато, что эта борьба не была доведена до конца. Большая доля вины лежит на тех, кто еще тогда, когда Белая армия была под Орлом, сидя в тылу, вообразив себя «вождями казачества», политиканствовал, интриговал, разлагал и сеял вражду между казачеством и добровольцами.

Тем, кто в двадцатом году надеялся, что казаки смогут ужиться с большевиками, пришлось горько разочароваться. Советская власть особенно жестоко, как ни с одной другой частью населения России, расправилась с казаками. Большинство из них было раскулачено и выселено из своих станиц, отправлено в концлагеря или просто уничтожено. А на их место поселены крестьяне, привезенные из других частей России. Перед самой революцией казаки составляли 43 процента населения Кубанской области. А в 1942 году, по оценке немцев, занявших в прошлую войну Кубань, казаки составляли уже только 10 процентов населения этой области. Исход казаков на Запад во время немецкого отступления еще больше понизил этот процент. Такова печальная судьба кубанского казачества.

Итак, мы уходили с Кубани. Второй раз за последние полгода наш полк возвращался побежденным из неудавшегося десанта. На нашем пароходе несколько человек заболело холерой. На Кубани население нас предупреждало, что из некоторых колодцев нельзя пить воду, так как они якобы отравлены красными. Командованием было даже дано распоряжение, чтобы добровольцы пили по возможности только кипяченую воду. Был слух, что в колодцы были пущены большевиками бациллы холеры. К счастью, холерная эпидемия на нашем пароходе не разыгралась и все ограничилось этими несколькими заболеваниями.

Кроме страха заболеть холерой, почему-то запомнилось, как в походной кухне, стоящей на палубе, варили манную кашу. Пресной воды было мало, так что воду для нее черпали прямо из моря и варили, не добавляя соли. Получалось очень вкусно. Как видно, пропорция соли в Азовском море была для этого как раз подходящая. Каша пользовалась большой популярностью, чего нельзя было сказать о выданных во время этой поездки консервах. Консервы эти были из какого-то странного, белого, неаппетитного мяса. Надписи на банках, объясняющей их «содержание», не было. Кто-то пустил шутку, что они были заготовлены из обезьян во время войны для питания чернокожих французской армии. После таких разговоров консервы совсем не хотелось есть. К Керченскому проливу подошли днем. Предполагая, что на Тамани находятся свои, наш пароход, не останавливаясь, начал проходить пролив.

Нужно сказать, что в то время, как мы были на Кубани, наши войска высадились также и на Таманском полуострове, то есть на кубанской стороне Керченского пролива. Но, как видно, Тамань к этому времени уже тоже была оставлена нами, так как наш пароход подвергся сильному артиллерийскому обстрелу. К счастью, все были недолеты. Пришлось повернуть обратно и ждать темноты. Остановились при входе в пролив. Вдалеке была видна Русская Мама, о которой осталось много приятных воспоминаний. Ночью при потушенных огнях прошли через пролив.

По прибытии обратно в Керчь был смотр полка. Большое число бывших красноармейцев, влитых в полк, совершенно изменило его внешний вид, сделав его каким-то серым и бесцветным. Наших белых алексеевских фуражек в рядах было мало. Видно, много этих фуражек рядом со своими хозяевами осталось лежать на полях Кубани. Как у Лермонтова: «Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля».

В Керчи мы задержались недолго, что-то около недели. В последних числах августа (по ст. ст.) наш полк был погружен в вагоны для отправки в Северную Таврию. На станцию пришли проводить меня брат и сестра. Сестра выглядела уже настоящей барышней, вызывая интерес у молодых офицеров, с которыми я ее познакомил. Прощаясь, говорили о скорой встрече, шутили, смеялись. Ведь никто не мог предположить, что это наша последняя встреча, что расставались мы навсегда и что я моих сестру и брата никогда больше не увижу…

В нашем вагоне подобрались хорошие голоса. Во время дороги много пели: на станциях около нашего вагона собиралась публика, которая каждую песню провожала аплодисментами – пели мы, по-видимому, неплохо. Между прочим, здесь я в первый раз услыхал песню:

Пусть свищут пули, льется кровь,

Пусть смерть несут гранаты,

Мы смело двинемся вперед,

Мы русские солдаты… и т. д.

Песня нам очень понравилась, и мы ее часто пели. Уже в эмиграции ей было присвоено имя «Алексеевской песни».

Выгрузился наш полк за Перекопом, на небольшой станции недалеко от Мелитополя. Оттуда по степи, минуя несколько сел, прошли вперед верст тридцать. Остановились в большом и