Сёгун - Джеймс Клавелл

— В этом нет необходимости. Конечно, он поразил цель.

— Он говорит, что ему бы хотелось, чтобы вы в этом убедились.

— Я уверен.

— Пожалуйста, Анджин-сан. Вы окажете ему честь.

— Мне не надо оказывать ему честь.

— Да. Но могу ли я смиренно присоединиться к нему со своей просьбой?

Снова мольба в ее глазах.

— Как мне сказать: «Это было чудесное зрелище?»

Она сказала. Он повторил ее слова и поклонился. Бунтаро небрежно поклонился в ответ.

— Попросите его, пожалуйста, пойти со мной посмотреть стрелы.

— Он говорит, что ему хотелось бы, чтобы вы одни посмотрели. Он не хочет идти, Анджин-сан.

— Почему?

— Если он стрелял точно, вам следует самому посмотреть на это. Если нет, вам тоже следует увидеть это одному. Тогда ни он, ни вы не испытаете смущения.

— А если он промахнулся?

— Он не промахнулся. Но по нашему обычаю, точность в таких исключительных обстоятельствах неважна по сравнению с грацией, которую показывает лучник, благородством движения, его силой при стрельбе сидя и отрешением от выигрыша или проигрыша.

Стрелы были в пределах одного дюйма одна от другой, все в середине левого столба. Блэксорн оглянулся на дом и мог видеть, на расстоянии сорока шагов с лишним, маленькое аккуратное отверстие в бумажной стене, которое было искрой света в темноте.

«Почти невозможно быть таким точным», — подумал он. От того места, где сидел Бунтаро, он не мог видеть сада или ворот, а снаружи была еще и темная ночь. Блэксорн обернулся к столбу и поднял фонарь повыше. Одной рукой он попытался вытащить стрелу. Стальной наконечник слишком глубоко вонзился в дерево. Он мог вырвать древко, но не стал этого делать.

Блэксорн колебался. Наблюдавший за ним телохранитель подошел, чтобы помочь, но он покачал головой: «Ие, домо» и вернулся в дом.

— Марико-сан, пожалуйста, скажите моей наложнице, что мне бы хотелось, чтобы стрелы остались в этом столбе навсегда. Все стрелы. Чтобы напоминать мне о великом стрелке из лука. Я никогда не видел такой стрельбы. — Он поклонился Бунтаро.

— Благодарю вас, Анджин-сан, — она перевела, и Бунтаро поклонился и поблагодарил за комплимент.

— Саке! — приказал Блэксорн.

Они пили еще. Много больше, чем прежде. Бунтаро пил теперь как-то беззаботно, саке сильно действовало на него. Блэксорн украдкой следил за ним, потом отвлекся, думая о том, как человек может так прицелиться и пустить стрелы с такой невероятной точностью. «Это невозможно, — думал он, — и все-таки я видел, как он сделал это. Интересно, что делают сейчас Винк и Баккус? — Торанага сказал ему, что команда сейчас в Эдо, там же и „Эразмус“. — Боже мой, как бы мне хотелось повидать их и подняться обратно на борт».

Он глянул на Марико, которая что-то говорила своему мужу. Бунтаро слушал, потом, к удивлению Блэксорна, он увидел, что лицо самурая исказилось ненавистью. Не успел он отвести свой взгляд, как Бунтаро взглянул на него.

— Нан дес ка? — слова Бунтаро прозвучали почти как обвинение.

— Нани-мо, Бунтаро-сан. — Ничего. — Надеясь загладить свою оплошность, Блэксорн предложил всем саке. Женщины снова взяли чашки, но пили очень умеренно, Бунтаро сразу же покончил со своей чашкой, выражение его лица было ужасным. Потом он обратился с длинной речью к Марико.

Выйдя из себя, Блэксорн спросил:

— Что с ним? Что он говорит?

— О, извините, Анджин-сан. Мой муж спрашивает о вас, вашей жене и наложницах. И о ваших детях. И о том, что случилось после того, как мы выехали из Осаки. Он, — она остановилась, подумала и добавила другим тоном: — Он очень интересуется вами и вашими взглядами.

— Меня тоже интересуют он и его взгляды, Марико-сан. Как вы с ним встретились, вы и он? Когда поженились? Вы… — Бунтаро перебил его нетерпеливым потоком слов на японском.

Марико сразу перевела, что он сказал. Бунтаро подошел и плеснул саке в две чайные чашки, налив их доверху, потом сделал знак женщинам, чтобы они взяли другие чашки.

— Мой муж говорит, что иногда чашечки для саке бывают слишком маленькими, — Марико налила доверху и остальные чайные чашки. Она стала пить мелкими глотками из одной, Фудзико из другой. Послышалась еще одна, более воинственная речь, улыбки застыли на лицах Марико и Фудзико.

— Ие, дозо гомен насаи, Бунтаро-сама, — начала Марико.

— Има! — приказал Бунтаро.

Фудзико взволнованно начала что-то говорить, но Бунтаро одним взглядом заставил ее замолчать.

— Гомен насаи, — прошептала Фудзико, извиняясь, — дозо, гомен насаи.

— Что он говорит, Марико-сан?

Она, казалось, не слышала Блэксорна: «Дозо гомен насаи, Бунтаро-сама, ватаси…»

Лицо ее мужа покраснело: «Има!»

— Извините, Анджин-сан, но мой муж приказывает мне сказать — ответить на ваши вопросы — рассказать вам о себе. Я сказала ему, что не думаю, что семейные дела следует обсуждать так поздно ночью, но он приказывает. Пожалуйста, потерпите, я сейчас начну, — она сделала большой глоток саке. Потом другой. Пряди волос, свободно свисавшие у нее на глаза, колыхались от слабого движения воздуха, создаваемого веером Фудзико. Она осушила чашку и отставила ее. — Моя девичья фамилия Акечи. Я дочь генерала Акечи Дзинсаи, политического убийцы. Мой отец предательски убил своего сюзерена, диктатора Городу.

— Боже мой! Почему он это сделал?

— Какая бы ни была причина, Анджин-сан, это не имеет значения. Мой отец совершил самое большое преступление в нашей стране. Моя кровь испорчена, как и кровь моего сына.

— Тогда почему… — он остановился.

— Да, Анджин-сан?

— Я только хотел сказать, что я понимаю, что значит… убить сюзерена. Я удивлен, что вы остались в живых.

— Мой муж оказал мне честь…

Бунтаро опять злобно прервал ее, она извинилась и объяснила ему, о чем спросил Блэксорн. Бунтаро презрительно махнул ей рукой, чтобы она продолжала.

— Мой муж оказал мне честь, отослав меня, — продолжала она тем же спокойным тоном, — я просила разрешения совершить сеппуку, но он лишил меня такой возможности. Это было… Я должна объяснить, что разрешить совершить сеппуку — это право его или господина Торанаги. Я тем не менее почтительно просила его каждый раз в годовщину этого предательства. Но он в своей мудрости всегда отказывал мне. — Ее улыбка была чудесна, — мой муж оказывает мне честь каждый день, каждый миг, Анджин-сан. Если бы я была на его месте, я бы не смогла даже разговаривать с такой… опозоренной личностью.

— Вот почему вы последняя в вашем роду? — спросил он, вспомнив, что она сказала о катастрофе по пути из Осакского замка.