Ночной карнавал - Елена Крюкова

Чернобородый поднес оружие к самому носу дрожащего, перебирающего Царские сокровища солдата. Вот оно как. Сверкающие камешки дороже чужих жизней. Да, Лина, так было всегда. Так будет. И ты не изменишь людей. Гляди, как они ковыряются, копошатся в сокровищах великой Рус. В знаках, коими были отмечены лица, лбы, руки, грудь тех, кто нес на себе бремя и бездонную, как небо или море, честь Царствования.

Вы любите алмазы?! Деньги?!

А друг друга?!

— Все, Петька… Заховали по карманам… Комиссару не сбрякни… Опись в штабе сделаю сам… Никому не доверю… Эй, солдаты!.. Натрудились!.. Влезай на телеги!.. Кони наши притомились… Страшно им было огня… Такой костер лошадки впервые видели… А запах, запах… Тошнит…

— Давай живей, кляча, машина за нами сзади идет, я послал, приминать землю здесь будет… следы заметать…

— А как шофер нас найдет?..

— По выстрелам… Сейчас команду дам — пострелять… Пли, ребята!..

В лесу раздались редкие, громкие хлопки выстрелов. Загудел совсем рядом мотор. Заблестели сквозь ветки фары. Старое авто подбиралось к чудовищной могиле, к людям, стоявшим вокруг нее, курящим, плюющим сквозь зубы, перебрасывающимся склочными, нарочито бодряцкими словами.

— Ну, конец… Садись по телегам!.. Трогай!..

Потрогай, Бог, меня за мою плоть, за мою душу, чтобы я убедилась в том, что жива.

И Он дал мне знак.

Прямо передо мной засветилась ночная тьма. Светлячок. Маленький червячок на пеньке. Я взяла его здоровой рукой. Поднесла к лицу. Поцеловала. Заплакала.

Боже, Ты во тьме дал мне свет. Благодарю Тебя.

«Так всегда будет с тобой, где бы ты ни была. Во мраке — свет. В страдании — радость».

Чей это голос?! Отца?!..

Я упала лбом в слежалые сухие пихтовые иглы, валявшиеся в изобилии по земле. Из меня на землю текла кровь и в землю уходила. Вот что нашу землю питает. Сколько кровушки пролито на ней. Значит, и она нам родная. Она из нашей плоти и крови слеплена.

Я глубоко вдохнула, уцепилась пальцами, ногтями за землю, усыпанную иглами и листьями, и поползла. Если я выживу, если доползу и спасусь, я даю слово — построить часовню в честь моего спасения и в память погубленных в Ипполитовом Доме.

Деревьев в лесах в Рус много. А топорик найдется. Научусь плотницкому делу. Валить лес, рубить тес. Окна прорубать в срубах. Деревянную чешую на куполах слаживать без гвоздя. Всему научусь.

Я ползла, истекая кровью. Светлячок остался лежать возле пихты. Светить в ночи.

Я бежала, задыхаясь, и ветки били меня по лицу.

Сон! Мой сон! Я уже спасалась когда-то!

Лес… ветки… ночь…

Я закинула голову. Прямо надо мной, в черно-синем небе, трясся и колыхался махровый белесый хвост далекой кометы. В Рус комета всегда предвещала несчастья. Смерть Царских детей. Голод. Повальный мор. Войну. Вот она, стерва, висит надо мной.

Как хорошо бежать по снегу босиком. Ах, жалко мои позолоченные туфельки. Я больше себе таких нигде не куплю. Старуха Дюпле умрет… или умерла. А я буду теперь снова бедная. Нищая, как церковная мышь. Как когда-то давно… на улице… с Лурдом.

Пойду, буду петь по дворам, закидывая к горящим окнам лицо. Побираться. Песни знаю веселые. Голос у меня громкий.

Ты, Царица! Зачем ты так себя втопчешь в грязь!

Грязи нет. Унижения нет. Нет в мире ничего постыдного или грешного, если ты сам свят.

А ты почем знаешь, что ты свята?!

Потому что меня освятили. Я освящена любовью. Я ею освещена — до дна.

Бегу. Бегу! Сколько хватит сил!

Почему они не стреляют!

Не хотят?! Выжидают?! Чего?!

— Стой, собака!..

Я не собака. Я же Львица. Я вам объясняла. И маска моя…

Врете! Я не собака, не львица, не тигрица, не мышь.

Я человек. Я человек.

Я женщина.

И в последнем беге по зимнему парку, освещенному факелами и бенгальским огнем, я пребуду женщиной.

А женщина и есть Царица.

Беги! Раскинь руки! Пусть их орут тебе вослед!

Они тебя все равно не остановят.

………. бред. Какой бред объял тебя. Это жар. Ты потеряла слишком много крови. Ты видишь виденья снова. Отмахнись от них. Если ты погрузишься в виденья, тебе оттуда, из глубины, не выбраться. Ты потонешь. Видишь, перед тобой Князь. У него в руках топорик. Он обтесывает бревна. Умело, резво. Как неподдельный плотник. Где ты научился плотничать, Князь?!.. В далеких северных лесах. В моих поместьях. Крестьяне научили. Царь Петр плотничал и корабельничал, и я ему не уступлю. Если буду Царем… Царь должен уметь все. Всю мужскую работу. Все заделье мужицкое справлять. Что ты делаешь?!.. Я строю часовенку. Здесь, в лесах. Где пихты и ели. Наши с тобой любимые, колючие. Я возвожу часовню, как ты и хотела. В честь…

Замолчи! Закрываю тебе рот рукой. Знаю, во чью честь!

И помолчим об этом. Помолчим о них.

Князь рубит бревна. Кладет их одно на другое. Видишь, уже немного осталось. Уже и конек скоро. А там и куполок срежу. Красота! Топорик поет серебряно в руке. Я сработал часовню для тебя, и ты должна расписать ее, Линушка.

Чем, чем я буду расписывать ее, Князюшка мой?! Нет у меня ни красочки… ни кисточки…

Кисть свяжи из беличьих ли, куничьих хвостов. Из своих волос. Настриги из косы и свяжи. А краска…

Вот руки мои, Князь. Вот нож. Гляди.

Я беру нож, и он не успевает опомниться и вырвать нож у меня из рук. Как полосну по запястью! Кровь брызжет. Летит нам в лица.

— Я распишу твою часовню своею кровью, Владимир!

— Ты с ума сошла! Жена!.. Что ты наделала…

— Распишу!

Я вырываюсь. Кидаюсь к деревянным стенам. К гладко обтесанным доскам. Машу кровавящей рукой. Мах, еще другой. Мазок, еще один. Я машу красной рукой направо и налево, вожу кровоточащим запястьем, кровавой пятерней по стенам, по доскам, шершавым, в опилках, в глазках срезанных сучков. Князь пытается меня остановить. Тщетно. Под моими сумасшедше летающими руками на стенах появляется живопись. Красное распятие, на нем — человек с красной бородой, в красном колючем венце. Красные женщины преклонили перед крестом колени. Одна женщина наклонила вниз красную голову, упали красные косы. По ее щекам текут красные слезы. Она держит красную стопу распятого, прижимает к красной щеке.

А с небес идет, падает, летит красный снег.

Я его рисую. Я кровью своею рисую его.