Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

- Вставай, скотина!

Доведется ли мне со сверстниками, утвердив свою власть на горных тропах, напасть на зазевавшегося путника, по-разбойничьи ободрать его и избить, превосходя числом? А потом наполнить утробу крепкими напитками из зерен и патоки, заседая краденной у горцев-нищадов бараниной и говядиной с чесноком, луком и клубнями растения гандуша, острыми и вонючими?

…Пинок в ребра живо вернул меня к действительности.

Пинал, разумеется, Яджа-бабун, а стоявший рядом Панчалиец задумчиво обматывал тряпицей разбитый в кровь кулак. Ага, ясно: он меня по маковке трескал, царище! Желал в гневе расколощщматить зеркало, да не Учел крепость кумбхандовой башки!

Осколки смоляного зеркала валялись рядом с моим носом, и в одном из них навечно застыло изображение крокодильего хвоста с торчащей стрелой.

Я, кряхтя, вскочил и изобразил готовность выполнить любой приказ.

- Я тебе другую служанку подарю, - кусая губы бросил Панчалиец. - Я тебе тысячу служанок подарю! Десять тысяч! Только сделай что-нибудь! Ну не воевать же мне с ними?!

- Служанку? - Яджа отрешенно глядел в пространство, не мигая. - Служанку подаришь. Тысячу, Или десять. Теперь коровами не отделаешься..

И обернулся ко мне:

- Беги к ручью, принеси воды. Только одна нога.здесь, другая там! Сперва мне показалось, что я рехнулся. В ослепительно-диких глазищах Яджи-бабуна, взгляда которых хватало, чтобы очарованный юноша вмиг скончался престарелым дедуганом, в них стояли слезы.

Вон одна по щеке ползет, муха слюдяная… Я стремглав выскочил из хижины, подхватил бадейку и со всех ног понесся прочь.Чтоб не видеть.

- Скажете, глупо? Скажете, не бывает? Скажете, не тот Яджа человек, да и не человек вовсе? Правильно скажете: и глупо, и не бывает, и не человек… Сейчас, погодите, я только высморкаюсь - и продолжу.

* * *

У ручья хлебало жижицу вепрячье семейство. Клыкастый боров вдумчиво хрюкнул, косясь в мою сторону, и я решил не испытывать судьбу. Ноги сами свернули левее, к речке, затопотали, зашлепали босыми пятками по лесному разнотравью…

Съехав задом по речному косогору, я в туче песка оинулся к воде. Этот приток Ганги всегда славился обилием рыбы, но сейчас жирные пескари интересовали меня в последнюю очередь. Бадейка забулькала, наполняясь, я пнул ногой доставучего рака, он, зар-раза, цапнул меня клешней за икру! - и я помчался обратно.

Яджа-бабун ждать не любит.

Как выяснилось, он и не ждал. Уже вовсю дымилась жаровенка в форме черепахи, уже грибы-духомо-ры и жеванные мной снадобья ждали своего часа, а сам ятудхан был бледен как смерть и стращал Панчалийца глухим бормотанием.

Я плеснул водицы в котелок и подвесил над огнем - закипать.

Заговоры на порчу и сглаз только под кипяточек и творить! Что ж я, дурень безмозглый, чтоб не уразуметь: Яджа озлился всерьез. Последний раз он творил похожий заговор, награждая царя с длиннющим имечком, которое я не запомнил, тягой к людожорству. Царь вник, схарчил всех сыновей мудреца Лучшенького, рыгнул и пошел спать, а дело о порче свалили на другого мудреца, Всеобщего Друга.

Дым стоял коромыслом, к разборке подключились все, включая Миродержцев, а мы с хозяином легли на дно в Нижней Яудхее и наслаждались жизнью.

В смысле, хозяин наслаждался, а я - как обычно.

Тем временем Яджа разошелся не на шутку. Корча жуткие рожи, он приплясывал вокруг жаровенки, сыпал во все стороны пригоршни снадобий, бормотание сменялось гортанными выкриками, и мне все чаще слышалось:

- Грозный! Грозный, сын Шантану-Миротворца! Грозный, регент Хастинапура!

Я понял, что пора.

Улучив момент, я подхватил с огня котелок с кипяточком и кинулся к ятудхану. Он принял котелок из моих рук и дико вперился в пузырящуюся поверхность. Панчалиец с ужасом смотрел, как раскаленный металл бессильно шипит в ладонях ятудхана, и радже было изрядно не по себе.

- Будь проклят! - возгласил Яджа-бабун, трижды плюя в котелок.

Кипящая вода в ответ рванулась ему в лицо.

Вся выплеснулась.

Без остатка.

Как он заорал! Клянусь мошонкой Брахмы, меня аж подбросило! Да что там меня, Панчалиец опомнился и вовсе снаружи… Мы с раджой прижались друг к другу, словно любовники после долгой разлуки, нас колотило мелкой дрожью, а из хижины не доносилось ни звука.

Умер, что ли?!

Что говорите?

Ничего не говорите?

Ну и правильно делаете…

Когда Яджа-бабун показался на пороге, я вскрикнул. От ужаса и изумления. Ошпаренная рожа ятудхана напоминала кровоточащий кусок говядины, кожа полопалась, источая вонючую слизь, но правый глаз он каким-то чудом спас. Зато левый напоминал перепелиное яйцо, которое неведомый шутник криво засунул в глазницу.

Предварительно выдрав по волоску брови и ресницы.

- В-воду! - Язык плохо слушался ятудхана. - В-воду где б-брал, твар-рь?!

- В речке, - честно ответил я (на вранье сил не осталось). - В Ганговом притоке…

- М-мать!..

Честное слово, я не понял, что он хотел этим сказать.

Записки хастинапурского брахмана, служителя центрального храма Вишну-Опекуна, точная дата записи неизвестна

…Странный сон.

Будто стою я перед знаменитым барельефом "Харихара-мурти". Тем, где у изображенного бога левая половина тела держит раковину и диск - символы Опекуна Мира, а правая - трезубец, четки и расколотый череп, символы Разрушителя.

Стою, любуюсь, преисполняюсь благоговения…

И кажется мне: смотрит бог через мое плечо, да еще так пристально смотрит! Я поворачиваюсь, а за спиной у меня другой барельеф: "Ганга нисходит с неба на землю". И хотите верьте, хотите нет - губы у Матери рек, текущей в Трех Мирах, шевелятся! Я по губам читать не мастак, да и вообще: где это видано, чтоб во сне за говорящими богами подсматривать?!

Хочу проснуться и не могу.

Только и слышу далеко-далеко, еле различимо:

- …не угомонится. Кому месть не суждена, тот месть детям передает. Сам знаешь, Опекун…

Тут я и проснулся.

Все.

Воспоминания Вишну, Опекуна Мира, записанные им самим, 27-й день зимнего месяца Магха.("За сорок восемь лет до конца света". Приписка Жаворонка)

…опоздал.

Я, Опекун Мира, опоздал!

Этот упрямый мерзавец, эта панчалийская Дубина вместе со своим кривоглазым ятудханом, по которому Добрую сотню лет плачет пекло… они уже стояли у алтаря. И я краем уха уловил лишь эхо сакраментальной формулы, последнего оружия смертных крыс, загнанных в угол клыкастыми обстоятельствами, оружия, которым небесные мамы пугают маленьких богов:

- Если есть у меня хоть какие-то духовные заслуги…

Проклятье! Этого я не учел! Падение столицы панчалов, разгром войск Друпады и публичный позор самого Панчалийца, вынужденного склониться перед Грозным и Брахманом-из-Ларца… Что еще?! Ах да еще плодородная Ахиччхатра,